- Простите.
С трудом я заставила себя ответить:
- О чем мне с тобой разговаривать? Как простить? Самые лучшие мальчики из нашего дома на фронте. Вот сегодня я писала им и не знала, живым я пишу или убитым. Они под огнем... А ты обмываешь чью-то там получку! О чем мне говорить с тобой, подумай сам!
* * *
Муся ушла на дежурство, в госпиталь, дети спали. Был одиннадцатый час, когда я вернулась домой. Есть я не стала, а сразу легла, не раздеваясь, на койку. Я лежала и думала о том, что еще нужно сделать. Я уже повидалась с директором ремесленного училища. Он показал мне найденную под кроватью финку - сомнений быть не могло, финка велеховская, на рукоятке буквы Л. и В.
Директор был со мной сух и неприязнен:
- У нас и своего хулиганья довольно, еще не хватает, чтоб на подмогу ваши явились. Я вообще думаю, что это влияние Велехова и его малины.
Нового я ничего не узнала и на обратном пути оставила записку в райкоме партии - просила меня принять. Что же я скажу? О чем буду просить? Просить не о чем. Надо объяснить, что мне с работой не справиться. Лучше не думать о Семене, о том, что сказал бы он. Все просто: я срываюсь ежечасно, дом надо передать в другие руки, более опытные и сильные. Я не уйду, я останусь воспитательницей, но вести дом не могу... Тут в дверь постучала Валентина Степановна:
- Галина Константиновна, тут пришли, вас в райком партии вызывают на заседание.
Я взглянула на часы: ошибки не было - одиннадцать. Какое там заседание на ночь глядя? И что это - ответ на мою записку или просто все уже известно? Ну, скорее, скорее. Что надо взять с собой? Какие-нибудь документы? Но какие документы помогут?
Я долго стряхивала снег с валенок и рукавиц под любопытным взглядом молоденькой секретарши. На, улице валил густой, непроглядный снег, он залепил глаза и пополам с ветром почти лишил дыхания. Собирая силы и мысли, я постояла немного у дверей секретаря райкома, потом отворила их. В комнате было полно народу.
- Здравствуйте, товарищ Карабанова! - сказал человек сидевший на председательском месте. Видимо, это и был Соколов, секретарь райкома партии. - Садитесь, пожалуйста.
Кто-то пододвинул мне стул. Я молча села. У Соколова было продолговатое сухое лицо с глубоко запавшими глазами. Большие, светлые, они смотрели спокойно, холодновато.
Все глядели на меня, я это знала, хоть и боялась поднять глаза. Чуть погодя Соколов сказал:
- Есть такое мнение, что ваш детдом надо выселить из города. Говорят, много хлопот причиняете. Уж и суд был. Предлагают село Воробьевку.
Я подняла глаза:
- Это что, уже решено?
- Да нет, хотим вас послушать.
- Что ж, решайте, вам виднее. И, наверно, это будет справедливо. Только разве это правильно - судить о людях, которых вы даже никогда не видели. У нас была только одна товарищ Корыгина. Она призвана судить, а она одна вникла в наши нужды, в нашу жизнь. Она поняла, что принять десяток ребят из режимного дома не так легко. Вот у меня письмо от нашего воспитанника. Он был самый первый карманник в Ленинграде, а сейчас он на фронте. А вот Митя Королев... Он учился в медицинском институте, когда началась война...
Зачем я все это говорю? - подумала я, вынимая из сумки письма, которые всегда носила с собой, и не зная, на каком остановиться, и вдруг в ужасе соображая, что это кощунство - принести сюда эти письма, обращенные ко мне, ко мне одной. Зачем их тут будут читать? Да еще посмеются, пожалуй: "Вот чем решила взять!" Может, сказать про то, как ожидаешь часами в райторге, в райсовете? Нет, не буду я про это говорить. Еще расплачусь, пожалуй, сраму не оберешься. Пускай выселяют, все равно... Я умолкла так же внезапно, как и заговорила. Наступила короткая тишина. Потом Соколов сказал:
- Кто хочет слова? - И, перегнувшись через стол, попросил вполголоса: Можно взглянуть на письма?
