Квартира была крохотная, на первом этаже, с облезшими стенами и шелушащимся потолком, дребезжащими оконными стеклами (это обстоятельство больше всего досаждало Домингесу -- наблюдать сверхъестественное в щербатые и дребезжащие окна он считал эстетически ненормальным занятием, можно сказать, извращением, перверсией, девиацией, жалким подобием высокого и благородного искусства). В квартире наличествовали: пыльная рассохшаяся мебель, вздутый пузырями паркет, проржавевший рукомойник, неработающий сливной бачок в уборной, микроскопическое корыто для принятия душа стоя, циклопической толщины и тяжести входные двери (с не менее циклопическими замками, которые время от времени забывали закрываться или открываться), мигающие лампочки (что странно, так это то, что лампочки в разных концах квартиры мигали синхронно, как подметил наблюдательный Домингес, с одним и тем же ритмом. У него возникла необъяснимая уверенность, что синхронное мигание лампочек -- это пульс чудовищной квартиры).
Кроме того, в квартире обитали разнообразные насекомые -- каждый вид насекомых населял определенную экологическую нишу: рыжие тараканы -- кухню, мокрицы, сороконожки и черные тараканы -- ванную и уборную, моль и рыжие муравьи -- единственную комнату, черные муравьи -- коридорчик. Все потолки и углы квартиры надежно и хозяйственно обжили тридцать три (Домингес подсчитал) династии пауков. Иногда (в теплое время года) к назойливым обитателям домингесовской квартиры добавлялись мухи, комары, бабочки и мошки. Игнорируя царство насекомых, за коридорной стенкой обитало древнее семейство мышей. Насекомые воевали друг с другом (по вечерам и ночам разыгрывались целые баталии), Домингес воевал с насекомыми, мыши воевали с Домингесом. Эстафета златокрылой Виктории переходила из лап в руки, а из рук в лапы. Домингес, попадая в "свою" квартиру (он никогда не говорил: "это моя квартира". Домингес говорил про нее: "это их квартира". Наивные сослуживцы думали, что он подразумевает квартиросдатчиков), словно бы погружался в мир католического ада, древнеегипетского царства мертвых и место действия древнегерманских валькирий (валькирии для павших насекомовидных героев представлялись Домингесу в образе молчаливых богомолов).
Теперь для Домингеса был определен самый нижний и примитивный слой мироздания, имеющий четко определенное географическое местонахождение -Вторая северная, 45/16. Всю последующую жизнь, слыша слова об аде и чертях, которые кого-то обязаны побрать, перед внутренним взором Домингеса возникал насыщенный черно-красный образ "Второй северной, 45/16". Однако в минуты наивысшего раздражения (правда, таких минут в жизни Домингеса было немного -он прослыл человеком скорее флегматичным) Домингес внутренне желал врагу жить до конца света в клоаке "Второй северной, 45/16". Проклятие было настолько страшным, что когда он остывал, то жалел о сказанном. "Как знать, -- думал он, -- а что если они вправду попадут в их квартиру?.." Домингес содрогался -- на самом деле он никому не желал такого зла. Он не был жестоким человеком...
Метафизические испытания Домингеса в самом низшем и примитивном слое мироздания длились ровно два года -- он не мог снимать лучшее жилище по материальным причинам (хотя их квартира поглощала три четверти домингесовского бюджета). Через два года ведомство предоставило Домингесу постоянное место жительства -- квартиру в новом жилом доме рядом со службой. Попав в новый ареал обитания, Домингес явственно ощутил, что новая квартира, несомненно, самый высший и совершенный мир-внутри. Еще он ощутил, что вся дальнейшая жизнь будет спокойной и завершенной -- Домингес считал, что выстрадал все возможные жизненные проблемы и беды, какие только могут быть у живого существа, -арсенал негативного был исчерпан. Больше места для негативного в жизни не оставалось...
Возвращаясь к преисподней -- царству мертвых -- пиршеству валькирий под названием "Вторая северная, 45/16", можно сказать, что Домингес не мог себе позволить думать о котах. Для совершенных существ наихудший вариант мира-внутри был неприемлем. Его даже не утешала мысль, что коты уничтожают мышей, настолько мыши Второй северной, 45/16 представлялись ему существами примитивными и, следовательно, совсем несъедобными (Домингес так и не поверил в тот факт, что коты могут питаться мышами. Для него это было кощунственно и нелогично: благороднейшие существа не могли питаться существами наипримитивнейшими).
