– О! Благодарность – награда за услуги, не затрагивающие чести. За те, что я тебе окажу, благодарности я от тебя и не жду; более того, не пройдет и двух месяцев, как мы из-за них рассоримся. Да, друг мой, я знаю людей, их заблуждения, их выверты и все вызванные ими последствия: помести этих самых злобных на свете животных в угодное тебе положение, и я безошибочно предскажу их поступки. Итак, я желаю быть вознагражденным заранее, иначе ни за что не берусь.
– Я согласен, – сказал Франваль.
– Итак, – ответил Вальмон, – теперь все зависит от тебя: я начну, когда тебе будет угодно.
– Мне нужно несколько дней, чтобы все подготовить, – сказал Франваль, – но не позднее, чем через четыре дня, я буду готов.
Господин де Франваль воспитал свою дочь таким образом, что был уверен: ее не отличала излишняя стыдливость, из-за которой стоило бы отказываться от их совместной с приятелем интриги. Однако он был ревнив, и Эжени знала об этом. Она обожала его столь же пылко, сколь страстно тот любил ее; едва узнав о чем идет речь, она призналась, что крайне опасается последствий этой встречи с глазу на глаз. Считая, что достаточно хорошо знает Вальмона, Франваль не сомневался: в этом приключении тот ищет лишь пищу для ума, а посему нет оснований опасаться за его сердце. Он как мог рассеял страхи дочери, и тем приготовления завершились.
Как раз в это время Франваль узнал от надежных, всецело преданных ему слуг из дома тещи, что Эжени угрожает опасность и что госпожа де Фарней только ждет сигнала, чтобы увезти ее. Франваль не сомневается, что заговор задуман Клервилем, и, отложив ненадолго планы с Вальмоном, занимается исключительно попытками отделаться от ни в чем не повинного священнослужителя, которого ошибочно счел организатором готовящегося похищения Эжени. Он сорит золотом, разбрасывая этот всесильный разносчик пороков по тысячам разных рук; наконец находится шестерка мошенников, готовых исполнить его приказы.
Однажды вечером, в то время, когда Клервиль, часто ужинавший у госпожи де Фарней, в одиночестве возвращался оттуда пешком, его окружили, схватили, сказав, что действуют по поручению властей, предъявили подложное предписание об аресте, бросили в почтовую карету и тотчас же отвезли в уединенный замок в Арденнах, принадлежавший Франвалю. Тамошнему привратнику пленника отрекомендовали как негодяя, посягнувшего на жизнь хозяина. Господина де Клервиля поместили в домашнюю тюрьму. Наилучшим образом были приняты все меры предосторожности, чтобы несчастной жертве, чья единственная вина – излишняя снисходительность к своим оскорбителям, невозможно было выйти на свет Божий.
Госпожа де Фарней пришла в отчаяние. Она ничуть не сомневалась, что исчезновение Клервиля – дело рук зятя. Усиленные розыски Клервиля несколько приостановили исполнение задуманного похищения Эжени: с немногочисленными знакомствами и скромными средствами нелегко одновременно заниматься двумя столь важными предметами, дерзкий же поступок де Франваля принуждал к действию. Итак, госпожа де Фарней занялась пропавшим духовником, однако поиски оказались тщетными. Наш злодей сумел так распорядиться, что раскрыть тайну исчезновения Клервиля оказалось невозможно. Госпожа де Франваль не отваживалась расспрашивать мужа: со времени последней сцены они так и не разговаривали. Однако все растущая обеспокоенность судьбой пропавшего заставила ее забыть об осмотрительности. Она наконец осмелилась спросить своего тирана, входило ли в его намерения добавить ко всем дурным поступкам, направленным против нее, еще и лишение ее матушки ближайшего в мире друга. Изверг стал защищаться; в своем лицемерии он дошел до того, что предложил помощь в розыске. Понимая, что для подготовки дела, затеянного Вальмоном, ему следует подольститься к жене, он вновь и вновь обещал поднять всех на ноги и найти Клервиля, расточал ласки, уверял доверчивую супругу, что, несмотря на неверность, в глубине души не переставал ее обожать. И госпожа де Франваль, по-прежнему всепрощающая и кроткая, счастливая сближением с самым дорогим для нее на свете человеком, уступила желаниям коварного супруга, предупреждая их, идя им навстречу, поддаваясь им с радостью, даже не воспользовавшись представившейся возможностью добиться от нечестивца перемены его поведения. Впрочем, попытайся несчастная супруга вырваться из пучины мук и страданий таким способом, кто знает, увенчались бы ее усилия успехом? Франваль, лицемерный во всех поступках и находящий сладость именно в нарушении всяких обязательств, не мог быть искренним и в этот раз. Возможно, он обещал лишь из удовольствия обмануть, а может быть, ему даже хотелось, чтобы от него потребовали клятв, чтобы он мог украсить свои отвратительные наслаждения клятвопреступлением.