Я протянула ему всю пачку. Первой взяла слово Корыгина:
- Я не понимаю смысла такой меры. Безобразничали на рынке? Поснимали заборы? Так неужто для них тридцать километров - помеха? Или нас больше устраивает, чтоб заборы снимали у колхозников, чем у городских?
Потом выступал директор ремесленного училища. Я плохо слушала, до меня доносились только отрывочные слова - "изоляция", "дурной пример", "хулиганствующий элемент".
- Вы кончили? - спросил Соколов и, передавая мне письма, сказал: Славные письма... Счастливый вы человек... Кто еще хочет слова?
Слово взял Буланов. Я приготовилась к самому худшему.
- Товарищи, - сказал он, - надо посмотреть самокритично. Все, что здесь говорил предыдущий товарищ относительно неблаговидного поведения воспитанников детдома, совершенно верно, и об этом не надо забывать. Но, с другой стороны, товарищи, общественность Заозерска недостаточно уделяла внимания... Конечно, райсовет позаботился о помещении, о том, чтобы достойно встретить, но если взять с другой стороны - встретить еще не значит...
Что долго рассказывать - Буланов был против того, чтобы выселять нас в село Воробьевку. Я слушала его, не умея скрыть изумления. Покосилась на Соколова и встретилась с ним взглядом, - его глаза смеялись. Ну, подумала я, век живи, век учись...
- Я согласен с товарищем Булановым, - сказал Соколов, - выселение мера странная и бессмысленная. Надо помочь детскому дому, вот тогда безобразий не будет. Ведь вы в Заозерске не первый день, - сказал он мне, почему вы не пришли раньше? Познакомьтесь, вот хозяин цементного завода, вот директор завода металлоизделий, вот руководитель подковного и гвоздильного разве они вам не помощники? Как тебе кажется, Федотов, чем бы ты мог помочь детдому?
- Гм... Наше дело какое? Мы можем стекла подкинуть...
- Ну, а ты?
- Подумаем... - осторожно заметил директор цементного.
- Напишите-ка докладную, все, что вам нужно, и представьте, - сказал мне Соколов. - И ты, - повернулся он к хозяину райторга, - ты тоже знай свое дело и снабжай постоянно, а не из-под палки. У вас сейчас есть овощи. Ты дал детскому дому овощей?
- Дадим! - бодро сказал директор райторга. - Завтра же дадим.
- Вот видите, какие все добрые и как готовы помочь вам, - сказал Соколов с той же спрятанной в глазах усмешкой. - Вы небось думаете: сам хорош! А раньше где был? Так ведь под лежачий камень вода не течет.
* * *
Надо было ковать железо, пока горячо. Я пошла в торг и получила ордер на овощи, за овощами поехали Женя Авдеенко и Костя Лопатин и вернулись с пустыми рукам: овощи были гнилые, и они не стали брать. Я снова отправилась в райторг и прошла к начальству, оставив ребят в прихожей
- Гнилые овощи? - переспросил он. - Эко дело! А где возьму вам хорошие? И чего вы так носитесь с вашими правонарушителями? Может, им больше всех нужно, может в городе нет других детских учреждений? Постойте, постойте куда вы звоните?
- В райком, Соколову.
- Зачем вам звонить Соколову, как будто нельзя договориться между собой. Чего вы хотите?
- Хочу получить овощи.
- Так я же выписал вам!
- Я не могу кормить ребят гнилыми овощами. Не могу и не буду. Распорядитесь, чтоб нам дали хороших.
Его фамилия была Косоуров. Он был высокий и тощий, как телеграфный столб. Он посмотрел на меня внимательно и вдруг сказал, вздохнув:
- На складах есть одеяла. Могу дать вам двадцать штук.
- Очень хорошо, но это не отменяет овощей.
- Вот как вы стали разговаривать!
- Да, вот так. И очень жалею, что не додумалась до этого раньше.
За дверью меня ждали Женя и Костя. По их лицам я поняла, что они все слышали.