— А… почему это я должна кричать? — Женя выгибает бровь.
— Просто не пугайся, и лису держи крепче, — предупреждает Сон и отворяет врата. — Иначе встревожишь их.
Во дворе, у высокого крыльца его крепкого, тёплого дома, тут же подскакивают собаки. Чёрные, с блестящей и нагретой на солнце шерстью, со сверкающими глазами, они принимаются оглушительно лаять и скалиться. Такие и медведя завалят, если бросятся стаей, не то что человека… И ни одна не привязана.
В детстве Женю кусали бродячие псины, одна из них даже была огромной такой кавказской овчаркой. Но почему-то это не оставило на ней отпечатка в виде боязни хвостатых друзей человека.
И всё же эти собаки, как собственно, и лошадь, с их лоснящимися чёрными шкурами и острыми зубами будто принадлежат адскому пеклу.
А Сон — Аид, не иначе.
А раз так, значит, они его слушаются.
И опасаться нечего.
— Ладно, — выдыхает она, проходя вперёд, — я тебе доверяю.
Собаки подступают к ней угрожающе, будто готовясь к прыжку. Только вот Сон делает жест, бросая спокойное, но жёсткое: «свои», и те начинают неуверенно вилять хвостами. А затем и вовсе обступают его с Женей и превращаются едва ли не в котов, ластясь у ног хозяина, то и дело бодая его лбами.
— Ну-ну, хватит, — усмехается Сон и не выдерживает, чешет их за холку, смеясь, когда один из псов подпрыгивает и лижет его в щеку.
— Чёрное море собак… — выдыхает Женя. — Зачем тебе столько?
— Да вроде немного, — поднимается он по ступеням и открывает дверь.
Один из псов тем временем бодает ладонь Жени, предлагая его погладить.
Лис же решает притвориться меховым воротником, ошарашенно наблюдая за сворой.
— Пожалуйста, — шепчет он Жене на ухо, — идём в дом! Скорее…
Она с опаской проводит ладонью по звериной морде и спешит к Карсону.
— У нас собаку можно научить не кусать, но как они так переменились всё же и ластятся?
Он пожимает плечами и пропускает её в уютный полумрак комнаты.
В доме у него чисто и спокойно, аккуратная прихожая почти пуста, освещается маленьким окошком, под которым стоит широкая лавка, и свет поблёскивает на сундуке у противоположной стены. И тонет в стылой воде, что мерцает в ведре, над которым подвешен ковш.
— Так хозяин спокоен, и они спокойны, — отвечает Сон. — Во дворе у себя находятся, опасности нет. Чего им злыми быть? — он открывает перед Женей дверь в столовую. — Милости прошу.
— Спасибо.
Женя отпускает лиса и с опаской проходит дальше, удивляясь, насколько же этот дом отличается от того места, где живёт мать Джилл.
— Как-то опасно теперь тут находиться.
Сон приподнимает брови.
— О чём ты?
— Если захочу убежать — там собаки, — с опаской улыбается она. — А если ты будешь зол — будут злы и они.
— А мне есть с чего быть злым? — он отодвигает от дубового стола стул и кивком приглашает Женю присесть.
Сам устраивается напротив, спиной к окну.
— Я боюсь, что хоть и расскажу правду, ты не сможешь это нормально воспринять.
Она садится и окидывает столовую цепким взглядом. Вдруг поблизости окажется нож?
И он действительно находится, воткнутый в деревянную доску неподалёку.
На кухне порядок, как и везде. Большая печь, связки трав над ней и «раковиной», горшочки и баночки на полках, шкафчики без заслонок и с ними, в которых хранится съестное.
Джек тоже осматривается и, стараясь вести себя незаметно, мягко спрыгивает на пол и юркает под лавку.
Карсон хмыкает, обдумывая Женины слова, и подпирает голову кулаком, прожигая её внимательным и выжидающим взглядом.
— Молчание тоже нам не поможет. Говори, смелее!
— Ну, в общем, если есть магия, значит, и всякое необычное может быть, так? Скажем, другие миры, непохожие на этот. Что думаешь?
— Мм, ты про Рай и Ад? Думаю, так и есть, — кивает он.
— Нет, не совсем, — от волнения она закусывает губу. — Скажем мир людей, такой же, как этот. Но другой. Понимаешь?
На этот раз Сон кивает с неуверенностью.
— Допустим… К чему ты клонишь?
— Просто мне нужно как-то подготовить твой мозг. Я сама никогда об этом не задумывалась. Жила обычную жизнь, понимаешь? И если бы мне кто-то сказал то, что я собираюсь сказать тебе — ни за что бы не поверила. Но тебе придётся. Вообще-то, тебе даже проще должно быть, ведь здесь есть магия. В общем… я из другого мира.
Сон не меняется в лице, но что-то тёмное всплывает в его глазах.
— Всё-таки из Ада? — звучит его голос глухо и мрачно. — Значит, ты не просто ведьма?
Женя моргает.
— Ты о чём?
— Ты в её теле, так? Пришла из другого мира?
— Да, но не из Ада. Хотя… — она вспоминает свою прежнюю жизнь и фыркает. — У вас тут тоже далеко не сахар!
— Так, — слегка отстраняется он, с видом таким, словно просто пытается встряхнуться, а потому жесты его и резки, — я запутался. Где сахар? Если не оттуда, то откуда и как? Тело чужое заняла, или вот так прямо и пришла? А если так, то и мать твоя, и сестра… — он делает многозначительную паузу. В воздухе повисает вопрос.