Мысль о возможности кошек появилась у него на третий день жизни в новом доме. Три дня Домингес серьезно не воспринимал новую действительность -- ему она представлялась коварным испытанием, фата-морганой, иллюзией, созданной злобной имманентной сущностью "Второй северной, 45/16". Домингес не верил своим рецепторам -- "Вторая северная, 45/16" научила его: рецепторы могут ошибаться. Домингес воспринимал новую реальность с полнейшим равнодушием, чем поверг в праведное негодование жилотдел ведомства, где он служил. Жилотделу было невдомек: неблагодарность они спутали с невероятностью. На третий день Домингес обыскал всю квартиру и не нашел ни одного муравья, таракана, моли, мошки, комара, мокрицы и сороконожки. Мышами тоже не пахло. Недоверчивому Домингеса это еще ничего не доказывало. "Они спрятались, -- проявлял он разумную осторожность в выводах, -- спрятались и ждут, когда я поверю, что это не Вторая северная, 45/16. Как только я поверю в подобную чепуху, они вылезут и сожрут меня..."
Домингес изучил каждый сантиметр новой квартиры -- примитивных и зловредных существ не наблюдалось. Под конец своего квартирного расследования (Домингес со временем так и называл этот период жизни: "Мое Квартирное Расследование") он обнаружил маленького паучка, засохшего между чистыми оконными стеклами. Это был акт безоговорочной капитуляции "Второй северной, 45/16" -- терпеливое недоверие Домингеса одержало победу над врагом. Домингес поверил в новую реальность и отнес "Вторую северную, 45/16" в область мрачных и нравоучительных преданий.
Глава 13: Кот-оно
Как только "Вторая северная, 45/16" стала отдаленным прошлым (для Домингеса не существовало близкого прошлого -- какое-либо событие, пусть произошедшее с ним десять лет назад, могло рассматриваться как не закончившееся и потому еще как настоящее, в то же время, нечто приключившееся десять минут назад и логически исчерпавшее себя могло потому являться весьма отдаленным прошлым), Домингес подумал о пушистых созерцательных существах. Однако неожиданно для него возникла проблема чисто метафизического характера (проблемы физического характера для Домингеса возникали намного реже). Чего он хочет, поселив у себя кота или кошку?..
Домингес не знал. С одной стороны, поселив у себя кошку (или кота?), Домингес обретет общество совершенного животного, обитающего в том же мире-внутри, что и Домингес. С другой стороны, в этом случае -- как думал он -- совершенное животное потеряет часть своего природного совершенства: Домингес будет видеть кота (или кошку?) только в мире-внутри. А значит, он будет видеть просто животное, которое, несомненно, лучше "собачьего дерьма" и только. Кошка (кот?), живущая в мире-внутри, виделась бы Домингесу задней частью тела и задней частью своей созерцательной сущности -- самой примитивной, именно животной частью. Конечно, -- мог бы сказать Домингес, -- я могу наблюдать заоконье вместе с кошкой (котом?). Но в этом случае или она (он?) будет мешать мне, или я буду мешать ей (ему?). Домингес знал уже, что такое "совместное наблюдение": ценность "совместного наблюдения" была условной. "Я могу, -- пришел к спасительному, как показалось ему, выводу Домингес, -- сидеть у противоположного окна"... Но тут же он понял, что в данном случае кот (кошка?) не будет существовать для него -- в момент созерцания заоконья для Домингеса существовало две вещи: заоконье и он сам как часть мира-внутри. "Зачем тогда мне нужна кошка (кот?), -- обеспокоено подумал Домингес, -- если она (он?) не будет существовать не меньше двух третей моего существования".
Парадоксальность вывода заставила его повременить с решением о кошках. К тому же, для него существовала проблема и другого характера: более примитивного, прагматического.
Кошки и коты были не одно и тоже. Коты, как и мужчины, были ближе к заоконному миру. Но как отличить котенка по половой принадлежности? (взрослого кота Домингес брать не хотел -- взрослый кот быстро умрет, уйдет в мир-что-где-то, и Домингесу придется снова брать кота. И так -- до бесконечности.) Как отличить будущую кошку от будущего кота?.. Домингес не обладал даром предвиденья и не умел определять со значительной долей надежности будущую сексуально-половую направленность кота-кошки. А если это будет кот-гомосексуалист (Домингес о таком когда-то слышал, или читал)? Тогда это уже не кот. Это в каком-то смысле кошка.
Если кота кастрировать (как советовали различные популяризаторские издания), кем он тогда будет: котом или кошкой? Кастрат-кот наверняка перестанет быть котом -- в этом Домингес нисколько не сомневался. Но станет ли он кошкой? Вероятнее всего, кот-кастрат перестанет быть котом и не станет кошкой. Получится что-то стерильное и нейтральное -- котовище? котище? котовасия?.. Кот-оно ужасал Домингеса своей сексуально-половой неопределенностью. Он слышал от кого-то, что кастрированные коты проводят остаток своего жалкого недокотячего существования на мягких подушках и кроватях -- жирные и ленивые, они, подобно растениям, ждут конца своего недокотячьего бытия. Домингесу в душу закрадывалось подозрение -- со временем это подозрение стало уверенностью, -- что чудовищные коты-оно лишены способности созерцательного образа жизни. "Это не коты, -- горько размышлял он, -- это что-то отвратительное..." Кот-оно по определению не являлся законным представителем благородного кошачьего племени. Заводить чудовищных котов-оно Домингес не собирался. Уж лучше ничего не заводить, чем наблюдать подобных чудовищ. Проблема разведения котов-кошек была настолько трудноразрешимой для Домингеса, что он решил повременить и не пускаться в опасные воды случая. "Когда я определю, -- мудро думал Домингес, -- что мне следует заводить, тогда и посмотрим..." Проблема котозаведения была отложена таким образом на неопределенный срок.