Теперь, успокоившись, Франваль стал подумывать о том, как бы заставить поволноваться других людей; таков уж был его характер – мстительный, неистовый, неудержимый. Если его тревожили, то, желая любой ценой вернуть утраченный покой, он словно нарочно прибегал к приемам, способным лишь снова нарушить его. Чего же он добился? Все свои физические и моральные силы он тратил на то, чтобы вредить: так, он был постоянно озабочен то предупреждением уловок, на применение которых против себя толкал других, то своими собственными ухищрениями, направленными против этих людей.
Все было подготовлено для удовлетворения Вальмона. Обещанная встреча с глазу на глаз произошла около часу ночи в покоях Эжени.
Там, в роскошно убранном зале, обнаженная Эжени возвышалась на пьедестале, изображая юную дикарку, утомившуюся после охоты. Она отдыхала, прислонясь к стволу пальмы, в раскидистых ветвях которой скрывались многочисленные фонарики. Бесконечная игра огоньков и теней выгодно подчеркивала неотразимые прелести нашей красавицы. Маленький театр, на подмостках которого выступала эта одушевленная статуя, был окружен каналом шести футов шириной, заполненным водой, что служило естественным барьером юной дикарке и препятствовало всякому приближению к ее особе. На берегу этого заградительного сооружения поместили кресло Вальмона. В его распоряжении был шелковый шнурок: дергая за волшебную веревочку, он мог поворачивать пьедестал и разглядывать предмет своего поклонения со всех сторон. Все было устроено так, что при любом повороте поза всегда оставалась отрадой для взора. Франваль, прятавшийся за декорацией рощицы, мог наблюдать и за любовницей и за другом. Согласно условиям последнего уговора, созерцание должно было продлиться полчаса. Вальмон располагается поудобней, он опьянен: никогда еще столько соблазнов не представлялось его глазам. Он отдается охватившему его исступлению. Бесконечные вариации поворота пьедестала каждый миг дарят ему новые красоты: какой из них воздать должное? Какую предпочесть? Он колеблется. В Эжени все прекрасно! Бегут драгоценные минуты; в подобных обстоятельствах они проходят особенно стремительно. Наконец, бьет урочный час. Кавалер забывается, и к ногам божества, чье святилище так и осталось запретным, исторгается фимиам. Тонкая завеса опускается. Пора уходить.
– Ну как, ты удовлетворен? – спросил Франваль, подойдя к своему другу.
– Прелестное создание, – ответил Вальмон, – однако Франваль, не советую тебе так рисковать с другими мужчинами – радуйся, что мое отношение гарантирует тебе полную безопасность.
– Рассчитываю на это, – довольно серьезно ответил Франваль, – ну а теперь действуй, и как можно скорей.
– Завтра я лишь подготовлю твою жену: видишь ли, нужна предварительная беседа. Через четыре дня ты увидишь, что не напрасно положился на меня.
Дав друг другу слово, они разошлись. Событие неминуемо бы произошло, сохрани Вальмон после случившегося охоту предать госпожу де Франваль и предоставить другу свидетельства столь желанной для того победы. Но Эжени произвела на него настолько глубокое впечатление, что теперь он уже был не в силах от нее отказаться и решил во что бы то ни стало добиться ее руки. Вальмон рассудил, что если только не будет отвергнут из-за связи Эжени с отцом, то с его состоянием, не уступающим богатству Коленса, он с полным основанием может претендовать на этот брак. Итак, он полагал, что, предложив себя в мужья, не должен встретить отказа. Усердно взявшись за разрыв кровосмесительной связи Эжени и действуя согласно чаяниям ее семьи, он неминуемо добьется своего. Проявив в интриге с Франвалем смелость и ловкость, можно надеяться на успех.
Суток на размышление было достаточно, и, вооружившись своими новыми предложениями, Вальмон отправился к госпоже де Франваль. Та держалась настороже. Во время последней встречи с мужем она, как помните, почти примирилась с ним или, скорее, дрогнула под коварным натиском изменника и теперь не могла более отказываться принимать Вальмона. Впрочем, она высказала Франвалю возражения против ложных векселей, писем и подозрений. Тот сделал вид, что он и думать об этом забыл, настойчиво уверял ее, что самое надежное средство заставить поверить в то, что все это ложно или не существовало вовсе, – видеться с его приятелем как обычно. Отказаться же от его посещений значило бы, как он утверждал, оправдывать подозрения. Наилучшее доказательство, которое может предоставить женщина в оправдание своей честности, говорил он, – продолжать открыто встречаться с тем, кто послужил причиной злословия в ее адрес. Госпожа де Франваль прекрасно понимала, что все это не более чем пустые разглагольствования, однако надеялась на некоторые разъяснения со стороны Вальмона. Стремление выслушать их вместе с желанием больше не раздражать супруга оказалось в ее глазах важнее разумных доводов против встречи с молодым человеком. Итак, его принимают снова, и снова Франваль куда-то спешит, оставляя их лицом к лицу. Объяснения обещали быть долгими и горячими, но Вальмон, весь во власти своих новых замыслов, тотчас же переходит к сути.
