- Ах-ах! - восклицала Аня Зайчикова, не зная, на что смотреть, что сказать. - Галина Константиновна! - кричала она, словно призывая меня в свидетельницы этого великолепия. Лес засверкал на солнце, солнечные блики плясали на листве и стволах.
Неужели где-то гремят орудия, умирают люди, неужели на земле война? Никакая радость не возможна была без мысли о том, что сейчас там, за тысячи километров отсюда, и радость эта пополам с горечью теснили сердце.
Нам было идти пятнадцать километров. Первые десять мы прошли легко, потом началось болото, стало труднее. Потом поднялся ветер, зарядил дождь, ребята примолкли, стало холодно и неуютно. Мы разулись и уныло шлепали босыми ногами.
- Ах-ах! - раздалось около меня тихое, грустное восклицание.
Я оглянулась и встретилась взглядом с Аней Зайчиковой, она тотчас улыбнулась в ответ.
- Летом здесь будет хорошо! - говорю я.
- А сейчас разве плохо? - с готовностью откликается она.
- Летом ягод будет полно, земляники, малины.
- У малинника можно запросто с медведем встретиться они сладкое любят.
- Я про медведя читал раз, - говорит Шура Дмитриев, стараясь перекричать шум дождя. - Один человек наткнулся около малинника на медведицу с медвежатами. Что делать? Сейчас кинется!
- И зачем врать? Медведь сам на людей никогда не кидается! - кричит Тоня. - Даже раненый!
- Так то медведь, - миролюбиво отвечает Шура, - а это медведица, да еще с медвежатами! Она знаешь какая! И вот медвежата увидели человека - и к нему, давай играть. Ну, прямо щенята. Медведица как подлетит, как рявкнет, а ударить все-таки боится, еще своих же детей зашибешь. Он стоит не шелохнется, а медвежата ему руки лижут, а язык у них как наждак. Рукам больно, а оттолкнуть боится, медведица разом прикончит. Он стоит, молчит. Терпит. И что вы думаете? Спустили ему медвежата кожу с рук, стянули, как перчатки. И убежали, мать их увела. А если б закричал он или побежал - был бы ему конец. Вот какой волевой был!
Господи, думаю я, это, конечно, он очень вовремя рассказал. А ну как они все простудятся, заболеют среди этой сырости, где их тут лечить, как лечить?
- Одеяла подмокли, вот жалость-то...
- Ничего, костер сейчас разведем и обсохнем, - не унывает Шура.
- Костер под дождем? - фыркает Тоня.
Лиза идет рядом со мной и молчит. Водяные струи бегут по ее лицу, она их словно не замечает, неотрывно смотрит перед собой серо-зелеными глазами и о чем-то думает. И вдруг из-за стволов показывается Ступка - пришли!
- Давайте сюда! - кричит он. - Одеяла сюда, под навес, вот сюда вешай, на перекладину, а сами валяйте к костру.
Костер горит назло дождю и, кажется, побеждает его: дождь понемногу утихает, смолкает его однообразный шум, и в лесу становится светлее.
Мы обсушились, поели. Дождь свою работу кончил, пора было нам начинать свою. Ступка показал подрубку, которую сделал на нескольких деревьях, и тут же ловко выбил ее обухом топора.
- Дерево будет падать с той стороны, с какой подрубка, - сказал он, - а пилить надо с другой. Лизавета, бери пилу, покажем наглядно!
Лиза взялась за пилу. Мы молча смотрели, как плавно и мягко двигалась пила, и зачарованно слушали, как она пела. Все глубже впивается она в плоть дерева, все уже и уже край, все ближе зубы к подрубке - и вдруг дерево издает стон и, словно ахнув, падает, наполняя лес гулом. Ребята кинулись к стволу, запрыгали по нему, заплясали, закричали во всю мочь.
- Кончать! - гаркнул Ступка. - Кончать базар, кому говорю! Тоня, Шурка, обрубайте сучья, вот так, гляди сюда - понятно? И в кучу! Лизавета, возьми в пару Лопатина, будете пилить, и еще вам двоим обрубать ветки - ну-ка, ты, Настя, и Лепко в подмогу. На каждое дерево четверых. Ну, Галина Константиновна, - обернулся он ко мне, - езжай назад, езжай и будь спокойна, выпивать мне здесь нечего, прикупить неоткуда, обменять не на что. Езжай!
* * *
Когда я на второй день навестила лесорубов, оказалось, что вчера они не напилили и кубометра.
- Господи, этак мы и в пять лет не заготовим!
Я видела - ребята устали и за одни сутки осунулись. И то сказать, дела было много - спилить дерево, обрубить ветки, Распилить, сложить в штабеля. Я спросила, не сменить ли их другим отрядом, они дружно восстали:
- Только начали набивать руку - и сменяться? Нипочем!
Ступка хвалил Лизу: хороший командир. Распоряжается спокойно, умело, если кто ослушается, она только взглянет!
- Орел девка! Слов понапрасну не тратит.
- Я вернулась чуть успокоенная и дня через два попросила Велехова отвезти нашим лесорубам пшена и хлеба.
- Испытываете? - спросил он, подмигнув светлым дерзим глазом. - Как в "Педагогической поэме", да? Не беспокойтесь, все будет как в книжке, довезу. Может, мне там и остаться?
- Если Захар Петрович и Лиза разрешат.
- Лиза?.. Гм... Да нет, она отошлет.
Она отослала. К вечеру Велехов вернулся.
- Ничего, толково работают. Я им маленько помог, я это дело знаю.
Уже не первый раз я замечала, он словно невзначай старается затеять разговор по душам. Вот вчера он спросил:
- Если бы вы меня за руку схватили, а другой бы никто не знал, вы бы на меня заявили?
- Заявила.
- Пожалели бы!
- Нет, не пожалела бы. Уж если кого жалеть, так других, не тебя.
- Нет, вы добрая. Я таких видал. И меня пожалеете.
Пока он распрягал, я вынула конверт, который нынче пришел на Незаметную улицу. Это было письмо от Феди. Он писал: "Большое спасибо за посылку. На кисете, который мне достался, чья-то милая рука вышила: "Товарищ, после боя сядь и закури". А Колька Катаев не налюбуется портсигаром - там нарисован березовый лесок".
Прочитав, Велехов сказал небрежно:
- Можно и еще нарисовать... - И, помолчав, добавил: - Милая рука - это Лизаветина, что ли?
С этого дня началась для меня новая маета. Оставаясь в Заозерске, я думала, что там, в лесу, непременно кого-нибудь пришибло деревом. Стоило мне уйти туда, в лес, как я была почти уверена: что-нибудь стряслось с ребятами в Заозерске. Я плохо относилась к себе в то время. Будь я мужчиной, думалось мне, разве лезли бы в голову такие мысли? Работала бы спокойно, а вместо этого я готова каждый день ходить туда и обратно.
* * *
Не успели заготовить дрова, пора в поле. Райсовет дал нам под горой целину, около трех гектаров. Надо кормить себя самим - это верно. Но как поднять вручную эту землю, которую испокон века никто не пахал?
У ребят вид был бесстрашный, мы вышли всем домом, даже у Сени была в руках лопата с тяжелой ручкой. Она весила, пожалуй, больше, чем весь Семен Винтовкин вместе со свои трусами и рубашонкой. Ковырять эту землю нашими мотыгами и лопатами было то же самое, что перочинным ножичком долбить камень. Однако мы ковыряли.