Ну, Гегель стоит весь бледный, видит - совсем хана. Почитай, последняя надежда осталась. Он и вскричал: Ой, любимый мой император Фридрих! Дозволь тебе пару слов с глазу на глаз шепнуть. Хочу, - говорит, - тебе свою диалектику объяснить, а то вы её ложно понимаете. Ну, Фридрих велел всем идти вон, а жене-то и говорит: Милая моя супружница София-Амалия! Спрячь ради Абсолютной Идеи свое крупное туловище за занавеской. Будешь мне подсказывать разные доводы по философии, а то боюсь, оболтает меня славный немецкий философ Гегель, ибо я в диалектике не смыслю ни уха, ни рыла!
Вот, так они и сделали, а Гегель и говорит: ты бы, Фридрих, в кресло сел, мне так легче будет тебе переход количества в качество излагать. Фридрих и сел. А Гегель как прыгнет ему коленом на грудь да заветную заточку хоба! к левому глазу: Пику в глаз или в жопу раз? Фридрих рот раззявил, сидит, не знает, чего и сказать. А жена-то любимая, София-Амалия, и шепчет из-за занавески правильный ответ: Пику в глаз! Фридрих взял да ляпнул: Пику в глаз! - да и дернулся сдуру - ну и, натурально, на заточку-то и напоролся.
И сразу заплакал весь, сердечный, зарыдал от горя: Уйа-уйа-уйа! - И шибко стал сокрушаться: Ой, Гегель ты наш Гегель, гордость немецкой классической философии! Почто же ты выколол мне глаз, мне так его будет теперь не хватать! - А Гегель его утешает: Так ты ж сам попросил, дурак! А тот все печалуется, все убивается, болезный: Ах, любезный мой друг Гегель! За что ты так со мной поступил, а ведь обещал мне диалектику разъяснить! Ну, Гегель его обнадеживает: Не ссы, Фридрих, это покамест пропедевтика была, а щас и до философии дойдем. Ну-ка, припомни, какая у нас нынче тема? - София-Амалия снова шепчет из-за занавески: переход количества в качество. - Гегель говорит: правильно, щас я тебе, Фридрих, третий глаз открывать буду - и ко второму-то глазу заточку сует: Знаешь правило - третьего не дано? - Ну, знаю. - Ну дак сам теперь гляди: вот ты таперича кривой. Одноглазый, а все ещё зрячий. А ежели я опять вопрос задам да ты ответишь не то... И впритык, значит, подвигает заточку-то к последнему глазу императорскому: Ну, дак как, Фридрих - пику в глаз или?.. - А супружница-то, змея подколодная, опять блажит из-за занавески: пику в глаз!
Да только Фридрих-то по философии уже маленько кумекать начал: одного глаза нет, второй вот-вот лучший немецкий философ выколет... или в жопу раз... а третьего-то не дано! Такая вот диалектика.
Тут императора и осенило. Гегель, - говорит, - да ты же гений! Я, говорит, - тебя сейчас расцелую! Что ж ты сразу-то мне не сказал? Диалектика-то, оказывается, нужнейшая наука в просвещенном государстве!
Короче, зрение Фридрих сохранил. А супружница-то его, так та аж целых три раза сохранила! А едва, значит, император сохранил свое зрение, как сразу созвал весь двор, всю кодлу дворянскую, какая под рукой была. Они его спрашивают: ваше величество, что с вами Гегель сделал? - у вас одного глаза не стало. А Фридрих им: молчите, дураки, это вы свое невежество показываете. Гегель мне третий глаз открыл, а он мне теперь вместо второго, так что как было, так и осталось, только гораздо лучше.
Гегель его одобряет: правильно чешешь, Фридрих, это ты отрицание отрицания излагаешь. - Во-во, говорит Фридрих, это самое и есть. Так что, говорит, - объявляю философию первейшей наукой у нас в Германии. Чтоб, значит, все графья и бароны и вся прочая знать в полгода её освоили вместе со всем семейством, иначе и ко двору не пущу, и все имение отберу! - и поставил Фридрих Гегеля старшим над всей немецкой философией.
Ну, Гегель послужить отечеству рад со всем удовольствием - сразу и принялся. И что интересно: женщины-то гораздо способней мужчин оказались к диалектике! Пока там лекции или семинары - тут все больше мужики на виду один руку тянет с правильным ответом, второй, все аргументы какие-то приводят. А как до практических занятий доходит - шалишь, другая масть идет! Из мужиков нет-нет да объявится какой-нибудь остолоп циклопом одноглазым, а из дамочек - ну, ни разу, ну вот ни единого случая! Прямо на лету дамы-то всю диалектику схватывают!
Одна беда - запарка вышла у Гегеля. Приходит к Фридриху - так, мол, и так, Германия большая, а мой один, надо кадры готовить. А молодежи, студенчеству-то немецкому того только и надо - горой поднялись за передового профессора. Гегель! - говорят. - Пиши нас всех во младогегельянцы! И такую успеваемость по философии развили - аж три года в Германии делать вилки не успевали - все разошлись на аргументы философские.
Ну и, прошло каких-нибудь десять лет - и привилась диалектика по всей Германии в массовом масштабе. А дальше - больше: шагнуло гегельянство, значит, в Европу да и расцвело там, как клумба с розами. Теперь куда ни приедь - в Англию или там Данию - всюду пруд пруди гегельянцами. А по совести сказать, дак не одного Гегеля в том заслуга. Кант - вот с кого началось. Если б не его последний аргумент, так, может, и Гегеля никакого бы не было.
Ван Вэй закончил рассказ и взоры всех обратились на барона фон Пфлюгена - тот весь налился кровью, что твой Сюй Жень в пору осеннего гона. По всему, барона что-то задело в этом историческом исследовании - он озирался по сторонам набычась и шумно сопел.
- Ты смотри-ка! - заметил меж тем Гу Жуй. - А я-то гадал, отчего в Европе все великие люди одноглазые - Кутузов, адмирал Нельсон, Потемкин, Фридрих... А оказывается, они гегельянцы все!
- Нет! - вскричал посол Тапкин. - Нет!.. Нельсон... Только не он!..
- Ваша правда, сэр Тапкин, - согласился Ван Мин. - С Нельсоном совсем другое - он пострадал не из-за Гегеля.
- Да! - запальчиво воскликнул лорд Тапкин. - Нельсон был ранен на море, в сражении! Глаза он лишился там!
- Совершенно верно, я даже в подробностях знаю, как это случилось, опять поддержал Ван Мин. - Гегель тут совершенно ни при чем, а все дело в кознях французских шпионов.
Тапкин скорчил несколько недоуменное лицо, но ничего не возразил, А Ван Мин продолжал:
- Точнее сказать, адмирала Нельсона подвела его страсть к орнитологии.
Британский посол снова скорчил гримасу недоумения, но опять ничего не возразил - очевидно, такие подробности из жизни его великого соотечественника были ему внове.
ОРНИТОЛОГ НЕЛЬСОН
Вы спросите, конечно, какое отношение Нельсон имеет к орнитологии, ежели он всю жизнь был адмиралом? А такое, господа, что наука о птицах была пламенной страстью непобедимого адмирала. Это мало кто знает, но свободное время Нельсон посвящал своей любимой орнитологии. Он возил с собой двух попугаев, братьев-близнецов, и на досуге проделывал многолетние эксперименты. Это было нужно для его диссертации, которая называлась так: "О влиянии фелляции на искристость оперения попугаев".
Само собой, как поборник серьезной академической науки адмирал Нельсон производил многолетнюю серию опытов исключительно собственноручно. А вернее сказать, собственногубно и собственноязычно. Один из попугаев, в клетке с красной жердочкой, был контрольным экземпляром - адмирал не подвергал его фелляции. А вот брат этого контрольного попугая, что сидел в клетке с синей жердочкой, был выдрессирован адмиралом для научных процедур. Раз в сутки, всегда в одно и то же время, невзирая на качку, холод, жару и состояние собственного здоровья, Нельсон извлекал попугая из клетки и производил научный опыт. Делал он сей эксперимент всегда только сам, не доверяя его никому из своих лаборантов - я имею в виду команду и офицеров. Адмирала вообще отличала крайняя тщательность и строгость научного стиля - это неопровержимо явствует из его дневника наблюдений. Затем, завершив производить опыт, адмирал Нельсон водворял профеллированного попугая обратно на синюю жердочку и звал беспристрастных наблюдателей, боцмана и старпома.
- А ну-ка, господа, - говорил Нельсон, - сравните-ка этих двух попугаев. У которого из них искристость оперения выражена сильней?
И боцман, и старпом единодушно указывали на клетку с синей жердочкой. Они никогда не ошибались, поскольку втайне от адмирала наблюдали за его экспериментом сквозь дырочку в переборке. Кроме того, сочувствующие научному дерзанию члены команды тоже иногда созерцали прометеевский подвиг своего обожаемого адмирала, но это уже за отдельную плату, которую с них взимал боцман в доле со старпомом. Так что адмирал полным ходом двигался к сенсационному научному открытию и уже подготовил статью в "Вестник орнитологии" Британского королевского общества.
И тут в дело вмешались гады-французы. Некий вояка Наполеон всю жизнь мечтал разбить Нельсона. Он несколько раз посылал против него кавалерию, но атака каждый раз захлебывалась на берегу моря, где наполеоновские гусары застывали, трусливо не решаясь осадить корабли храброго адмирала.
И тогда за дело взялись иначе. Французская разведка, пронюхав о научном хобби адмирала, накануне Трафальгарского сражения, во-первых, выкрала все боевые планы Нельсона, а во-вторых, коварно изолировала научного попугая - братьев-близнецов попросту поменяли местами в их клетках. Причем, планы крало одно подразделение разведки, а попугаев поменяло другое, конкурирующее с первым.
И вот, едва началась баталия на море, Нельсон привычно покинул адмиральский пост и спустился к себе в каюту, так как подошло время научного эксперимента. И дикий необученный попугай, не разобрав дела и невежественно не желая служить науке, - этот варвар-попугай, едва прославленный адмирал Нельсон поднес его к лицу, всполошился и своим твердым как алмаз клювом долбанул адмирала в глаз да ещё и скребанул по нему не менее острым когтем. Вошедшие для сравнительного анализа искристости двух попугаев боцман и старпом обнаружили, что их командир, их любимый адмирал окривел, а попугай валяется на полу со свернутой шеей. "Как же мы теперь сопоставим искристость оперения двух экземпляров?" огорчились моряки, оплакивая про себя доходы от демонстрации научно-популярного попугая. Но тут начали стрелять пушки, потому что, пользуясь моментом, французская кавалерия наконец-то атаковала эскадру Нельсона.
Конечно же, Нельсон мужественно провел всю баталию на своем адмиральском мостике, не взирая на свою скоропостижную одноглазость. Но из-за того, что он окривел, адмирал полностью исказил задуманные боевые построения - можно сказать, что он действовал исключительно односторонне и однобоко. В других условиях это принесло бы противнику полный успех. Но неприятеля подвело другое роковое обстоятельство - французы исходили из похищенных накануне планов Нельсона, а как раз их-то адмирал совершенно не соблюдал по причине окривелости! Таким образом, как это часто бывает, несогласованность действий двух групп разведки сыграла против Франции, и их начальный успех обернулся конечным триумфом великого флотоводца. Разведке уж надо было что-то одно: или не трогать орнитологию, или не касаться военных планов. А так - хотя в каюте адмирал и рыдал впоследствии над трупом убитого им в горячке попугая, на море-то он одержал полную победу.