– О сударыня! Я уже не тот человек, что так провинился перед вами во время недавнего разговора! – поспешил начать он. – Тогда я действовал с вашим супругом заодно в ущерб вам, сегодня – желаю поправить содеянное. Доверьтесь мне, сударыня, прошу вас. Даю слово чести: я пришел сюда не для того, чтобы лгать, и не для того, чтобы принуждать вас к чему бы то ни было.
И он тут же сознался в истории с фальшивыми векселями и подложными письмами, тысячу раз просил простить, что поддался на уговоры, предупредил госпожу де Франваль о новых мерзостях, которые еще требовались от него, и, удостоверяя свою искренность, чистосердечно признался в чувствах к Эжени, раскрыл, что между ними произошло, взял на себя обязательство все разрушить, отнять Эжени у Франваля, отвезти ее в Пикардию, в одно из имений госпожи де Фарней, если обе дамы пожалуют ему на то разрешение и в виде вознаграждения позволят надеяться на брак с той, кого он спасет от зияющей бездны.
Речи и признания Вальмона казались столь правдоподобными, что госпожа де Франваль не могла им не поверить. Вальмон был блестящей партией для дочери. После дурного поведения Эжени можно ли было ожидать лучшей? Вальмон решал все: другого средства пресечь ужасное преступление, приводившее госпожу де Франваль в отчаяние, не существовало. К тому же она лелеяла надежду на возвращение чувств супруга после разрыва единственной связи, действительно опасной и для нее и для него. Исходя из этих соображений, она пошла навстречу его просьбе, однако поставила условие – Вальмон дает обещание не драться с ее мужем, удалиться в другую страну после передачи Эжени в руки госпожи де Фарней, оставаться там до тех пор, пока горячая голова де Франваля поостынет, пока он утешится от потери своей запретной любви и даст окончательное согласие на этот брак. Вальмон обязался все исполнить. Госпожа де Франваль со своей стороны поручилась за свою матушку: она уверила его, что решения, которые они принимали вместе, никогда не противоречили тем, что каждая принимала в отдельности. И Вальмон ушел, еще раз принося извинения госпоже де Франваль за то, что прежде выступал против нее, подчиняясь требованию ее бесчестного супруга.
На следующий день осведомленная обо всем госпожа де Фарней отправилась в Пикардию. И Франваль, погруженный в вечный водоворот своих страстей, твердо рассчитывающий на Вальмона, более не опасающийся Клервиля, попался в расставленную ловушку с тем же простодушием, какое так часто жаждал видеть в других, когда в свою очередь подталкивал их к западне.
Последние полгода Эжени, приближавшаяся к своему семнадцатилетию, часто выезжала в свет одна или в сопровождении какой-нибудь приятельницы. Накануне дня, когда Вальмон согласно уговору со своим другом должен был атаковать госпожу де Франваль, Эжени в полном одиночестве присутствовала на представлении новой пьесы в Комеди Франсез и на обратном пути должна была заехать за отцом в один дом, где тот назначил ей встречу, затем вдвоем с ним отправиться туда, где они ужинали. Едва экипаж мадемуазель де Франваль покинул предместье Сен-Жермен, десять людей в масках останавливают лошадей, открывают дверцу, хватают Эжени и бросают ее в почтовую карету. Там уже сидит Вальмон. Были приняты все меры предосторожности, и ее крики не были услышаны; он распоряжается гнать изо всех сил, и в мгновение ока карета оказывается за пределами Парижа.
К несчастью, невозможно было помешать людям Эжени вскоре известить Франваля о случившемся. Рассчитывая достичь безопасного убежища, Вальмон надеялся на то, что Франваль не будет знать, в каком направлении умчалась карета похитителей Эжени; он надеялся, что это даст ему выигрыш во времени никак не меньше двух-трех часов. Надо было только добраться до имения госпожи де Фарней. Там уже поджидали две надежные служанки с почтовой каретой, чтобы отвезти Эжени в уединенный дом у границы, о местонахождении которого даже Вальмон ничего не знал. Сам он тотчас же должен был уехать в Голландию и появиться лишь затем, чтобы жениться на своей возлюбленной, как только госпожа де Фарней и ее дочь дадут ему знать, что ничто тому более не препятствует. Однако судьба распорядилась иначе. Хорошо рассчитанный план провалился из-за стремительных действий Франваля.
