Анна сидит у окна, поджав под себя ноги, наблюдая то за матерью, то за коровой во дворе. Кто из них интереснее, она так и не смогла решить. Но мать точно приятнее… И Анна переводит взгляд на неё.
Она что-то бормочет себе под нос, копаясь в небольшом старом шкафчике. И, наконец отыскав там засохшую горбушку хлеба, принимается крошить её в горячий… Ну, можно сказать, бульон. В воде варилась морковь, горстка ржи, которой было слишком мало для каши и тем более муки. И несколько каких-то кореньев.
— Джилл продаст корову? — Анне всё же не даёт покоя тот ходячий ужас за окном.
— Конечно.
— Разве она не даёт нам молоко? И творог.
— Она ведь всё равно подохнет скоро… — ворчит мать. — А Джилл мы за Вилли отдадим. После чего с голову не помрём, уж поверь. Парень он работящий, и дом у него хороший.
— Он страшный, — кривится малышка.
— Кажется, ты уже говорила об этом, — вытирает мать руки о потрёпанный фартук и усмехается: — Мала ты ещё, чтобы понимать что-то в мужской красоте. И не вздумай что-то такое ляпнуть, когда он приедет! Уяснила? Не смей его злить. Ты должна быть вежливой и милой. То есть, должна помалкивать.
— Хорошо мамочка, — вздыхает она. — А когда он приедет?
Мать задумывается.
У неё тут же мелькает в мыслях последняя их встреча и его слова: «отдыхайте, заеду позже». Почему-то она решила, что это значит «заеду завтра», но вдруг…
Женщина хватается за сердце и прислоняется спиной к печи.
— Батюшки… Он ведь человек хороший да умный. Конечно он сегодня ещё к нам заедет, чтобы убедиться, что здесь всё в порядке. Это он время нам дал поговорить и в себя прийти… Джилл! — кричит она и спешит к двери. — Джилл, детка, а ну-ка стой! Бросай корову!
А корова, которую ещё и не пытался никто вывести со двора, медленно поднимает на неё свою рогатую голову и тянет недоумённо и испуганно своё душераздирающее «му-у».
Женя, чувствующая как будто под кожей бугрится тёмное, нехорошее веселье, выкрикивает в ответ, уперев кулачки в бока:
— Куда бросать?
— Обратно в сарай, — сбегает она со ступеней крыльца.
И корова, словно всё поняла, несётся, покачиваясь на ходу, вон со двора.
— Ах ты ж… — задыхается мать от возмущения. — Анна, лапонька!
Девочка появляется в дверях и несмело (корова всё же очень страшная) переступает порог.
— Доченька, следи за коровкой! А ты, — хватает Женю за руку, — идём со мной на задний двор. Мыть тебя будем. Жених ведь приедет! Фу, — морщится она, — чего от тебя разит то так?! Джилл, ну разве можно молодой девушке позволять себе так выглядеть?!
Женя понятия не имеет, как выглядит, хотя если судить по рукам и одежде — не хуже, чем все остальные вокруг.
— Ничего не понимаю… — тянет она. — Ты разве не говорила, что корову нужно продать?
Чтобы выбраться из этого странного, пока ещё не то чтобы сильно сказочного мира (магию перекрывает грязная корова и мать, что ведёт себя, словно её родная), нужно действовать по сценарию.
Дурацкой истории «Джек и бобовый стебель».
Женя даже не особо помнит, о чём сказка.
О том, как мальчик украл золото и так нужно поступать всем?
Наверняка, должен быть смысл получше, потому что этот её не устраивает.
С другой стороны выбора нет.
И получить бобы — первостепенная задача.
Но мать лишь машет на Женю какой-то тряпкой, что невесть откуда оказалась у неё в руке.
— Да плевать на корову!
«Му-у?» — звучит позади словно с недоумением, и женщина таки бросает в её сторону быстрый взгляд.
Корова, костлявая и огромная на фоне маленькой бледной девочки, выглядит угрожающе и медленно пробует губами край её рубахи. Словно вот-вот готовится сожрать и самого ребёнка.
— Вилли, — договаривает мать, теряя интерес к этой картине, — важнее, чем корова, которая обеспечит нас на пару дней едой. Он обеспечит нас едой на всю жизнь! Давай, — и тянет Женю к неприметной тропе среди высоких зарослей крапивы. — Ты давно уже должна была привести себя в порядок. Может он и уехал, чтобы не запоминать тебя такой растрёпанной! Ему ведь хочется думать о тебе и мечтать, а не вспоминать вот этот вот образ! Ну, ты поняла.
— Да, конечно, так прям и вижу, как этот план по запоминанию меня в лучшем виде крутится в его лысой голове…
Женя не имеет ничего против этого мужчины. Но отвлекаться от основного дела досадно.
