Держась за голову, посрамленный поборник телесных наказаний вышел, поддерживаемый Гринблатом-Верди, и побрел по коридору. Он бормотал:
- Без раскаяния наша карательная система теряет всякий смысл... Он загубил дело моей жизни...
- Грешные дщери, - сказал аббат, вставая с места и сматывая на катушку свои девяноста два сантиметра. - Приходите ко мне завтра на исповедь - вам надлежит покаяться в содеянном.
Девицы безутешно рыдали, повалившись на пол.
- Доброго сна, чада, - благожелательно попрощался аббат Крюшон и вышел во двор.
Тут произошло неожиданное. Из рассветных сумерек к Крюшону вышагнула толпа правонарушителей и взяла в кольцо. Очевидно, они уже были осведомлены о происходящем. Среди преступников аббат заметил и совсем малолетних и сокрушенно покачал головой:
- Ай-ай-ай! Они готовы казнить даже несовершеннолетних подростков...
К аббату меж тем подступил здоровенный парень, чье лицо явственно печатлело следы многих бессонных ночей в застенке Лотты и Линды.
- Ты что, боров, - злобно спросил мордастый рецидивист, - хочешь, чтобы тебе одному сосали, да?
- Что, сын мой, - ласково спросил аббат, сострадательно вглядываясь в измученное бессонницей лицо, - что, родимый, запытали тебя совсем, да? Ну да, не бойся теперь - аббат Крюшон будет терпеть за вас всех.
- Ах он, сука! - ахнул кто-то на эти слова.
Аббат продолжал успокаивать толпу рецидивистов:
- Взбодритесь, чада! Уж аббат Крюшон не сдастся им так просто, как вы. Не бойтесь, ребята, я вас никого в обиду не дам. Хрен они посмеют теперь вас на экзекуцию посадить! Уж от меня-то они раскаяния не...
- Да что с ним толковать! - заорал кто-то сзади. - Отрежем ему конец, да и дело с концом!
Толпа взревела и накинулась на Крюшона. Он был схвачен множеством рук, придавлен к земле, а затем... Затем произошло непоправимое - его девяносто сантиметров были в один миг отстрижены у самого основания острым ножом не то бритвой - и отстрижены ещё быстрей, чем яйца - челюстями акулы-крокодила.
Аббат дико взвыл и рванулся - но поздно. В этот момент послышался чей-то молодецкий посвист и громкий крик. Вся толпа в один миг в ужасе разбежалась. Стеная от боли и неутешного горя, аббат поднялся с земли - и сквозь слезы разглядел перед собой Блудного Беса. Подобострастно кланяясь, тот протягивал ему некую картонку, прикрытую сверху папиросной бумагой. Эта бумага отогнулась, и аббат узрел два сухих кругляшка, аккуратно пришитые нитками к картону.
- Вот ваши яйца, господин аббат! - говорил, кланяясь, Блудный Бес. Мои уроды доставили их, как я вам говорил.
- Зачем они мне теперь! - простонал аббат. Он оттолкнул даруемое рукой и зажав другой рукой рану, побрел в розовом полумраке рассвета сам не зная куда.
Мимо ступы, где сидел дзенец Бо, шел какой-то лысый толстяк в грязном черном платье и бормотал сам себе под нос:
- Яйца вы мои яйца... Член ты мой член... Но не воссоединился с ними...
Потом юродивый озирался по сторонам и с изумлением произносил:
- Колбаса мой сентябрь!..
- Ну что, аббат, - окликнул его бонза. - Говорил я тебе - последнее потеряешь!
Юрод всхлипнул и вдруг крикнул:
- Молчи, проклятый язычник!
Схватив с земли какой-то деревянный обломок, он подскочил к дзенцу и хотел треснуть его по голове. Косой глаз и толстая рука подвели христианского праведника: удар прошел не задев и плеча язычника, и аббат сам повалился на землю.
- Слышь, аббат, - сказал дзенец, - а давай посмотрим, чья вера правая! Если ты трижды по мне не попадешь - значит, это тебе надо у меня учиться.
Аббат трижды вскидывал дубину - и трижды валился на землю. После третьей попытки он встал, вытер слезы и пошел следом за дзенцем, покорно понурив голову. "Мне надо пострадать так для вящего искупления", - сказал себе аббат.
* * *
- Зря аббат так, - укоризненно заметил Фубрик. - Ему его собственные яйца принесли, а он - в пыль. Нельзя своими яйцами бросаться.
Суперкозел немедля набычился и кинулся спорить:
- По-вашему, они снова к нему прирастут, да? Поплевал, на место приставил, святому Варсонофию помолился - и обратно пристали - так, что ли?
- Ах, - пролепетала Прелесть Прерий, - мне так жалко аббата! Бедняга, за него совсем некому заступиться! Вот граф - случись с ним такая катастрофа, сразу явилась бы императрица... как там в сценарии у Ли Фаня было?
- Погладила бы, подула, нежно поцеловала, - подсказал дзенец, - и все бы чудесным образом зажило.
- Да, да! - поддержал и граф Артуа. - Это всем известно: руки короля руки целителя. Правда, императрица не король, а его жена, но...
- Тем более! - воскликнула Франциска. - Чего только не сделают любящие женские ручки!
- А девки-то дело говорят, - вступил Жомка. - Нынче биология такие успехи делает. Может, у аббата снова бы выросло, если только правильно за дело взяться. Я вот такую историю слышал из мичуринской биологии - "Виртуоз куннилинга" называется.
- Я её тоже знаю, - сказал Ходжа.
- Ой, я так люблю виртуозов куннилинга! - захлопала в ладоши Прелесть Прерий. - Ходжа, миленьий, расскажи, расскажи сейчас же!
Чего хочет женщина - того хочет Бог, а Ходжа был человек богобоязненый и повиновался.
ВИРТУОЗ КУННИЛИНГА
В одной стране был нарком внутренних дел. Он запросто мог посадить или расстрелять кого угодно, и его все боялись. Поэтому он трахал кого хотел, и ему за это ничего не было. Его звали Лаврентий Павлович Берия.
Как-то раз поздним вечером он заглянул к своему подчиненному, закурил, сел задом на стол и рассеянно глядя в потолок спросил:
- Меркулов, ты когда-нибудь куннилинг делал?
А его подчиненный Меркулов не раз делал куннилинг, но не знал, что это так называется, и поэтому тупо переспросил:
- Чего?
- Я вот тоже не знал, - вздохнул Берия. - Это, слушай, бабе языком ну, это, - муську... Понял, да? Хочешь, расскажу, как я эти дела узнал?
Меркулов изобразил на лице внимание. И Лаврентий Павлович, поблескивая своим пенсне и куря сигаретку за сигареткой, рассказал ему историю интимного, а вернее - интимно-государственного содержания.
- Слушай, Меркулов, только поклянись, что никому не расскажешь, - дело величайшей секретности. Атомная бомба рядом с этим - тьфу, семечки. А рассказать, слушай, тоже кому-то хочется, не все же в себе такую тяжесть носить, верно? Ну вот, слушай, несколько лет назад было, Коба говорит на Политбюро: