Витька это устраивало - тоже почти королем себя ощущал. Шманал мальцов по подворотням, да и постарше спуску не давал - знал, что не тронут. Не осмелятся. Ты что? Ты на кого? Рожа свирепо-бандитская. Глазенки кровью наливаются. Даром что мал ростом. Да я... Да мы... И действительно приводил ребят, как и обещал. Те обступали плотным кругом, а он разбирался. Не для того сам хлебал, чтобы других жалеть. Да и не в правилах это было - жалеть.
Помимо того, что жили в одном дворе, в одном доме, хотя и в разных подъездах, они с Витьком еще и учились в одном классе. Вместе ходили в школу. Наверно, это и сблизило. Сергей давал ему списывать домашние задания, а Витек... шут его знает, что Сергея цепляло за него.
Может, эта самая лихость и бесшабашность? Что был своим в дворовой компании, к которой и Сергей время от времени прилеплялся - через того же Витька, хотя и без того принимали, в футбол погонять или покурить, или еще что-нибудь, - все-таки и он был из их дома. Но с Витьком почему-то получалось проще, уверенней, что ли.
Такую он бурную энергию всегда развивал на пустом, казалось бы, месте, привлекая к себе общее внимание, что Сергей как бы незаметно втягивался в образовавшуюся вслед за Витьком воронку, втягивался и оставался. Так что даже и себя ощущал твердо, как свой. С Витьком почему-то не сомневался, словно тот служил некой гарантией. Пропуском.
С ним все вообще было проще и легче, никаких проблем. Без него же Сергей в дворовой шараге начинал ощущать себя не очень уютно, будто тайком проник и его в любой момент могут с позором выпихнуть, если не хуже. С трудом он ос-ваивался и, главное, казалось что все чувствуют: он - чужой.
Было время, когда шарага притягивала Сергея, независимо от Витька. Вместе с другими прорываться в клуб на какой-нибудь фильм "детям до шестнадцати", мимо контролера или, что еще более рисково, через чердак и черный ход, перекидываться в картишки на деньги, с замиранием сердца слушать какую-нибудь очередную историю о любовных похождениях чьего-то братана или даже самого рассказчика - любителей поделиться захватывающим опытом среди взрослых ребят находилось немало.
Что-то влекло. Все мальчишки так жили, а кто не так - того либо не видно было, сознательно превращавшегося в тень, либо... вряд ли тому можно было позавидовать: в какое-то мгновение он все равно оказывался лицом к лицу с шарагой... Ну что, парень, поговорим? Нет, вы посмотрите на этого фраера! Так ты, мы слышали, на пианино тренькаешь? Музыкант, значит? Композитор? А ну, сыграй-ка... Или лучше мы тебе сыграем, а ты нам спой!..
Так случилось с соседом Сергея по этажу, рыжим Борей, который во дворе никогда не гулял, но все знали, что он учится в английской школе и одновременно в музыкальной. Сергей часто слышал, уходя или возвращаясь домой, доносившиеся из соседской квартиры звуки пианино. Рыжий Боря упражнялся. Тогда это казалось странным - зачем? Впрочем, дело наверняка было не в "зачем", а в том, что заставляли родители.
Отец Бори - высокий, широкоплечий, представительный, с густыми вьющимися каштановыми волосами, мать - невысокого роста, полная, и оба, судя по всему, очень строгие, даже как будто немного надменные и безулыбчивые. Боря же был золотушно-рыж, конопат, почти, но еще не совсем, не окончательно толст и стеснителен, как девчонка. Маменькин сынок.
Сергей почему-то ему сочувствовал.
Этого Борю редко видели одного - всегда то с отцом, то с матерью, и вообще редко, что непонятно было: живет такой или только захаживает. Потому и миновало его до поры. Именно что до поры.
Сергей уже не помнил, как это случилось. То ли отловили его специально, то ли случайно все вышло, но ясно было - пропал рыжий. Его уже начали подергивать-пощипывать, как бы взъерошивая ему, аккуратненькому, в красном пионерском галстучке, в сереньком, тщательно выглаженном школьном костюмчике, перышки, а кто и постукивать, несильно, даже как бы одобрительно: хороший, мол, малый! Но постепенно все чувствительней - и все тесней обступали, все плотней...
