Утешить человека может мелочь
Шум листьев или летом светлый ливень...
Все тяжелое словно отступило. Расцветшая яблоня как будто утешала: все пройдет. И настанут светлые дни. И нас еще ждут счастливые встречи. Вчера был хмурый день и весь вечер хлестал в окна дождь. А сегодня...
Я провожала ребят в школу, потом была в леспромхозе и в райторге, и даже побранилась там, но, что бы я ни делала, перед глазами стояла корявая, разлатая, осыпанная белым цветом яблоня.
Из райторга я вновь вернулась на Незаметную и поднялась наверх. На столе меня ждал объемистый пакет. Обратный адрес - номер Фединой полевой почты! Жив?!
Руки не слушались, насилу я разорвала самодельный, крепко склеенный конверт.
Дорогая Галина Константиновна, посылаю Вам бумаги, оставшиеся после Феди. Тут письма, дневник... Кому же это и хранить, как не Вам и Егору. До сих пор я все это возил с собой, но теперь настали такие горячие дни боязно. Крепко целую Вас.
Лира.
На колени мне посыпались мои письма, письма Егора и Лены. Я открыла тетрадь в картонном переплете.
"Мне всегда казалось чудным, что люди ведут дневник. Зачем? Если только для себя - к чему записывать? Свои мысли и так знаешь. Если в надежде, что кто-нибудь прочитает полной искренности не жди. А сейчас меня все время тянет к этой тетрадке. Внутри такая сумятица, что хочется разобраться. Интересно, если б тут была Г. К., сказал бы я ей? Наверно, даже ей не сказал бы. А может... Не знаю!
Не потому, что это секрет, а потому, что я не знаю, как оно называется. То есть, кажется, знаю, но дело не в этом.
Это из меня не уходит. Я не могу этого выбить из себя.
К Полярному я шел пешком. И все было ничего, пока я не дошел до самого Полярного, а здесь как раз мне захотелось бежать, потому что у меня кончилось всякое терпение. Потом у двери клуба я зачем-то начал свистеть и свистел все время, пока шел по коридору. Потом открылась дверь библиотеки. Вышел какой-то майор. Я понял, что она на месте, хотя боялся повернуть голову в ту сторону. Я щекой видел, что она на месте. Она сидела около стола. Против нее сидел лейтенант, за стойкой, не там, где читатели. Я сказал:
- Здравствуйте!
Она подняла голову и улыбнулась. А лицо усталое. Я не сразу понял, что усталое, и стоял, и как дурак улыбался. Она сказала:
- А где же книжки?
Я спросил:
- Какие? - И вдруг сам почувствовал, что краснею и со мной происходит что-то глупое.
Она сказала:
- Мы беспокоились, Федя. У вас был полет?
Я сказал:
- А чего беспокоиться? Чего мне сделается?
Лейтенант, видно, понял, что он здесь лишний, и ушел.
Тут-то я сел вместо него. И вдруг ее отозвали, и она начала раздавать книги. Потом встал, она подняла глаза, помахала рукой и сказала:
- До свидания, Крещук.
И я, конечно, пошел. Пошел как дурак. И, наверно, поэтому я завел дневник.
Колька Катаев старается. Я вчера сказал командиру эскадрильи, что на новых машинах он вполне сможет работать самостоятельно. Правда, вслепую у него еще не все получается, но ведь это дается только опытом. Честно говоря, я и сам здорово устаю, когда иду в облаках. Сейчас у всех у нас на уме новые машины. Можно сказать, этим и живем. Вот переучимся - дадим фрицам жару. И хорошо, что Колька будет летать самостоятельно. Все-таки это не по нём летать за правого. Мне-то он ничего не говорит, да я сам понимаю.
Черти, дьяволы, почему они не дают талончики тем, кто возвратился из полета? Хорошо, что у меня есть друг Колька. Он, конечно, расстарался и достал.
Главное, я беспокоился, будет ли она. Потому что я твердо решил сказать. Или вообще поговорить. Она была. Она сидела с братом. Я до того обрадовался, что капитан Михайлов сказал:
- Ну что ж? Садитесь, Крещук, место свободное.
Я забыл сказать спасибо и забыл поздороваться. Сел за их столик и все улыбаюсь и улыбаюсь, и смотрю в лицо Михайлову. Точно помню, что головы не поворачивал. Потому что если бы повернул, тут бы все и открылось.
Я отдал талончик, мне принесли водки и бутербродов, я поднял рюмку и сказал:
- За счастье! - и не удержался, повернул голову в ее сторону.
Все, конечно, выпили за счастье и думали, что это боевое счастье. Конечно, если подумать, так оно и есть: и личное и боевое.
Заиграли вальс, и только я собрался ее пригласить, как меня, конечно, обскакали - рюмки водки выпить не дадут, подумать не дадут.
Мы танцевали с ней под самый конец, когда опять заиграли вальс. Так хотелось сказать ей что-нибудь хорошее. Я сказал:
- Я принес книги.
Она ответила:
- Что? Нет, я вас, право, не торопила.
Я сказал:
- Нина Алексеевна!
Она ответила очень вежливо:
- Нет, нет, пожалуйста, называйте меня Ниной. Мы же вас всех зовем по именам.
Вот только приблизительно и всего.
Спать я совсем не мог. Вскочил с постели и стал босой бегать по комнате. Николай сказал:
- Чего тебе? Папирос? Возьми у меня в кармане.
Папиросы - это конечно, иногда бывает хорошо. Я лег и кое-как заснул.
Сегодня с утра прилетел У-2. Гляжу, мчится сам Лира. Меня не заметил, сразу проскочил в штаб. Я, конечно, остался ждать. Минут через двадцать выскакивает и орет:
- Братцы, как у вас тут Крещука с Катаевым поймать?