Ну, а Наполеон, видя расстройство всех своих коварных планов, бесился на берегу, бессильный как-либо повлиять на ход сражения. Наконец французский военачальник до того обозлился, что кинулся в море, вплавь одолел Ла-Манш и с горсткой головорезов-гвардейцев ворвался в Лондон круша все на своем пути. Вне себя из-за провала его плана с попугаями, Наполеон за час захватил всю Англию, устроил погром в Королевском орнитологическом обществе, дефлорировал лорда-канцлера, посадил на бессолевую диету королеву, отправил в кордебалет-стриптиз всех её фрейлин, поссал в Темзу, устроил в Тауэре семинар по дианетике, присоединил к Корсике Индию, закрыл Америку, воссоединил Швецию и Бенгалию, и вот с тех-то пор в этой сраной Европе все пошло не как надо.
Ван Мин закончил свое повествование. На британского посла невозможно было взглянуть без страха - казалось, его хватит апоплексический удар или он взорвется, - меж тем как несколько отошедший после Гегеля барон Пфлюген злорадно лыбился за плечом у своего британского союзника. Казалось, британец уже готов был разразиться какой-то отповедью по поводу орнитологии, но тут заговорил Гу Жуй:
- А вот и не так было. С Наполеоном, господа, - убежденно заявил незадачливый ветрогонщик, - произошло совсем по-другому. Дело тут не в Нельсоне и не в попугаях, а в кондукторе-контролере.
Версия мировой истории по Гу Жую была тут же востребована. Она, возможна, и не была более убедительна сравнительно с орнитологией, но интерес вызвала не меньший. А впрочем, судите сами:
НАПОЛЕОН ПРОТИВ КОНТРОЛЕРА
ИЛИ
ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ ВЕЛИКОГО ПОЛКОВОДЦА
В мрачных раздумиях великий император Наполеон брел по набережной Сены. Мысль гениального полководца лихорадочно искала выхода из бедственного положения, в которое он попал из-за своих нерадивых подчиненных. "Хреново дело, - угрюмо размышлял император, - гады англичане у ворот столицы, войск нет, денег нет... Того и гляди, сошлют куда-нибудь на Багамы! Но, черт возьми, должен же быть какой-то выход, достойный моего воинского гения! Нет, господа англичашки, я ещё не дал своего решающего сражения!"
За императором Франции неотступно следовали маршалы Ней и Мюрат. Они всегда сопровождали своего любимого императора, когда он разгонял меланхолию в таких вот пеших прогулках по парижским набережным, а делал он это часто, так как все его кампании заканчивались меланхолией.
Вдруг прозвенел звонок - это трамвай проехал мимо венценосного пешехода. Императора озарило: "Ага! А ну-ка, прокачусь-ка я по маршруту разок-другой. Как знать, может быть, вид моей славной столицы подскажет мне нужное решение!"
И ободренный император резво догнал трамвай и лихо вскочил на подножку, а следом за ним туда же запрыгнули оба верных наполеоновских маршала. Трамвай был наполовину пуст, и Наполеон развалился сразу на двух сиденьях, выставив ноги в проход. Он проехал так несколько остановок, и вдруг к нему подошел какой-то ханорик с унылым лицом и произнес:
- Ваш билет, месье!
У Наполеона зенки полезли на лоб:
- Чего?!.
- Предъявите ваш билет, месье! - повторил ханорик.
Ошарашенный император насилу мог поверить своим ушам.
- Да кто вы такой, сударь, чтобы спрашивать у меня какой-то там билет? - выговорил он наконец, весь трясясь от омерзения.
- Я контролер, месье, - бесцветным голосом произнес ханорик. Проверять билеты - моя работа.
- Сир, разрешите мне! - подскочил к ним верный маршал Мюрат.
- О нет, Мюрат, - отвечал император Франции. - Этот молодчик заслуживает хорошего урока, сэ врэ.
- Сейчас я ему его преподам! - немедленно вызвался маршал Ней.