Время от времени Домингес возвращался к этой метафизической теме (все темы размышлений Домингеса были метафизическими), перебирал варианты, словно карточки с возможными проигрышами и выигрышами, но не приходил ни к какому решению. Иногда его трезвый ум, взвесив все "за" и "против", делал ставку на кота (кот-оно сразу был вынесен за рамки котологического лото). Но уже на следующий день, к своему ужасу и негодованию, домингесовский ум обнаруживал целый ряд недостатков и грозных последствий такого выбора. Тогда делался выбор в пользу кошек -- до следующего мозгового перетряхивания...
Домингес любил жизнь. Он любил ее не потому, что боялся и не хотел приближения смерти. Он любил жизнь за ее заоконность -- некоторую отстраненность, непосредственность и моральную нейтральность (в период знакомства с Сантаромано Домингес прослушал добрую треть "По ту сторону добра и зла" некоего автора -- имя автора он забыл, как, впрочем, и смысл самого произведения. Услышать оставшуюся часть "По ту сторону добра и зла" он не успел -- помешали стремительно развернувшиеся события, связанные с персоной Сантаромано... Так вот, жизненная заоконность была "имморальна" и "по ту сторону добра и зла"). Домингес не знал, где добро и зло. Точнее, он не знал, существуют ли добро и зло раздельно друг от друга -- жизнь была целостной, несмотря на разделенность трех бытийных миров. Добро и зло менялись местами, насмехались, кичились, прятались, путали наивного наблюдателя. Наивный наблюдатель терялся в догадках: где -- что? Ему было невдомек, этому наблюдателю, что нет добра и зла, что нет ничего морального, ничего этического, ничего опосредованного в этом мире. Домингес знал: все -меняется. Домингес знал: все уступает место трансформации. Он был трансформирующимся существом. Так заяц меняет шерсть во время перехода от летнего сезона к зимнему -- но Домингес никогда не видел зайцев и потому не знал, как заяц меняет свою шерсть...
Глава 14: Осужденная добродетель
У Домингеса был друг. Школьный друг Хулио Перейра Молина.
Дружба началась примерно в тот период, когда Домингес влюбился в преподавательницу истории, но еще не убедился в ее незаоконности. Если бы это произошло чуть позже, никакой дружбы не получилось бы.
Хулио Перейра Молина обожал историю, как и тогдашний Домингес. Определить, была ли толчком пламенной любви Хулио Перейра Молины к исторической науке романтическая увлеченность к таинственной -- когда она еще была таинственной -- преподавательнице, или, так сказать, любовь к истории существовала изначально, Домингес не сумел. В случае с Хулио Перейрой была такая же ситуация как в вопросе: что было раньше -- курица или яйцо?
Хулио Перейра Молина обожал преподавательницу истории подобно Домингесу. Только Перейра тщательнее скрывал свои возвышенные чувства и безнадежно уходил с головой в сублимацию -- Перейра был круглым отличником по истории (как, впрочем, и по другим наукам); Домингес в накале страсти к истории не стал и "хорошистом". Хулио Перейра с остервенением мусолил учебники и пособия, терроризировал все городские библиотеки, не удовлетворяясь жалким и обношенным богатством библиотеки школьной. Домингеса не хватало на все библиотеки сразу -- потому он брал книги у Хулио и зачитывался ими, не видя строк, графиков, таблиц и исторических карт, -- все заслонял идеализированный облик преподавательницы. Домингес открывал книгу и медитировал -- ничто не просачивалось в его сознание, кроме заветного облика. Хулио Перейра, в отличие от Домингеса, уничтожал себя в книгах, растворял себя, аннигилировал, сливал свое тело и разум с печатным текстом и линиями на карте. Он делал все возможное, чтобы не лопнуть от сексуального напряжения...
Если бы Хулио Перейра совокупился с предметом поклонения, этой персонифицированной овеществленной Музой Истории (он избегал называть дону Исабель по имени -- для него она была только Клио: Хулио Перейра успел к тому времени изучить все относящееся к античному), -- Домингес возненавидел бы его. На тот момент Хулио не успел совокупиться с учительницей истории и для Домингеса, не успевшего познать незаоконную сущность доны Исабель, он был настоящим другом...