— Вроде чужое, но она очень похожа на меня, комплекцией и даже лицом. Странно это. Мой мир похож на ваш. Только это… там нет магии. По крайней мере, я об этом ничего не знаю. Но есть технологии. В общем, как будто тот же мир, что и этот, но через несколько сотен лет.
— Угу… — он не знает, верить ей или нет, и это понятно по выражению глаз. — И зачем ты здесь? А она… — указывает на её-чужое тело, — мертва, выходит, или в том другом мире теперь?
— Я не знаю. Если бы была мертва, то с телом было бы что-то не так, разве нет? В любом случае, пусть будет жива, а то мне… — Женю передёргивает, — как-то совершенно неуютно находиться в трупе. Я очнулась в её теле в какой-то таверне. Точнее в комнате над таверной. С Джеком, — кивает в сторону лиса. — Но он её точно не убивал. Она сбежать собиралась от неряшливой матери, а он ей хотел помочь. Только не смотри на меня так! Думаешь, я бы смогла такое придумать?
Сон отводит взгляд, раздумывает долго, и наконец качает головой.
— Но почему это случилось, и откуда ты? Расскажи больше. Мне сложно пока о чём-то судить…
— Да, я всё расскажу. Просто теряюсь, как сделать это лучше. Меня зовут Женя, я… дурацкая история. Я случайно попала на спектакль. Детский. Мы там разные сказки разыгрывали. Под Новый Год, знаешь? Праздник такой зимний. Вот, сценарий был ужасный, извращающий сказки, дети бешеные, всё такое. Актёры были не при делах, они просто играли то, что надо было. А я там подменяла кое-кого. Я даже не актриса. В итоге это всё не понравилось одному… знаешь… магу. Да, я сказала, что у нас магии нет, я так думала, пока он не заколдовал нас.
— Заколдовал, потому что не понравилось, эм, выступление? А дети?
— Ну, скорее потому что мы невольно исказили для детей сказки. И перевозбудили их так, что они даже ёлку сломали. И он такой является в гримёрку и говорит что-то вроде: «Раз вы испортили сказки, я вас отправлю в сказки, и если вы и там всё испортите…». Короче, плохо будет. А дети, — вспоминает его последний вопрос, — не знаю, домой укатили уже к тому времени.
— Значит, их он не тронул? — Сон вдруг пугается: — Так, подожди, ты хотя бы не ребёнок? — поднимается он, словно забыв недавние её слова о схожести этого тела с её собственным. — А то чаще всего дети страдают от магии…
Женя смеётся, и с каждой секундой смех становится всё истеричнее.
— Прости… просто у тебя такое лицо. Нет, уже нет. Мне девятнадцать. Ты ничего не нарушил.
Сон с облегчением садится на своё место и от смущения, которое пытается скрыть, трёт шею.
— Да… Хорошо… Ты уже в возрасте. С виду, к слову, так и не скажешь, — улыбается он.
— В возрасте? — выпаливает она неожиданно для себя. — В смысле?
— Девятнадцать, это немало. Понимаю теперь, почему твоя мать так суетилась. Но и тебя понимаю тоже… Жених твой до тебя недотягивает всё же, пусть время у тебя и поджимает…
Женя молчит в ответ.
И Сон спохватывается.
— Прости! Не в своё дело лезу, я не хотел, Женя. Прости…
— Вообще-то у нас совершеннолетие в восемнадцать лет, — коротко бросает она и отворачивается.
— Почему так поздно? Ведь… времени остаётся довольно мало… — спрашивает он в недоумении. — Ты уверена, что в восемнадцать?
До Жени не сразу доходит его вопрос, потому что она… обиделась.
Вообще, нельзя сказать, что она не обидчивая по натуре, характер всегда был не сахар, но не из-за такой же ерунды!
И всё же неприятно доказывать, что она молода. Чертовски молода, надо заметить.
— У нас вообще и по сто лет живут. Это конечно долгожители, но всё-таки. В среднем, думаю, лет до восьмидесяти точно доживают.
— Это слишком много. Я видел одну старуху лет пятидесяти… Не поверю, что многие способны прожить дольше. Да и, как же дети? Я вот хочу детей, — произносит он так, словно это касается самой Жени, и смотрит на неё ещё более пристально и требовательно.
— Вот чего позвал сюда… — доходит до неё осуждающий шёпот лиса. — И не стыдно, чужую-то невесту…
— Да после тридцати можно и о детях думать, — пожимает она плечом, будто и не слыша слова Джека. — А тебе самому-то сколько?
Сон теряется.
— Я… Ну. Мне много. Чуть больше… — трёт ладонью шею и усмехается. — Чуть больше двадцати. На лет пять… Но это несколько иное. Понимаешь?
— Старик! Уу, какой древний старик! — смеётся Женя в ответ. — Да что с тобой говорить, всё равно сегодня-завтра помрёшь!
Но Сон веселья её не разделяет, смотрит строго и мрачно, с какой-то затаённой печалью.
— Да и работа такая, что могу… — соглашается он. — Правда, радует меня, что выгляжу всё ещё неплохо. А ты, давай-ка, ответь мне лучше ещё на один…
Договорить ему не даёт стук в дверь и лай собак.