149284.fb2
Ну ведь и впрямь, разве возможно, чтобы в разных уголках планеты время текло по-разному?! И тем не менее все факты говорили за то, что их собственные движения словно бы замедлились, а скорость машин, например, стала слишком велика.
А эти голоса по радио, - он готов был поклясться, что это обыкновенные человеческие голоса, только очень ускоренные.
...Негромко охнув, Ричард вцепился в подлокотники с такой силой, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Лицо его исказилось от мучительной боли, он пытался что-то выговорить и, теряя сознание, рухнул навзничь.
- Ох, прости... Дик... прости...
Вся подошва ноги была в тысячах тончайших, крохотных белых волосков.
Но несмотря на ужас, охвативший ее, на страх за мужа, несмотря на жуткое ощущение, что у нее то же самое, она испытывала какое-то подспудное облегчение - от того, что уж теперь-то никому из них не уйти из дома. И теперь все они - она, Ричард и Стефен - смогут наконец подчиниться тому всеобъемлющему, из глубин ее существа идущему желанию, которое мучило ее все эти недели, словно наркомана - жажда наркотика.
То было желание сорвать с себя одежду, выбежать наружу из сумрачных комнат и ощутить прикосновение обжигающих пальцев солнца к изголодавшемуся телу.
Дни проходили за днями. Свет чередовался с тьмой, а они так и оставались снаружи, у дома, позабыв о сенокосе, возвращаясь в комнаты разве лишь для того, чтобы в бессчетный раз утолить жажду. Прохладный ночной воздух ненадолго освежал их тела, пока снова не поднималось солнце, чтобы быстро прокатиться по небу - и с каждым днем все быстрее.
Стефен быстро поправлялся. Он спокойно лежал на одеяле у ног родителей и становился все крепче - с каждым очередным промелькнувшим, как мгновенье, днем. Был всем доволен, никогда не капризничал, получал только свои глоточки воды, - и при всем этом его тельце округлялось, а ручки и ножки становились все более сильными и упругими.
Ими владело какое-то странное, блаженное оцепенение. Ощущение радости бытия все сильнее овладевало вялым сознанием.
Ногам Ричарда стало лучше, они уже не кровоточили и не болели, как прежде, хотя странные отростки не исчезли и продолжали свисать со ступней тысячами длинных белых волосков.
Наступил момент, когда он уже не смог заставить свое тело совершать те движения, которые были необходимы, чтобы добраться до дома и принести оттуда побольше воды, и поэтому продолжал лежать в шезлонге, а жажда все усиливалась, и вместе с ней рождалось смутное сознание, что существует какой-то иной, куда лучший способ удовлетворить эту нестерпимую жажду.
Первым зашевелился Стефен. Его младенческий мозг не был так скован многолетней привычкой, ему легче было приспособиться к новым обстоятельствам и распознать, что за желание его томит. Медленно, очень медленно он перекатился через край своего одеяла, а тем временем Ричард и Сандра следили за ним изумленными немигающими глазами. Оказавшись на траве, маленькое тельце скорчилось, словно плод в утробе матери, и в этой позе - коленки прижаты к подбородку - перевернулось снова, сначала на колени, а потом наконец в сидячее положение. Маленькие ножки распластались по земле, короткие ручонки вцепились в колени.
Оттолкнувшись руками от кресла. Ричард тяжело приподнял свое безвольное тело. Некоторое время он сидел на кончике кресла, сложившись вдвое, а волосы, упав со лба, бахромой болтались перед его глазами. Постепенно он выпрямился, оттолкнулся от кресла и встал в кругу, очерчиваемом его собственной медленно поворачивающейся тенью.
Белые волоски на его ступнях осторожно нащупали сырую почву под поверхностью грунта, и влага стала подниматься по ним в тело.
Напротив него стояла Сандра.
Последним сознательным его воспоминанием были волосы Сандры, шевелящиеся на ветру, и это воспоминание он уносил с собой, погружаясь в дремотное бессмертие Джейды.
...Медленно, очень медленно возникло ощущение, что он лежит плашмя, укрытый простынями, а тело его окутано чем-то вроде пижамы. Ричард чувствовал усталость, смертельную усталость, и единственным его желанием было снова погрузиться в сон, но что-то в его сознании против собственной воли понуждало тело к пробуждению.
- Проснись, Ричард.
Голос шел с такого близкого расстояния, словно и впрямь звучал в его собственной голове. Но механический и металлический, он шел из какого-то внешнего источника и силой навязывал свое присутствие. Ричард не хотел слышать голоса и наконец почувствовал такую ненависть к голосу, что заснуть с этой ненавистью было бы уже невозможно. И он открыл глаза.
- Проснись, Ричард.
Этот резкий и властный голос исходил из зарешеченного отверстия в небольшом ящичке, стоявшем прямо перед его глазами. Какое-то время он разглядывал ящичек, угадывая что-то смутно знакомое в его очертаниях, в этих двух дисках, вращающихся в углублениях наверху.
Потом он сообразил, что лежит на боку и смотрит на магнитофон, стоящий рядом с его кроватью. Поле зрения расширилось, и он увидел белые стены и потолок, и дверь, которая как-то странно дрожала и расплывалась. Почти прямо над собой он увидел какое-то нескладное сооружение. Оно поддерживало на весу сосуд с темно-красной жидкостью. Кровь. Тонкая трубка выходила из опрокинутого горлышка сосуда и исчезала под одеялами на его кровати. На его глазах уровень крови в сосуде стремительно понижался и наконец упал до нуля. Ричарду показалось вдруг, что около сосуда мелькнули и исчезли какие-то неясные очертания, ему послышался звук, короткий, оборвавшийся прежде, чем он успел его наполовину распознать, - и сосуд снова наполнился. Потом в комнате стало темно, и он больше ничего не мог уже разглядеть.