Неведомо, чем бы тогда кончилось, не вступись неожиданно, даже для самого себя, Сергей: все-таки его сосед, безвредный парень, пусть живет, ладно, хватит, все-таки из нашего дома... Ну и что - из нашего? Чего он тогда фраерится, как будто его не мама родила? Рыжий, ты чего фраеришься, а?
Но и Сергей, несмотря на то, что его оттесняли, не отступал, втискивался, лез с внезапным упорством, как будто рыжий Боря был ему брат или сват: ребят, завязывайте! - особенно когда по красному, словно распаренному, Бориному лицу поползли крупные капли. Ничего он плохого никому не сделал (можно подумать, другие делали)!..
Скорей всего, настойчивость его возымела-таки действие - остыли малость, запереглядывались в нерешительности. Ладно, на первый раз пусть гуляет, но вечером чтоб рубль вынес, ясно? Нет, пусть рыжий скажет - ясно ему?
Ох уж этот рубль! Сергей-то знал, что с него часто все и начиналось: коготок увяз - всей птичке пропасть. Может, это даже еще хуже было, еще унизительней - платить дань, расписываясь в собственном бессилии и ничтожестве. Признаваясь в своем страхе перед шарагой. Но тогда для Бори это был выход.
Отсрочка.
Тогда, выручив рыжего Борю, Сергей остро, даже с некоторым самодовольством, почувствовал: он - свой. С ним считаются. Это было не просто приятно, а еще и поднимало в собственных глазах. И еще появилось ощущение безопасности, надежности что ли, тоже гревшее, - он на этом ощущении притормозил, задержался и еще некоторое время лелеял.
Впрочем, было и теплое чувство к рыжему Боре, непонятно почему: то ли потому, что он такой беззащитный, то ли что благодаря ему Сергей стал как-то иначе себя ощущать. По-другому.
Но не только поэтому, наверно, помнился тот случай. Кажется, после него в Сергее и расщепилось: свой-то свой, но уже и чужой. Просто чужой. Тогда, или чуть позже, или у него так связалось, а на самом деле совершенно безотносительно к тому случаю, он словно выпал - птенец из гнезда. Что-то похожее на скуку в нем возникло. Он вдруг стал видеть как бы издали, отстраненно - и двор, и шарагу, и всю эту мышиную возню, которая еще совсем недавно казалась необходимой.
Но оттого, что так себя ощутил, хорошо ему отнюдь не стало. Напротив, стало пусто и голо, и место, где он теперь находился, было им еще не обжито, и здесь он тоже не чувствовал себя в своей тарелке. В общем, не так.
С Витькой было проще. Тот катился и катился себе, как колобок. Или как бильярдный шар, пущенный неумелой, но крепкой рукой, и другие шары, сталкиваясь с ним, с треском разлетались в разные стороны.
Рядом с ним, который был свой и в шараге, и в школе, и вообще в жизни, Сергей ощущал себя чуть ли ни рыжим Борей, даже по лестнице спускавшимся, притиснувшись спиной к стене, словно норовя вжаться в нее. Раствориться. Исчезнуть. Что ему была музыка?..
Чем ощутимей была отстраненность, тем нужнее становился Витек, живчик, юла, если и комплексовавший, то только разве из-за малого своего роста. Может, потому и агрессивный, что постоянно самоутверждался. Выше становился. Но это мог быть и характер - энергия в нем бурлила, как вода в чайнике, прорываясь сквозь любую запруду. И его, Сергея, тоже захватывала.
Однажды Витек позвал к себе: покажу что, ты такого в жизни не видел... И действительно, не видел. В комнате, где жил Витек с матерью, под столом стояла фляга, в какие на фермах молоко разливают, литров на двадцать, если не больше, и в ней - угадай что? - доверху прозрачная жид-кость. Ни за что не угадаешь: водка! Оказалось, приготовлено к свадьбе какого-то родственника.