Странная это была дружба: Хулио Перейра и Мигуель Домингес ничем не занимались совместно, кроме истории (надо сказать, среди мужской половины старших классов эта любовь была весьма распространенным явлением -- у постороннего наблюдателя возникло бы ощущение того, что старшеклассники соревнуются друг с другом: кто больше перечитает исторических книг). Они обсуждали наметившиеся темы и названия книг, еще не прочитанных -- так персияне могли обсуждать на военном совете города, еще не захваченные во Фракии. Книги служили им своего рода презервативами -- не будь книг, Исабель-Клио забеременела бы от самой атмосферы всеобщего эротического обожания. Книги были для них резиновыми куклами. По ночам Домингес видел Марафон и Тринадцатилетнюю войну, в его сознании разыгрывались апокалипсические картины, в каждой картине объединялось все, что только может объединиться: греки воевали против конкистадоров под "Марсельезу" и грохот пулемета Максимова, над тевтонбургскими лесами маячила огненная и красная "Тринадцатилетняя война", и он обильно эякулировал.
Хулио Перейра был близок Домингесу не только родственными увлечениями и наклонностями -- дух перейровского пожирания исторических книг сильно напоминал Домингесу его заоконные медитации. Можно сказать, Хулио Перейра тоже смотрел в окно -- этим окном ему служил колодец Времени. Там он видел образы, искаженные неспокойным сознанием до полной неузнаваемости. Он тоже жил для аналога домингесовского мира-вне... Домингес завидовал Перейре -- он еще не достиг такой отрешенности и самозабвенности, как его идейный друг.
Историософическая дружба длилась полгода -- скорей, это была не дружба, а товарищество двух мистиков, принадлежащих к одному монашескому ордену. Обет безбрачия (и одновременно духовного братства) первым нарушил Домингес -нарушил не по своей вине. Святая дева обернулась отвратительно-вещественной ведьмой и тем разрушила башню из слоновой кости. Обломки изранили кишечник и душу Домингеса. Когда он пришел на занятия, его настигла фатальная новость: перед соблазном не устоял и брат-Хулио. Хулио Перейра пал в сексуальном сражении последним: он был самым некрасивым и худосочным из старшеклассников. Когда все испробовали запретного плода, Хулио Перейра страдал в презираемом абсолютном меньшинстве. Видимо, Исабель-Клио не выдержала бегства Домингеса -это бегство только разожгло в ней желание...
На следующий день после бегства Домингеса Исабель-Клио обратила свой чувственный и призывный взгляд на замершего Хулио. Она решила испробовать то, что еще оставалось девственно нетронутым, и оттого нестерпимо сладостным. Хулио, будучи уверенным во вчерашней победе Домингеса на половом фронте, капитулировал. Его напряженность не выдержала тесноты телесно-рассудочных рамок и вышла из берегов. Исабель-Клио настолько забылась, что оставила дверь методической комнаты незапертой. Директор школы дон Фернандес, отставной военный, примерный семьянин, отец пятерых детей, муж старой непорочной особы, ревностный католик и поклонник иезуитской педагогики, делая обход школьного здания (он всегда по вечерам делал обход, проверяя заперты ли все учебные кабинеты) обнаружил страшную (страшную, естественно, для него) картину. Ученик Хулио Перейра со спущенными штанами лежал на учительском столе, свесив бледные ноги будто бы в глубоком беспамятстве. Совершенно голая дона Исабель стояла на коленях, опираясь на стул. Рот ее сжимал детородный орган Хулио Перейры. Второй рукой (первая вплотную занималась детородным органом Хулио Перейры) она засовывала некий, неизвестный господину директору, предмет в свой задний проход. К зрительному потрясению господина директора добавилось и обонятельное: ему в нос ударила смесь никотина, пота и мужского семени. Для дона Фернандеса это было светопреставлением, картиной Иеранимуса Босха и проекцией дантевского "Ада" на добропорядочную реальность муниципальной школы. Господин директор подпрыгнул, схватился за лысину и взвыл так, что школьные сторожа и дорожный полицейский, бывший в тот момент у ближайшего перекрестка, сломя голову помчались в главный корпус школы. От директорского рева (дон Фернандес был невменяем: он орал, стонал и рыдал одновременно) учительница истории рухнула со стула на пол, при этом повредила себе задний проход неизвестным предметом и потеряла сознание...
