Если бы мне не попался этот журнал, я бы наверное до сих пор жил во Львове и работал программистом... Но после того, как я прочел это стихотворение, все мое мироощущение, самоосознание изменилось радикальнейшим образом.
Я бормотал эти стихи как безумный. Бормотал, бормотал, бормотал... И вдруг заметил, что бормочу уже другие слова. Слова, которые я сам придумал.
Они были плохие, глцпые, дилетантские, но я упивался этим плетением словес.
А потом, через некоторое время, я понял, что уже не могу без этого жить. Правда. И я решил поступать в Литературный институт имени Горького.
Поэт Давид Самойлов, которому я посылал свои стихи, написал мне, что поэзия - это судьба. Тогда, в моих ранних работах он этой судьбы не увидел. Нет, он очень доброжелательно ко мне отнесся, но в то же время и строго...
Тем не менее, со второго раза я поступил. Вы знаете, у нас самая пишущая страна, и конкурс там был до двухсот человек на место. Мне удалось заручиться рекомендациями Юрия Левитанского и Льва Озерова и - я прошел.
Так началась моя поэтическая жизнь.
Работа у меня тогда была очень романтичная - сторож. Я охранял на пару с собакой по кличке Джек, склад с электрооборудованием около Киевского вокзала. Днем я бежал на лекции, а по ночам чего-то писал... Я с нежностью вспоминаю те времена.
- Чему же вас научил этот институт? Писать?
- Научить писать невозможно!
Но студенческие годы научили меня держать удар. Когда я учился, по вторникам проходили творческие семинары, на которых мы обсуждали творения друг друга. Ничего более жестокого и страшного в моей жизни не было! Инквизиция, Страшный Суд бледнеют перед тем, что мы там вытворяли.
За неделю до семинара я отдавал своим 15-ти товарищам по группе то, что я сочинил за последние пол-года. А после обсуждения твоих работ выходишь, и думаешь: Все, ты полное ничтожество, бездарь! Пора забирать документы и топиться! Пора завязывать с рифмоплетством!
Но проходило какое-то время, раны зализывались и я продолжал писать стихи.
В любом случае, обучение в литинституте меня образовало. Приходилось много читать и какую-то культуру я приобрел.
- Как же вы перешли от стихов к песням?
- Одним летом я приехал на каникулы во Львов. Там один мой приятель познакомил меня со своим другом, который оказался студентом Консерватории. Звали его Роман Якуб. Я давно потерял уже с ним связь. Кажется, он куда-то уехал, но все равно, он сыграл в моей жизни очень серьезную роль. И он ко мне пристал: давай напишем песню. Я говорил ему, отстань, я песен никогда не писал и не собираюсь, это дурное дело, низкий жанр... Но он из меня вынимал душу, пока я не написал ему текст песни. Если б не он, я бы не стал поэтом песенником...
Так вот, написал я эту песню, называлась она "Москва-Олимпиада". Идиотский текст. Я не знал жанра, просто срифмовал какие-то слова. Роман написал музыку и через месяц повел меня во львовский Дворец молодежи.
Мы приходим, там полтысячи зрителей. Выходят музыканты, начинают играть, петь. И я смотрю, как пятьсот человек слушают слова, которые я написал!
Скольким людям можно почитать стихи? Ну пяти, десяти, а тут - целый зал! И крыша у меня уехала. Вот как, оказывается, можно выходить к людям со своим словом!
Это было потрясение, когда люди слушали мои слова, пусть даже глупые. Люди слушали, аплодировали, и я понял, все, теперь я буду писать песни.
И стал. Но я не умел. Это ведь совершенно отдельный жанр. Стихи для песен. Но и по сей день я придерживаюсь принципа, что тексты песен должны иметь самостоятельную ценность, не только звуча вместе с музыкой. Чтобы было не стыдно дать прочесть их глазами.
- А как же просто стихи?
- Постепенно, со временем, я перестал писать собственно стихи. Как-то отмерла эта необходимость. Особенно когда я понял, что песни у меня получаются. Они нравятся слушателям, пользуются популярностью. Они стали моим хлебом, что не произошло со стихами. Вся моя жизнь ушла в эту работу. Но любой мой текст мне не стыдно дать прочитать.