Заговорщицки подмигнув, Витек достал из буфета маленькие граненые стаканчики и, зачерпнув из фляги чашкой, наполнил их. И сразу долил воды до прежнего уровня, чтобы, как он наставительно пояснил, комар носа не подточил. Доливать пришлось еще два раза, а потом до ночи шлялись в обнимку по каким-то дворам, чрезмерно пошатываясь и объясняясь в любви друг к другу.
Еще курили на скамейке в скверике. Еще Витек приставал к незнакомым пацанам, все выяснял, знают ли те Костю Рябого, лучшего его друга, короля Раменок. То ли он денег с них требовал, то ли просто куражился. Пацаны никакого Костю Рябого не знали, даже не слышали, что Витька, естественно, возмущало, и он, теребя одного за ворот и подсовывая маленький кулачок тому под скулу, шипел гневное и угрожающее.
Сергей столбом стоял в стороне, испытывая явную неловкость. Задираться к кому бы то ни было совершенно не вдохновляло. Еще сигарету стрельнуть куда ни шло, а так... И к нему, бывало, тоже приставали, особенно когда помладше был, подвалят двое или трое - противно и унизительно. Без разбитого носа или синяка под глазом, если не удавалось вырваться и убежать, не обходилось. А теперь вот сам...
Может, потому и стал оттаскивать Витька за руку. Только где там: даром что маленький, а - как клещ, схватил паренька за грудки - не ото-рвать. Главное, непонятно, чего хочет. Упорно так нарывался и наверняка бы нарвался, да пацаны терпеливые попались, не хотели связываться. Или Витек их просто ошеломил, на шарапа взял. Артист! Знал, когда руками махать, а когда тихо так, вкрадчиво, пришепетывая по-блатному сквозь зубы, с присвистом...
Действовало.
С той свадьбишной флягой было связано и еще одно, тайное, о котором бы забыть - да не забывалось. Накатывало темной душной волной, волнение и омерзение одновременно. Через два или три дня это произошло после первой пробы. Фляга еще стояла на месте, и они, снова завалившись после школы к Витьку, решили перекусить, ну и, как положено настоящим мужчинам, перед обедом клюкнули, заев вкуснющим борщом, который оставила Витьку мать. Сначала по чуть-чуть, потом добавили. В общем, хорошо им было.
Когда же стало особенно хорошо, Витек вдруг посмотрел на Сергея странными такими, лихими глазами: никому не скажешь? Не протрепешься? Жарким, словно накаляясь изнутри, шепотом. Сергей только плечами повел.
Витек смотрел не моргая: нет, правда? Они вместе могут пойти, может, у нее подружка есть, а то и без подружки обойдемся. Точно, она девка хорошая, что надо, частил Витек, торопливо ставя на место вымытые тарелки (чтоб мать не орала), она в ПТУ учится, все путем будет, не дрейфь...
Он уже заливал в извлеченную откуда-то пивную бутылку водку из все той же фляги (для нее, не понял, что ли?), капая на стол, потом воткнул в горлышко деревянную пробку, притиснул для надежности, вытер стол и восстановил водой уровень. Хоть и был под парами, а ничего не упустил.
Сергей, сам уже расплываясь, удивлялся дальним краем сознания: какой хозяйственный! Но его тут же смывало - в кипящее, горячее, жгущее, словно у него внезапно начался жар, под рубашкой взмокло, да и дрожь противная, жарко и холодно одновременно. Боялся, что Витек заметит.
Почему бы и не пойти? А куда они пойдут, куда? Ладно, отмахнулся Витек, явно почувствовав свое превосходство, куда пойдут - туда и пойдут. И вид у него был какой-то преувеличенно серьезный, с таким видом не шутят: куда-то он и вправду собирался вести Сергея.
Слишком просто и легко, однако, все получалось, почти как в обстоятельных повествованиях старших парней, которыми заслушивались по вечерам, зажав в кулаке чинарик, закашливаясь от едкого дыма. Впрочем, и тогда казалось не слишком правдоподобно. Однако если и не совсем правда, не полностью, то и немногого было достаточно, чтобы внутри все обмирало, а сердце колотилось чуть ли не в горле.