Трем сторожам, полицейскому и нескольким зевакам, примчавшимся на директорский зов, представилась следующая картина: красный и растерзанный (видимо, школьный директор пытался только расстегнуть воротник и распустить галстук -- но у него получилось чуть больше, чем требовалось) дон Фернандес, шевеля мокрыми губами, пытается вытащить неизвестный предмет из окровавленного ануса бесчувственной преподавательницы, придерживая (сжимая?) ее за грудь, а на столе лежит бледный старшеклассник с вертикально стоящим мокрым детородным органом. Полицейский после секундного замешательства рьяно приступил к своим прямым обязанностям: он схватил директора за ноги и попытался его оторвать от бесчувственной учительницы. Сразу ему это не удалось -- дон Фернандес крепко держался за неизвестный предмет. Тогда сторожа с готовностью схватили господина директора и выдрали его вместе с этим самым неизвестным предметом. Но дон Фернандес упорно не желал расставаться с ним и шевелил мокрыми губами -- у него временно отнялся голос и он не мог говорить. К изрядной толпе, собравшейся у школы, сторожа вынесли господина директора на руках. Дон Фернандес бешено ворочал глазами и потрясал, словно это был флаг победы, окровавленным неизвестным предметом. Толпа превратно поняла господина директора -- его увезли в участок: до последней минуты дон Фернандес не расставался с неизвестным ему предметом, словно бы страстно желая сохранить эту важнейшую улику преступления. Голую дону Исабель увезли на "скорой". На той же "скорой" увезли и беспомощного Хулио Перейру Молину (причиной его беспомощности было большое количество эякуляций -- точное число эякуляций расследование установить не смогло)...
Когда Домингес, оправившийся от "острого пищевого отравления", вышел на занятия, исполняющим обязанности школьного директора был преподаватель физической культуры, учителя истории замещала некая блеклая маловыразительная личность с неопределенной половой принадлежностью, а Хулио Перейра находился в домашнем уюте и еще излечивался от "жестокого неоднократного изнасилования".
Дон Фернандес был осужден -- доказать свою невиновность он так и не смог. Общегородской суд присудил бывшему директору школы строгое наказание: десять лет тюремного заключения общего режима. Ему инкриминировалось злоупотребление властью, сексуальные домогательства к подчиненным, изнасилование Исабель Маргариты Плахесс с тяжкими телесными повреждениями, совращение малолетних, лжесвидетельство (дон Фернандес упорно сваливал вину на Исабель Маргариту Плахесс, пребывающую на протяжении всего расследования в полубеспамятном состоянии) и расхищение общественного имущества (один из сторожей, после того как начались бесконечные проверки квартальной школы, списал расхищенные им самим писчую бумагу и канцелярские принадлежности на бедного директора). Это была гражданская смерть Фернандеса Камарраньи. Это было крушение карьеры, общественного статуса, личной жизни и привычного образа жизни Фернандеса Камарраньи. Родители еще семерых учеников подали на него в суд, подозревая в неоднократных сексуальных домогательствах к своим чадам -- негодующие родители определили причину заметной распущенности своих оболтусов в педофильских наклонностях дона Фернандеса. Один из детей и вправду был совращен, но не директором, а ночным сторожем. Путаный лепет перепуганного насмерть существа родители отнесли в адрес безнравственного директора, но доказать ничего не смогли -- бывший директор избежал пожизненного заключения. На суде дон Фернандес безмолвствовал и был тих как агнец, настолько картина происходящего была для него ирреальной и фантасмагорической. Судьи сочли молчание бывшего директора признанием вины и смягчились -- до дня суда бывший директор с остервенением отвергал все обвинения и улики, тем доводя себя порой до умопомешательства. Так, глубоко страдающий бывший директор в моменты наиболее мучительных переживаний кричал, что он никогда не был директором школы и никогда не знал преподавательницу истории в старших классах Исабель Маргариту Плахесс. Бедный дон Фернандес имел в виду совсем другое, нежели следователи. Он хотел сказать, что подобные события показали всю ничтожность той роли, которую он как директор играл в жизни подведомственной ему школы. Он совершенно не знал греховной сущности Исабель Маргариты Плахесс... Но откуда было знать это следователям? Кстати, неизвестный предмет пропал в ходе следствия -- видимо, кто-то из женской половины следователей заинтересовался его назначением.
Супруга дона Фернандеса -- обычно безропотное и безгласное существо -возненавидела лицемера, ханжу и педофила дона Фернандеса и подала на развод. Обычно непреклонный к подобным вещам, муниципальный епископ дал свое согласие -- и брак Лучии Августы Марии дель Хомедос-и-Паччос (так звали жену бывшего директора) и Фернандеса Камарраньи был расторгнут с согласия Церкви. Лучия Августа с пятью сыновьями (все они получили фамилию матери) переехала в восточный район города и вскоре вышла замуж за отставного полицейского.
Фернандес Камарранья был извергнут из лона Святой церкви, разжалован (раньше он имел звание капитана в отставке), лишен всех медалей, почетных грамот, а также высокой пенсии. Он безропотно переносил тяготы тюремной жизни и общественное осуждение (с такими чувствами, наверное, терпел все издевательства блаженный Сервахес в плену у язычников). За примерное поведение и по амнистии Фернандеса Камарранью выпустили раньше срока, определенного ему судом (это было на пятом году службы Домингеса). Бывший директор школы, бывший военный, бывший семьянин и бывший добрый католик дон Фернандес затерялся в бурных водах мира-что-где-то -- след его пропал, а имя со временем выветрилось из людской памяти. Кем стал дон Фернандес? Где стал жить? Где нашла его смерть? -- Домингес этого не знал...