Что если тут никто не будет давать ей бобы?
Смириться и умереть в муках, пытаясь родить энного ребёночка?
От этих мыслей она бледнеет.
— А почему он вообще должен кормить тебя? Лучше, знаешь, ни на кого не надеяться. Ма-ма.
— Ха, умная какая стала! Будь ты действительно умная, тебе не пришлось бы задаваться такими вопросами.
И, сказав это, чтобы оно ни значило, женщина довела её за деревянную стену дома и вытащила из-под куста рябины большой ржавый таз.
Неподалёку был виден колодец, к которому она тут же подошла, уже не глядя на Женю, будто собрались они в этом месте вовсе не из-за неё.
Что-то напевая себе под нос, она забросила в глубину колодца ведро и стала ждать, как будто вода набралась бы не сразу.
А если действительно не сразу, то страшно представить, что там за вода…
Женю передёргивает. Ещё не хватало подцепить в этом мире что-нибудь не то… С каждой минутой она всё больше понимает, почему Джилл была не против компании Джека. Впрочем, едва ли она была в чём-то лучше своей матери.
— Тут есть какая-нибудь баня или вроде того?
— Она… — мать вытаскивает ведро наполовину заполненной водой. — Ты вообще уже, что ли? Сама ж знаешь, что сгорела баня. Чего стоишь одетая до сих пор, снимай с себя всё, живо!
— Вот так? И как она могла сгореть? И почему ты корову на ребёнка оставила? Хотя да, они обе скоро просто упадут от голода… Я, знаешь, уже и не понимаю, как так вышло, что мы вот так живём?..
Конечно, вполне может быть, что всё происходящее — условность мира, но…
Что-то Женя в этом сомневается.
— Снова меня упрекать вздумала? — всхлипывает она вместо того, чтобы злиться. — Что я, думаешь, рада этому всему? Вот твоему жениху рада, и за тебя рада. И не позволю тебе погубить своё будущее. Поэтому, давай, снимай с себя всё, я постираю. А пока помыться тебе помогу. И пошевеливайся! Не заставляй меня раздевать тебя насильно. Дурёха, — звучит уже совсем не зло, и она всё-таки тянется к Жене, чтобы начать стягивать с неё платье.
Нет, всё же по характеру она не копия её родной матери. Матери-из-родного-мира… Как сказать?
Есть в неё что-то мягкое, слабое, надрывное, но оно идёт рука об руку с безалаберностью и скудоумием.
Впрочем, в этом мире наверное большинство не слишком умны.
Контекст времени и всё такое.
— Ладно, — соглашается Женя. Это всё неприятно, но ходить грязной тоже не дело.
И когда её одежда оказывается рядом в траве, а мать мешает воду из ведра с нагретой солнцем водой из чана, который стоял поблизости и был поначалу незамечен Женей, ветви кустарников начинают шелестеть. И среди них появляется нахальная тёмная лисья морда.
Джек пытается спрятаться за высокой травой и крапивой, но что-то идёт не так и вместо этого он почти выбирается из укрытия. Без стыда и совести не отрывая от Жени внимательного, блестящего взгляда.
Она кривится, старается прикрыться рукой и кричит на него:
— Нахал! А ну пошёл отсюда!
Но он садится и едва ли не виляет хвостом, приоткрывая свою пасть будто бы в попытке ухмыльнуться.
Мать оборачивается в его сторону и начинает хохотать, выливая на Женю ведро воды.
— Лису застеснялась, вы посмотрите-ка на неё! Вот глупая! Но, правильно, гони его! Это ж надо, лису привела… Хочешь, чтобы она курей подавила?
Женя закусывает щёку изнутри и отворачивается от него, стараясь не представлять, как пялится не зверёк, но внушительных размеров мерзавец-мужчина.
Ну и пусть подавиться!
Тело, кстати, очень похоже на её собственное. Но всё же оно чужое. Так она будто всё равно в одежде.
— Я тут не видела кур…
— У нас и нет. Я про соседских, — спокойно отзывается мать и трёт её влажной тряпкой.
— А. Эм… А соседи-то где?
— Да там, — указывает рукой куда-то в сторону, — как идти до поворота, а потом за холм, и слева бу… Ты что, — вскрикивает резко и даёт ей хлёсткий подзатыльник, — совсем спятила, не знаешь, где соседи наши живут?!
Лис, от греха подальше, нехотя, неспешно, но скрывается в зарослях.
— Ага, спятила… Кто-то точно… Но постой, это там не Вилли скачет?
Мать, услышав эти слова, не разбираясь так ли это, хватает с земли ещё не стиранное платье и начинает метаться из стороны в сторону.
— Не успели, — шепчет она, округляя глаза. — Ах, не успели!