- Но теперь вы ещё и исполнитель собственных песен...
- Да.
В моей жизни было несколько вех, которые радикально меняли мою судьбу. И одной из таких вех стало мое выступление в ГКЗ "Россия" два года назад. Это был мой творческий вечер. И там я в первый раз вышел ко зрителям не только как автор песен, но и как исполнитель.
На студии с помощью моих друзей Александра Кальянова и Игоря Зубкова была записана фонограмма. И я исполнил сам свою песню. Зрители её очень тепло приняли. Я прекрасно понимаю, что приняли они её не потому, что я так уж замечательно её спел, просто на том концерте была замечательная атмосфера. Выступали прекрасные артисты, звучали хорошие песни, публика была в таком добром расположении духа, что могла доброжелательно принять что угодно.
Произошло та же история, как тогда, когда я впервые услыщал как пятьсот человек слушают мою песню. Но здесь в зале было уже две с половиной тысячи зрителей. Они сидели и слушали меня. Как я сам им преподношу свою песню.
И я понял, что теперь и без этого я жить уже не могу. Сейчас я уже выпустил свой компакт-диск, на котором записаны 11 песен в моем исполнении, к которым я написал и тексты и мелодии.
Такая история...
- Симон, вы творческий человек. Скажите, что заствляет вас написать тот или иной текст?
- Я никогда не пытался препарировать свой творческий проуесс. Я никогда не писал песен по конкретным жизненным обстоятельствам.
Меня часто спрашивают: А это было в твоей жизни? Имея в виду какую-то конкретную песню. Может и было, так или иначе, но когда оно происходило, ничего не написалось.
- Вы долго носите это в себе?
- Нет, не специально. Это как-то происходит само собой.
Созревает строчка текста. Одна. У меня ни один текст не пошел от идеи. Только от строки.
Откуда она берется, не знаю. Наверное, откуда-то свыше... Вот строка у меня появилась, она меня завела, вот я уже весь вибрирую. И начинаю писать. Я ещё не знаю о чем это будет. Так создавались почти все мои песни.
- Они все доходят до слушателя, или есть какие-то "для индивидуального пользования"?
- Я расскажу такой случай. Лет десять назад я приехал к своему дяде на похороны его жены. И вот, я захожу в приходую, там никого нет, и вижу - лежит молоток.
Меня потрясла эта деталь. Бытовая мелочь - приготовили молоток, чтобы заколачивать гроб.Потом я захожу в комнату, там гроб, полно каких-то незнакомых женщин, они плачут...
Это было такое сильное потрясение, что я придумал стихотворение, которое назвал "Мама умерла". Именно придумал, а не записал на бумагу. Боялся писать, чтоб не воплотились эти слова. Слова от первого лиуа, слова лирического героя.
И вот, когда моей мамы действительно не стало, я отдал эти слова Добрынину, и он написал песню, которую исполнил Миша Шифутинский. Получилась очень сильная песня. Ее трудно дослушать до конца.
- Симон, вы сказали, что вибрируете. Это какое-то особое состояние?
- Да, и оно составляет главную радость моей жизни, когда я сижу на диване и пишу песню. В эти моменты - я самый счастливый человек. Я не думаю о том, что за свою работу получу деньги, что новая песня принесет мне какой-то авторитет. Это все приятно, нужно, полезно, это жизнь, но не в этом самая главная моя радость. Радость - в моменты, когда я придумываю.
Я сижу, переписываю. У меня масса тетрадей с черновиками. Их интересно посмотреть, как от начального варианта я прихожу к результату.
- А так, чтобы сразу, набело?
- Это крайне редко. Вот "Дорогие мои старики", ко мне пришла строчка "постарели мои старики"...
В конце-концов, это мое личное дело, как все это пишется. Главное - чтобы этот мучительный процесс шлифовки, доводки не был виден в песне.
Я мучаюсь, создавая текст. Но это радостное мучение. Я люблю его. Наверное, я мазохист.Мне нравится, когда работа меня мучает. Преодолев это мучение, я прихожу к тому результату, который мне нравится.