Под впечатлением расследования и публичного суда наиболее возмутившиеся родителей основали Общество по борьбе с сексуальными преступлениями в школе. Несколько лет Общество прозябало в ничегонеделанье и заметно поредело в численности. Однако, к счастью для основателей Общества, борцы с сексуальными преступлениями в школе одержали еще одну победу за историю своего существования. Ими был разоблачен растлитель и по совместительству ночной сторож в том же самом заведении, где начальствовал когда-то дон Фернандес. Растлитель оказался еще и распространителем наркотиков. Это обстоятельство негативно сказалось на судьбе Общества -- после процесса "сторожа-растлителя" Общество было тихо поглощено Ассоциацией по защите детей от наркотиков...
Дона Исабель после выздоровления (ей даже сделали операцию на прямой кишке) получила солидное одноразовое пособие от муниципалитета как жертва сексуального преступления. Она уволилась из школы и стала примерной домохозяйкой. Больше она (чего, естественно, не знал ни дон Фернандес, ни судья, ни ее муж) не увлекалась оральным и анальным сексом -- она полюбила нормальный вагинальный способ совокупления и перешла к зрелым мужчинам, к огромному несчастию мужа...
Глава 15: Иххальская Конкиста первой половины 16 века
В семье Хулио Перейры вследствие описанных событий произошла семейная трагедия: Хулио Перейра Молина на всю оставшуюся жизнь возненавидел женщин и сменил свою ориентацию.
Родители убеждали Перейру вернуться в ряды нормально-ориентированных мужчин -- Перейра не соглашался. Родители молили Перейру пожалеть их репутацию -- Перейра плакал вместе с родителями, но не изменял своей новой природе. Родители осознали весь драматизм происшедшего с ними несчастия и немного двинулись рассудком. Они во всем теперь винили несчастного бывшего директора и даже поклялись убить его, как только он выйдет из тюрьмы (чего, к счастью, не произошло). Дружба Хулио и Домингеса перестала существовать -- первый питал отвращение к гетеросексуалам (он ложно считал Домингеса одним из партнеров ненасытной учительницы. Как он ошибался!), второй... Второй же исчерпал то вещество, которое цементировало былую дружбу, -- его любовь к истории исчезла, растворилась без следа.
Хулио Перейра -- то ли в знак протеста, то ли по инерции -- продолжал увлекаться исторической наукой, и после окончания школы поступил в муниципальный университет на факультет истории (свою роль сыграло точно такое же пособие, как и пособие доны Исабель). Дороги Хулио Перейры и Мигуеля Домингеса разошлись. Хулио Перейра забыл о существовании Домингеса. Мигуель Домингес забыл о существовании Перейры...
Однажды (это было во время дружбы-любви Домингеса и Сантаромано) Домингес случайно встретил Хулио Перейру на улице. Не Домингес узнал своего бывшего школьного друга -- бывший друг узнал его. Тут сыграло свою роль то немаловажное обстоятельство (как потом понял рассудительный Домингес), что Хулио Перейра Молина увидел Домингеса под ручку с Санторомано, млеющим и тающим от близкого (как ему тогда казалось) счастья в личной жизни. Хулио Перейра сделал соответствующий вывод и окликнул Домингеса, а когда пожимал ему руку, понимающе улыбнулся Санторомано (кстати, это сослужило плохую службу Пьетро -- он утвердился в мысли, что Домингес -- гомосексуал). Домингес сначала не узнал своего бывшего школьного друга: Хулио Перейра заметно поправился, даже располнел (особенно в области бедер). Он был одет в яркие цветастые одежды, обут в высокие узкие сапоги и носил увесистые серьги в ушах -- больше всего Перейра был похож на молодого цыгана. Как узнал из разговора Домингес (это было нелегко: бывший школьный друг постоянно подмигивал Санторомано, радостно и звонко смеялся, и, часто прерывая беседу, хлопал Домингеса в районе талии. Все это мешало Домингесу и выводило его из терпения), Перейра успешно окончил муниципальный университет. Он даже закончил аспирантуру и теперь был доктором исторических наук, подвизаясь на поприще преподавания в родном университете. Однако это совсем не удовлетворяло мечтательного Перейру. В университете царил произвол: на факультете истории традиционно сохранялось засилье кафедр истории Заселения (имеется в виду, Литораля) и истории промышленного развития (непосредственно связанного с историей Литораля). Эта преступная монополия до глубины душы возмушала Перейру. К тому же, деканат состоял сплошь из гетеросексуалов и "старых кочерыжек". Перейра хотел серьезной исторической работы, и ему надоели похабные намеки "старых кочерыжек". Он решил продолжать свою научную карьеру ("на предмет слабо изученной Иххальской Конкисты первой половины 16 века", -пояснил возбужденный Перейра) и преодолеть мешающие ему препятствия. Перейра собирался уехать куда-то в Европу (слово "Европа" ничего не говорило Домингесу, кроме того факта, что где-то в Европе находилась его любимая страна древних и недревних германцев). Он подал свои документы в один из европейских университетов на конкурс на недавно открытую кафедру истории Конкисты. Перейра был уверен, что пройдет конкурс, и с нетерпением ждал результатов. Довольный за Домингеса, он хлопнул его в области талии, приобнял на секунду оробевшего Сантаромано и увалил, виляя бедрами...
