- Зачем же солить сладкое молоко? - сказал Андрей. - Не надо плакать! Один мой приятель даже стихи такие написал. Это было под Смоленском:
Никогда не плакать, никогда!
Слезы - просто слякоть и вода.
- А дальше? - быстро спросил Егор.
- Дальше? Дальше я забыл. Вы все непременно должны попробовать вот этот шоколад, он очень вкусный. Сколько нас тут за столом - ты еще не умеешь считать, Антоша? Вот сейчас мы все попробуем московского шоколаду. Большой паек дают с собой, когда выпускают из госпиталя. Я две недели до вас добирался, и попутчиков много было, а всякой снеди еще вон сколько осталось. Держи шоколад, Антон Семенович. Леночка, держи. Тоня, Егор... А тебя как зовут?
- Шура Дмитриев. Я брат Мити Королева.
- Брат? Я и не знал, что у Короля отыскался брат!
- Он меня взял в братья. Он меня маленького нашел, потому я и Дмитриев.
- Вот оно что. А ты, пожалуй, больше смахиваешь на Лиру, каким я его помню: такой же черноглазый. Где сейчас Лира, Галина Константиновна?
Я рассказала про Лиру, про Митю, про Жукова. Рассказала обо всем, что знала от Владимира Михайловича. Я готова была рассказывать весь вечер и всю ночь напролет, но в первую же секунду молчания Тоня спросила:
- А вы уедете или тут останетесь?
Андрей посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом:
- Если найдется работа, останусь.
- А где ты хочешь работать? - спросила я.
- У меня за спиной два курса филологического факультета. Могу преподавать в школе.
- Вы на меня сердитесь? - спросила Тоня.
- Напротив, - ответил Андрей. - Я благодарен тебе.
И снова улыбнулся мягкой, незнакомой мне улыбкой.
...Тоня и Шура ушли. Симоновна, что-то приговаривая про себя, стала укладывать Антошу. Легли Егор и Лена, ушли в свою комнату Валентина Степановна с Верой и Зося.
Я принялась стелить Андрею на кухне - больше места не было.
- Ну, спокойной ночи, - сказала я. - Ложись. И постарайся уснуть.
- Постараюсь, - ответил он. И, помолчав, прибавил: - Знаете, как кончались стихи моего приятеля?
Никогда не плакать, никогда!
Слезы - просто слякоть и вода.
Лучше это молча, как-нибудь,
А иначе ночью не уснуть.
А уж если говорить по правде, Галина Константиновна, так эти плохие стихи сочинил я.
* * *
Когда я вышла утром в кухню, Зося уже топила печку. Андрей, сидя за столом, что-то писал. Постель была убрана и аккуратно сложена в углу. Он поднял голову, отложил перо. Лицо его было приветливо и спокойно.
- Как спал? - спросила я и тут же мысленно выругала себя. Так спросил бы врач: "Сон? Аппетит?" А зачем было напоминать о болезни! - Ну, как ты решил? - спросила я поспешно, не давая ему ответить на этот первый дурацкий вопрос. - Останешься дома и отдохнешь? Или сходим нынче в школу, узнаем насчет работы?
Я собирала на стол, Андрей резал хлеб, потом открыл своим ножом консервы. Нашел сковороду, поставил на огонь.
- Тушенка с бобами. Хорошая вещь. Я пойду с вами, Галина Константиновна. Хочу повидать Владимира Михайловича. Потом похожу по городу и зайду в школу.
Зося провожала каждое его движение неотступным взглядом. Она смотрела на Андрея упорно, недоверчиво и, пожалуй, с упреком.
- А может, он и не любил ее? - шепнула она, когда он взял ведра и вышел к колодцу, а немного погодя прибавила громче: - Чего он такой спокойный? Доведись мне... Господи, что со мною сталось бы!
Он слышал эти слова. Молча поставил ведра на скамью и сел за стол. Я положила ему горячей тушенки, налила чаю. В молчании мы позавтракали и вышли из дому.
- Галина Константиновна, - сказал он, - чтоб не возвращаться к этому больше... Вы хотите меня о чем-нибудь спросить? Спрашивайте, не бойтесь.
- О чем же спрашивать, Андрюша? Вот разве только... Ты ничего не знал? Она тебе ничего не написала?
- Нет. Я догадывался. Я давно уже начал понимать, что что-то случилось. Еще когда она отвечала на письма. Но я не знал. И не хотел об этом думать. Я ничего не хотел знать. До чего же глупо! Что уж тут было не знать! А потом ранение. Операция. Мне ваши письма пересылали, но я не мог отвечать, не мог... Писать - значило думать. А я не хотел. Вы ведь не сердитесь? Ну вот. А потом, когда меня выписали, решал - поеду сюда. У меня теперь никого нет. Я один.
Он помолчал и вдруг спросил, и голос его прозвучал по-другому - глухо и отрывисто:
- А где у вас госпиталь? Я хочу пройти по этой дороге от вашего дома до госпиталя. - И, стараясь смягчить смысл этих слов, добавил: - И еще объясните мне дорогу к военкомату, мне надо будет пойти туда нынче.
Если бы Семен был здесь! Тогда бы Андрей знал, что приехал к себе, в семью. Я же ему человек чужой и помочь не сумею. И, кажется, не нужна ему ничья помощь. И, кажется, пришло время, когда нужно учиться у тех, кто рос на моих глазах. Потому что, как и Зося, я не знала, что стала бы делать, окажись я на месте Андрея. И если он выдал себя с головой, так только вот этими простыми словами: "Я хочу пройти от вашего дома до госпиталя". Пройти той дорогой, какой ходила каждый день она. Увидеть то, что она видела. Угадать, о чем она думала. Вот он идет рядом со мной, мальчик, о котором я всегда слышала - он победитель в жизни, он из тех, кто не будет знать неудач! Совсем недавно смотрело на меня с фотографии его счастливое лицо. Сколько времени прошло с тех пор? Год. И вот он идет рядом со мной обманутый, потерявший всех близких. Без ноги. Но я почему-то не могу его жалеть. Какое-то другое чувство рождается во мне, когда я смотрю на этот спокойный, четкий профиль и вижу, как идет Андрей, слегка только, самую малость припадая на левую ногу.
- Значит, остаешься? - спрашиваю я.
- Сказать по совести, больше всего я хочу отсюда уехать. Куда глаза глядят. Хоть к черту. Но именно поэтому останусь. Назло себе.
Минуту мы молчим.
- И больше не будем об этом, ладно? - говорит Андрей, поворачиваясь ко мне, и протягивает руку, будто хочет скрепить рукопожатием этот уговор.
И вдруг на лице его я вижу радость, короткое сомнение. Я оборачиваюсь по улице идет Владимир Михайлович. Идет медленно, палкой осторожно проверяя дорогу, и задумчиво смотрит прямо перед собою.
Приблизившись, он здоровается со мной, потом поднимает глаза на Андрея. Секунду они глядят друг на друга. (Андрей медлит назвать себя, а Владимир Михайлович смотрит на него пристально и пытливо). Потом Владимир Михайлович говорит:
- Репин? Да, да, Андрей Репин! Я очень... я очень рад видеть вас, дорогой мой!
III