Так и теперь. Может, это и было просто, но не так, наверно, а иначе, потому что т а к невозможно. Как стакан воды выпить. Будто не было томительных, душных, изматывающих, тревожных снов, где одно прикосновение все равно что прыжок через пропасть. Да и диковатые глаза Витька, когда спросил, не о том же говорили?
Впрочем, они уже куда-то шли, шли, но Сергея как бы одновременно и не было. Почти спокойно ему было, словно это не он шел, а кто-то другой. Хорош он уже, похоже, был - доконала-таки его эта фляга, тоже теперь казавшаяся откуда-то из другого мира.
Сон продолжался. Он и смотрел его, как сон, сознавая, что в любое мгновение успеет проснуться, вынырнуть.
Самое удивительное, что эта Валя, про которую говорил Витек, реально существовала, пусть и во сне, - сначала в прихожей, потом в такой же полутемной комнате, показавшейся очень тесной, с настороженной улыбкой на пухлых бледных губах, с разбросанными по плечам и по лицу волосами, в домашнем легком халатике, то ли девочка, то ли девушка или даже, может, женщина, даже, может, и ничего, в полумраке...
И выпила она свою рюмку, налитую Витьком из принесенной бутылки, лихо, даже не поморщившись, а вот Сергей закашлялся, поперхнувшись, и Витек долго и сильно колошматил его по спине кулаком, приводя в нормальное состояние. Валя же весело хохотала и помогала Витьку, они все хохотали, почему-то им жутко смешно было, так смешно, что не остановиться.
Преград не было. Вернее, они одна за другой исчезали, растворялись в полумраке тесной комнатки: шкаф, стол, пара стульев, кровать, занавески на окнах, колышущиеся почему-то, несмотря на закрытую форточку. Сергею душно было, И кожа белела так близко, что оторопь брала, все было близко закрытые глаза, синеватые, бледные веки, вздернутые коленки, невнятный, прерывистый, расплывающийся, как и все остальное, шепот... Он это видел вплотную, но опять же как бы и издали, сквозь туманную пелену.
Потом ему было плохо, как, пожалуй, никогда не было. Почему-то он сидел на корточках, прислонившись спиной к холодной стене. Вывернутый наизнанку. Тошнота подкатывала к горлу и было больно, но он не мог понять где и даже почему-то рад был этой неизвестно откуда возникавшей боли. Еще он помнил, что его погладили по волосам, почти неощутимо, но это совсем уж было лишнее, ни к чему...
Больше Сергей той фляги не видел (к субботе, когда должна была состояться свадьба родственника, ее собирались увезти), да и вообще он больше у Витька с того раза не был, хотя они по-прежнему как бы оставались приятелями. Витек про Валю тоже молчал, будто ничего не было (может, и в самом деле?), но молчал вызывающе, давая понять, что было и что он все помнит. Он иногда и поглядывал так на Сергея - намекая, что между ними есть нечто, только им известное.
А потом они почти одновременно переехали из их старого, поставленного на "капиталку" дома в новый район, и снова оказались соседями, только через улицу. И в школу пошли в одну, в один и тот же класс, радуясь, что не по одному. Что ни говори, а вдвоем веселее, тем более среди незнакомых. Ко всему нужно было снова привыкать - к ребятам, к учителям... Заново врастать.
Сергея это тяготило. За прошедшее после переезда лето он сильно изменился - более замкнутым стал, молчаливым, резкость вдруг в нем появилась, нетерпимость. Он сам чувствовал.
Переезд в новый район и в новый дом, где у него теперь была своя отдельная крохотная комнатка, в которой он мог устраиваться так, как ему заблагорассудится, тоже подействовал: было решено ко всему новому и другому прибавить еще самую малость - новую жизнь. Совсем-совсем новую. Он и в новую школу шел с этим чувством, тревожно-праздничным.
Шли вместе с Витьком, но Сергей тем не менее отдельно. Витек тоже волновался - дергался, хохмил без передыху, суетился, все пытаясь вывести Сергея из его сосредоточенности и отдельности. Неуютно ему, похоже, было. Двор вспоминал и старую школу, разные случаи, с его, разумеется, главным участием, о которых Сергей, может, и знал, да забыл.