Уехал ли Перейра в Европу, Домингес так и не узнал. Развернулись трагические перипетии дружбы-влюбленности с Сантаромано, и он забыл все, относящееся к Хулио Перейре Молине, доктору исторических наук и "жертве многократного изнасилования"...
Образ Перейры еще раз всплыл в домингесовской памяти в связи с трагическим концом дружбы-влюбленности Пьетро Сантаромано -- всплыл перед тем, как исчезнуть навсегда в абсолютном вакууме мира-что-где-то. Домингес спрашивал себя, почему все его друзья оказывались на проверку гомосексуалистами. Значит, что-то привлекало их к Домингесу, тянуло, заинтересовывало? Может быть, эта была абсолютизированная мужественность, -- мужественность в понимании Домингеса, то есть сопричастность к заоконному миру? И как только их сверхмужественность переходила из категории метафизического в категорию только физического, она становилась своею противоположностью -- сверхженственностью. Сверженственностью по-домингесовски, то есть неспособностью оставаться наедине с заоконным миром, нетерпеливой жаждой погрузиться в мир-внутри и слиться с ним. Именно жажда слиться с миром-внутри отпугнула Домингеса от друзей-гомосексуалов. Это были женщины, коварно обманувшие Домингеса, подложно завоевавшие его доверие, и как только доверие было высказано Домингесом, женщины скидывали мужскую маску и обнажали свою антизаоконную и совсем несозерцательную сущность. Нет, -- пришел к другому выводу Домингес, -- это не женщины. Это мужчиноженщины -- существа, обманывающие мужчин как женщины и обманывающие женщин как мужчины. Обманывали ли они сознательно или делали это бессознательно, стихийно повинуясь своей двойственной натуре, Домингес не знал. Не знал он и того, что привлекало к нему мужчиноженщин и сверхженщин (то есть тех существ женского пола, которые пылко жаждали отринуть расстояние от стекла и утонуть в мире-внутри). Может быть, первых привлекала лиричная созерцательность, несовместимая с грубым мужским эротизмом? А вторых -строгая отстраненная метафизичность домингесовской натуры, приподнятая над низким и примитивным слоем мироздания?..
Домингес был словно зеркало -- он состоял из одного тела, но имел второе дно. Тот, кто смотрел в зеркало, видел свое, только ему желанное, -- и потому этот человек жестоко обманывался: Домингес не имел в себе ничего, кроме двухмерного изолированного мира-вне. Сущность его была двухмерной -трехмерность присуща животному полусуществованию, так как оно связанно прочно со словом "вглубь". Животные вонзают вглубь жертвы свои клыки и когти. Животные вонзают вглубь сексуальных партнеров свои половые органы, чтобы избавиться от огня, который их явственно мучает в глубине души-тела... Домингес не был подобным животным. Скорее, он был вещью. Вещью-зеркалом. Как зеркало, одновременно он отражал действительность и поглощал образы действительности. Как зеркало он являлся порой объектом ненависти-любви. Но как зеркало он не чувствовал ни ненависти, ни любви. Зеркало не знает тепла прикасающихся пальцев. Зеркало не знает внутренней грязи и запыленности -грязь и запыленность для зеркала бывает только внешним явлением...
Глава 16: Мексиканский залив
После личных катастроф Домингес находил утешение в случайных знакомствах. Однако сказать, что знакомства были совершенно случайными, было бы неправильно. И здесь прослеживалась некоторая логика, присущая всему, происходившему с Мигуелем Домингесом. Случайные девушки-женщины были своего рода "любовью от противного". Разочаровавшись во второй (времена буфетчицы-лоточницы выпадали на девственную юность Домингеса и не могли вызвать физиологический протест -- половое влечение еще не сформировалось), третьей, четвертой и пятой женщинах, он искал ненайденное в лицах, являвшихся полной противоположностью роковых существ, уничтоживших домингесовскую любовь. Так, например, через время после крушения влюбленности Домингеса в Антуанну, он нашел себе девушку, являвшуюся полной противоположностью Антуанне.
Ее звали Симона.
