- Вы думаете, он согласится стать капитаном у короля двух Сицилий?
- Меня удивил бы его отказ.
У Джонса не будет другого случая сделаться капитаном, и Джонс, вероятно, это знает, хотя, наверно, оправдает свое решение какими-то другими мотивами.
Коллингвуд снова вмешался в разговор.
- Жозеф Бонапарт в Неаполе недавно тоже объявил себя королем двух Сицилий. Всего получается четыре Сицилии.
Теперь все трое улыбались, и лишь в следующую минуту к Хорнблауэру вернулось сознание его потери. Он вспомнил, что придется оставить судно, доведенное им до совершенства, команду, которую он с такими стараниями вымуштровал, службу в Средиземноморском флоте. Он повернулся к Коллингвуду.
- Каковы будут ваши распоряжения, милорд?
- Вы, конечно, получите их в письменном виде. Устно же я приказываю вам не двигаться с места до официального уведомления о передаче вашего судна под Сицилийский флаг. Вашу команду я раскидаю по эскадре - применение им найдется.
В этом можно не сомневаться - любой из капитанов будет счастлив заполучить превосходных моряков.
- Есть, милорд.
- Князя я возьму на флагман - у меня есть вакансия. Князь семь месяцев прослужил на военном шлюпе и многому научился. На флагмане он не узнал бы этого и за семь лет.
- Есть, милорд. - Хорнблауэр помолчал - ему трудно было продолжать. А ваши приказы мне лично?
- "Орел" - пустое транспортное судно для перевозки войск - отбывает в Портсмут без сопровождения. Это быстроходное судно. Собирается ежемесячный конвой, но это дело долгое. Как вы знаете, я обязан обеспечить охрану судов только до Гибралтара, поэтому, если вы решите следовать на королевском судне, там вам придется пересесть. Насколько сейчас можно сказать, эскортировать конвой будет "Пенелопа". А когда я смогу отпустить "Темерэр" - Бог весть, когда это будет - я отправлю его прямиком в Англию.
- Да, милорд.
- Выбирайте сами, капитан, что вам удобнее, а я составлю приказы соответственно. Можете отплыть на "Орле", на "Пенелопе" или подождать "Темерэр" - как вам будет угодно.
"Орел" отплывает в Портсмут прямо сейчас, это быстрое судно и оно идет в одиночку. Через месяц, а если ветер будет попутный то и быстрее, Хорнблауэр сойдет на берег в полумиле ходьбы от Марии, от детей. Через месяц он сможет подать в Адмиралтейство прошение о новом назначении. Быть может, ему действительно дадут фрегат - он не хотел упускать свой шанс. Чем раньше, тем лучше. И он увидит Марию и детей.
- Я предпочел бы приказы на "Орел", если вы будете так добры, милорд.
- Я так и думал.
Такие вот новости привез Хорнблауэр на корабль. Тоскливая маленькая каюта, которую он так и не сумел обставить, вдруг показалась ему по-домашнему уютной. И вновь, как и много раз прежде, он лежал без сна на парусиновой подушке. Как больно было прощаться с офицерами и матросами, с хорошими и плохими. Он немного отвлекся от печальных мыслей, глядя на Джонса в цветастом сицилийском мундире и на двадцать добровольцев, которым Джонс разрешил завербоваться на сицилийскую службу. Это, конечно, были сплошь плохие матросы, и остальные смеялись над ними, променявшими добрые английские грог и сухари на сицилийские макароны и ежедневную кварту вина. Но даже с плохими матросами прощаться было тяжело - Хорнблауэр обозвал себя сентиментальным глупцом.
Два невыносимо тяжелых дня, пока "Орел" готовился к отплытию, Хорнблауэр провел в ожидании. Бентик советовал ему посетить дворцовую часовню, съездить в Монреаль и посмотреть тамошние фрески. Но Хорнблауэр с упрямством обиженного ребенка делать этого не пожелал. Прекрасный, как сон, город Палермо повернулся к морю спиной, и Хорнблауэр повернулся спиной к Палермо. Он не смотрел на него, пока "Орел" не обогнул Монте Пеллегрино. Тогда Хорнблауэр, стоя у гакаборта, взглянул назад, на "Атропу", на "Соловья", все ещё лежащего на боку, на дворцы Палермо. Он был всеми покинут и одинок, никому не нужный пассажир в суматохе ставящего паруса судна.
- Разрешите, сэр, - сказал матрос, спешивший к дирик-фалу. Еще немного, и он оттолкнул бы Хорнблауэра плечом.
- Доброе утро, сэр, - кивнул ему капитан корабля и тут же закричал на матросов, выбиравших фалы марселя. Капитан наемного транспорта не станет поощрять королевского офицера к разговору о том, как управляется его судно. Королевские офицеры слишком много о себе мнят, и над собой признают только Бога и адмирала, да и то неохотно.
"Орел" приспустил флаг, проходя мимо "Океана". Флагман ответил на приветствие, медленно приспустив и вновь подняв белый военно-морской флаг. Это - последнее, что Хорнблауэр запомнил о Палермо и о путешествии на "Атропе". "Орел" круто обрасопил паруса и, подхваченный порывом берегового бриза, смело понесся на север. Сицилия медленно таяла на горизонте, а Хорнблауэр, чтоб разогнать безотчетную тоску, старался думать о скорой встрече с Марией и детьми. Стоит ли унывать: впереди новый корабль, новые приключения. Флаг-адъютант Коллингвуда сообщил ему последние слухи: Адмиралтейство по-прежнему поспешно снаряжает новые корабли. К отплытию готовится фрегат "Лидия", вполне подходящий для капитана с его стажем. Но ощущение потери уходило медленно и неохотно, как медленно и неохотно капитан "Орла" начал привечать его во время полуденных прогулок, как медленно тянулись дни, пока "Орел" лавировал к Гибралтарскому проливу и дальше в Атлантику.