Быстро посветлело опять, но теперь уже магнитофон стоял иначе. Голос шел из динамика, и сам голос тоже изменился - у него теперь был несколько иной тембр.
- Рад видеть, что вы проснулись. Так вот, прежде всего, хочу вам сообщить, что вы, и ваша жена, и ребенок - вне опасности. Вы находитесь в восстановительном центре на Земле, и я говорю с вами с помощью магнитофона, потому чти в данный момент вы еще не способны воспринимать обычную человеческую речь. Меня зовут Свенсон, доктор Свенсон, и время от времени я сижу около вас - на том стуле, который вы видите рядом со свое" кроватью.
Ричард видел стул и еще он видел, что стул как-то странно и почти непрерывно колеблется. Время от времени ему казалось, что он видит на стуле туманные, дрожащие, полупрозрачные очертания какой-то сидящей фигуры.
- Я вас не вижу толком... - произнес он в сторону призрака.
Страх начал исподволь охватывать его, сметая прочь все остатки апатии.
- Это потому, что я не сижу здесь все время, - ответил магнитофон. Для вас время ускорилось. Разговаривая с вами, я успеваю переписать ваши слова в убыстренном темпе, потом записать свой ответ и проиграть его вам очень замедленно, - а вы, я полагаю, даже не замечаете этих перерывов в беседе?
- И сколько же мне предстоит так пролежать?
Ричарду вдруг показалось, что он навсегда отрезан от всех людей, что отныне он чудовищно одинок.
- По вашим меркам - недолго, - уклончиво ответил голос. - Все ведь относительно, знаете ли. Во всяком случае, самое плохое уже позади. Вас подхватили вовремя. Другим посчастливилось меньше...
Потом голос изменился, и Ричард узнал бодро-жизнерадостные интонации своего дорогого тестя:
- Ну, как ты там, Ричард? Отлично получилось, что мы решили посетить вас на этой вашей чертовой планете, а? Вовремя мы вас нашли, а? Ну, скажу я тебе, и обалдели же мы, когда увидели, как вы там все стоите, словно какие-нибудь статуи чертовы! Я всегда говорил, что с этой планета" дело не чистое... ну да ладно, уж я вас оттуда вытащил, да еще в таком темпе, ого-го! А против этой Джейдовой Компании я уже возбудил дельце, такое дельце, что им теперь тошно станет...
Ричард перестал вслушиваться.
"О боже, теперь этому конца не будет. Теперь мне до конца жизни придется слушать его рассказы о том, как он спас меня и Сандру..."
Он вдруг почувствовал острое, мгновенное желание снова оказаться на Джейде и стоять под солнцем рядом с Сандрой и Стефеном и не ведать никаких забот. Голос дорогого тестя снова ворвался в его Размышления.
- ...Подумай только, так облапошить людей! Люди вкладывают все свои средства и покупают фермы, понятия не имея, что на этой чертовой планете ни одно животное не может жить! Да, да, я всегда Говорил - не зная броду, не суйся в воду, таков мой девиз...
Ричард снова скользнул было в защитную скорлупу своей апатии, и тут снова зазвучал спасительный голос доктора Свенсона, и, совершив героическое усилие, он заставил себя заговорить:
- Что такое происходит на Джейде? Что с нами сталось?
- Вы слышали, ваш тесть объяснил, что на Джейде не может существовать никакая животная жизнь? Джейдовская Компания обязана была это сразу понять. Мне объяснили, что особенности Джейды Как-то связаны с жесткой структурой ее основных органических молекул. Их цепи, попадая в пищеварительный тракт, не разламываются на составные части. Поэтому потребление этих молекул в виде пищи привело к тому, что клетки вашего тела постепенно вытеснялись клетками джейдовского типа, имеющими принципиально растительную природу. Ваши движения замедлялись, ваше мышление замедлялось, Вы все больше времени проводили на солнце, ели все меньше и все лучше использовали свет. И наконец настал момент, когда начала меняться вся физическая структура вашего тела. Продолжайте мыслить, продолжайте говорить, продолжайте двигаться, хоть самую малость. Только вы сами можете себе помочь. Все, что мы можем, - это переливать вам без конца кровь, пичкать вас антикоагулянтами и надеяться, что природа сделает остальное. Жена и ребенок? Повернитесь.
Дюйм за дюймом Ричард начал приподнимать непослушное тело, потом медленно повернулся и лег на спину. Преодолевая боль окоченевших от неупотребления шейных мышц, стал поворачивать голову - в общем, не прошло и дня, как он уже смотрел в противоположном направлении. С соседней постели на него глядела Сандра.
- О Дик! - осторожно произнесла она и не очень уверенно улыбнулась.
Он понял ее без магнитофона-переводчика. И больше не был одинок. Он необычайно живо вспомнил тот миг, когда в последний раз видел ее там, на Джейде, гордо стоящую на просторе, глядящую ему в глаза, - видел ее и ребенка, свернувшегося у ее ног. Перед его глазами снова вставало ее стройное тело, шелковистая зелень ее разлетающихся волос и, с тоской вспоминая эту неподвластную времени красоту, он словно бы ощущал какую-то невосполнимую утрату.
Но он помнил, что сквозь эти изумрудные волосы ясно видел тогда зеленые перистые кроны четырех деревьев вдалеке, на соседней ферме. Теперь он понимал, что же сталось с этими Мак-Гоуэнами...