Она была высокая, худющая, без намеков на грудь, и с рыжими прямыми волосами. Никакой округлости и веселости не наблюдалось в Симоне. Совсем наоборот: в ней царила задумчивость, печаль, угловатость и скованность движений. Симона училась на том же курсе, что и Антуанна, и слыла ее главнейшим врагом. Что занесло Домингеса к Симоне? Сам Домингес не знал. Может, полная противоположность Антуанне. Может, сам факт того, что Симона -враг нелюбимой теперь домингесовской женщине. Враг искренний, молчаливый и пассивный -- враждебность Симоны к Антуанне выражалась в символических жестах: игнорирование Антуанны (что было трудно само по себе -- Антуанна была девушкой яркой и широко известной) и ее знакомых (что было трудно вдвойне -- все мужское студенчество любило Антуанну: уже любило или еще любило). Естественно, это изолировало Симону от сокурсников стеной, которая была намного прочнее той стены, что кирпичным телом отделяла студенческий городок от всего остального города. Стена была непробиваемой, монолитной, без единой трещины...
Первой и единственной трещиной в стене отчуждения Симоны стал потерянный Домингес. Каким-то ветром занесло его к комнате Симоны. Каким-то чудом он оказался в этой комнате, а затем в постели. Подруга, делившая комнату с Симоной, очевидно, глубоко оскорбилась тому, что Домингес выбрал не ее (она числилась второй красавицей на курсе и оттого тоже являлась фанатичным врагом первой красавицы -- Антуанны), а уродину-Симону. Подруга хлопнула дверью -дверь чуть не вылетела вслед за ней (влюбленные не заметили столь предостерегающего жеста: Симона потеряла голову от мстительного счастья, а Домингес еще не отошел от катастрофы по имени "Антуанна" и поэтому пребывал в запредельно-отрешенном состоянии).
Бывшая подруга пошла к Антуанне -- она вдруг осознала всю ту близость, которая неожиданно породнила их в одном покинуто-игнорируемом мире. Но цель ее не была достигнута: Антуанна со скорбным молчанием выслушала бывшую подругу Симоны, прониклась негодованием и... выгнала прочь оппортунистку. Следующим шагом Антуанны стало слезливое домогательство Домингеса -- но тот был непреклонен и не отвечал на записки и мольбы, передаваемые знакомыми (пока еще она боялась лично упрашивать своего трагического героя)...
Симона и Домингес блаженствовали вдвоем. Блаженство продолжалось целые сутки: это была скорее платоническая, чем плотская страсть. Домингес нашел отдохновение в плоской и непритязательной Симоне. Покоясь на детской груди Симоны, и поглаживая нежный рыжий пушок венерина холма (у Антуанны волосы в паху были жесткими, черными и сильно вьющимися), Домингес отходил душой. Его радовал маленький тонкогубый рот Симоны (рот у Антуанны был большой, пышногубый и чувственный). Его радовали узкие тонкие прохладные ладони (ладони у Антуанны были мягкими и горячими). Его радовало все то, что так было непохоже на присущее Антуанне. Домингес не был мстительным человеком -- он не испытывал к Антуанне негативных чувств. Домингес не испытывал к Антуанне никаких чувств -- все чувства к ней сами собой исчерпались, и он отдыхал именно от такой опустошенности.
Симона оказалась тихой и стеснительной девушкой, сильно исстрадавшейся по мужскому вниманию, и потому неторопливой и внимательной. Ее желание обличать и высмеивать королеву, павшую с пьедестала славы, "эту чертову стерву Антуанну", испарилось. Она почувствовала вселенскую индифферентность и спокойствие Домингеса и заразилась этим сама. Они медитировали вдвоем -- любой другой мужчина или женщина, будь они на месте совокупляющихся Домингеса и Симоны, сошли бы с ума, не выдержав столь продолжительного и ровного развития коитуса. Будь в симоновской комнате мастер по тантрической йоге, он бы постиг бездну отчаяния, -- настолько духовность перевешивала плотское влечение. Его мозг бы не выдержал подобного напряжения. Как знать; остался бы тантрист в сознании или стал бы невменяемым тантристом...
Тантра Домингеса и Симоны продолжалась день, ночь и утро. В полдень Домингес, излечившийся в метафизически противоположном (читай: в Симоне), покинул обитель своей неожиданной любви. Симона находилась в пространственно-временном ступоре: ее податливость и способность трансформироваться по желанию партнера сослужили плохую службу. Как признался позже Домингес сам себе, даже он не смог бы продолжить столь невещественный и покоящийся роман. Его метафизичность была не столь велика, как нераскрывшиеся тантрические способности Симоны. Домингес в момент побега от Симоны и сам не знал, почему он бежит? "Почему я избегаю ее, -- растерянно думал он, избегая печальных взглядов кратковременной любовницы, -- ведь она -- полная противоположность Антуанны?.."