За Гибралтарским проливом осень уже вступила в свои права. Задули западные равноденственные ветра, шторм налетал за штормом. К счастью, ветра эти помогали им держаться на безопасном удалении от португальского берега, когда им пришлось ложиться в дрейф на широте Лиссабона, потом на широте Порту, потом в Бискайском заливе. С последними отголосками шторма они долетели до Ла-Манша; потрепанные, с текущими палубами, под взятыми в три рифа марселями и с непрерывно работающими помпами. Вот и Англия, едва различимая, но такая знакомая. На её неясно проступающий берег невозможно было смотреть без сердечного трепета. Старт, мыс Сент-Катеринс. Целый час было непонятно, удастся ли им пройти с подветренной стороны острова Уайт, или же их вынесет дальше в Ла-Манш. К счастью, шторм ненадолго поутих, и они достигли закрытых от ветра вод Солента. Невероятно зеленый остров Уайт оказался слева от них. Они добрались до Портсмута и бросили якорь. Было так тихо и спокойно, что казалось - шторм только пригрезился им.
Береговая лодка отвезла Хорнблауэра к пристани Салли Порт. Он вновь вступил на английскую землю, испытав прилив истинного волнения, поднялся по ступеням и увидел хорошо знакомые дома. Старик-попрошайка, поджидавший на берегу, увидев Хорнблауэра, побежал за тачкой. Он был такой дряхлый, что не смог в одиночку поднять сундучки, и Хорнблауэру пришлось ему помогать.
- Благодарствую, капитан, благодарствую, - сказал старик. Он говорил "капитан" машинально, не зная, в каком Хорнблауэр чине.
Никто в Англии - даже Мария - не знает, что Хорнблауэр вернулся. Кстати, никто в Англии не знает и о последних подвигах "Атропы", о захвате "Кастильи". Копии донесений Форда и Хорнблауэра Коллингвуду в запечатанном пакете вручили капитану "Орла" - тот передаст их в Адмиралтейство "для сведения Их Сиятельств". Денька через два они появятся в "Вестнике". Возможно даже, их перепечатают "Военно-Морские Хроники" и ежедневные газеты. Конечно, слава и честь достанутся Форду, но и Хорнблауэру перепадут какие-нибудь крохи. Хорнблауэр с удовольствием думал об этом, слушая как стучат по мостовой деревянные колеса тележки.
Горечь, испытанная им при расставании с "Атропой", почти улетучилась. Он вернулся в Англию, он идет к Марии и детям. Он свободен от тревог, он может радоваться, может тешить себя честолюбивыми мечтами о фрегате, который ему возможно дадут Их Сиятельства. Он может отдохнуть, слушая счастливую болтовню Марии, и глядя, как маленький Горацио носится по комнате, а маленькая Мария делает героические попытки подползти к отцу. Колеса тележки весело стучали в такт его мыслям.
Вот и дом, и хорошо знакомая дверь. Он постучал, услышал, как стук молотка эхом прокатился по дому, помог старику сиять сундуки, сунул шиллинг в дрожащую руку и быстро повернулся, услышав, как открывают дверь. На пороге стояла Мария с ребенком в руках. Она целую секунду смотрела на Хорнблауэра, не узнавая. Наконец она заговорила, как во сне.
- Горри! - сказала она. - Горри!
На её изумленном лице не было ни тени радости.
- Я вернулся домой, милая, - сказал Хорнблауэр.
- Я... я думала, это аптекарь, - медленно выговорила Мария. - М-малыши нездоровы.
Она протянула ему ребенка. Видимо, это была маленькая Мария, но Хорнблауэр не узнал красное, пышущее жаром личико. Закрытые глазки приоткрылись, и тут же зажмурились - свет раздражал их. Малышка недовольно отвернулась и захныкала.
- Ш-ш. - Мария опять прижала ребенка к груди. Потом снова поглядела на Хорнблауэра.
- Зайди, - сказала она. - Холодно.
Памятная прихожая. Боковая комната, где он сделал Марии предложение... Лестница в спальню. Над кроватью склонилась миссис Мейсон; даже в полумраке занавешенной комнаты было видно, что её седые волосы растрепаны и неопрятны.
- Аптекарь? - спросила она, поднимая голову.
- Нет, мама. Это вернулся Горри.
- Горри? Горацио?
Миссис Мейсон обернулась. Хорнблауэр подошел к кровати. Мальчик лежал на боку, тоненькой ручонкой сжимая палец миссис Мейсон.
- Он болен, - сказала миссис Мейсон. - Бедненький. Он очень болен.
Хорнблауэр встал на колени и потрогал горячую щеку сына. Мальчик повернулся, и Хорнблауэр коснулся его лба. На ощупь лоб был какой-то странный - словно под мягкую ткань насыпали дробинок. Хорнблауэр знал, что это означает. Он знал это в точности, и должен был твердо осознать сам, прежде чем сказать женщинам. Оспа.
Прежде чем встать с колен, он твердо решил ещё одно. Остается долг. Долг перед королем и отечеством, перед флотом, долг перед Марией. Марию надо поддержать, утешить. Он будет поддерживать её всегда, до конца жизни.