Едва получив первое известие, Франваль не стал терять ни минуты; он мчится на почтовую контору, выясняет, по каким дорогам отправляли лошадей после шести часов вечера. В семь часов выехала берлина на Лион, в восемь – почтовая карета на Пикардию; Франваль не колеблется: лионская берлина, конечно, его не интересует, а вот почтовая карета, направляющаяся по дороге в провинцию, где у госпожи де Фарней владения, – это то, что ему надо; было бы глупостью сомневаться в этом. Итак, он велит быстро снарядить восемь лучших почтовых лошадей и запрячь их в экипаж, на котором приехал сам, лошадей похуже берет для своих слуг, заряжает пистолеты и летит стрелой туда, куда влекут его любовь, отчаяние и месть. Меняя лошадей в Санлисе, он узнает, что преследуемая им карета едва успела отъехать. Франваль приказывает нестись во весь опор. На свою беду, он догоняет экипаж. Его люди с пистолетами в руках останавливают возницу Вальмона. Разгоряченный Франваль, узнав соперника, застреливает его прежде, чем тот попытался обороняться, хватает ослабевшую Эжени, бросается с ней в свою карету и оказывается в Париже около десяти утра. Не очень беспокоясь о только что случившемся, он занят лишь Эжени. Попытался ли коварный Вальмон воспользоваться обстоятельствами? Верна ли ему по-прежнему Эжени, не опозорила ли она своих преступных уз? Мадемуазель де Франваль успокаивает отца: Вальмон лишь успел раскрыть ей свои планы и, полный надежд вскоре на ней жениться, удержался от осквернения алтаря, которому желал подносить лишь незапятнанные дары. Клятвы Эжени несколько успокоили Франваля... Но его жена... Знала ли она об этих делах? Принимала ли в них участие? Эжени, имевшая время на расспросы, уверяет, что все – дело рук ее матери, и, не скупясь на самую гнусную брань в ее адрес, сообщает, что именно при том злополучном свидании, во время которого, по расчетам Франваля, Вальмон должен был ему услужить, тот самым бессовестным образом его предал.
– Ах вот как! – не успокаивается взбешенный Франваль. – Жаль, что у него нет тысячи жизней: я вырвал бы их у него все по одной!.. А моя жена!.. Я еще доберусь до нее!.. Она первая обманула меня, эта дрянь, которую все считают такой кроткой, этот ангел добродетели!.. Ах! Изменница, подлая изменница, ты дорого заплатишь за свое преступление! Для утоления моей мести я готов своими губами высосать кровь из твоих ненавистных вен! Успокойся, Эжени, – продолжает Франваль в ярости. – Да, будь покойна, тебе необходимо отдохнуть несколько часов, ступай, а об остальном я позабочусь сам.
Тем временем госпожа де Фарней, расставившая на дороге шпионов, вскоре была осведомлена о том, что недавно произошло. Узнав, что внучка вновь увезена, а Вальмон убит, она мчится в Париж. Разъяренная, она тотчас призывает своих советчиков. Ей поясняют: убийство Вальмона предаст Франваля в руки правосудия, его влияние, которого она опасается, исчезнет в один миг, и она вскоре станет полновластной хозяйкой и своей дочери и Эжени. Однако ей рекомендуют предотвратить огласку и во избежание позорной судебной процедуры ходатайствовать об указе, предписывающем зятю ссылку. Франвалю немедленно доложили об этих обсуждениях и вытекающих из них последствиях, сообщив, что дело его становится известным и что теща желает извлечь пользу из его краха. Он летит в Версаль, видится с министром, поверяет ему все и получает лишь один совет – незамедлительно скрыться в одном из своих имений в Эльзасе на границе со Швейцарией. Франваль быстро возвращается домой, замышляя не только не упустить случая для мести и покарать предательство жены, но и завладеть властью над обеими столь драгоценными для госпожи де Фарней особами, тогда та не посмеет, по крайней мере публично, действовать против него. А потому он принимает решение выехать в Вальмор – имение, рекомендованное министром, – в сопровождении жены и дочери... Однако согласится ли госпожа де Франваль? Чувствуя себя виновной в некоторого рода предательстве, повлекшем за собой то, что случилось, насколько отстраненно станет она держаться? Осмелится ли без страха довериться обиженному супругу? Вот что тревожило Франваля, и, чтобы понять, как держать себя в дальнейшем, он в ту же минуту входит к своей жене, которой уже известно о случившемся.
– Сударыня, – произносит он со всем возможным хладнокровием, – своим необдуманным вмешательством вы ввергли меня в пучину бедствий. Порицая ваши действия, я, тем не менее, оправдываю вас, зная их причину: она, несомненно, кроется в вашей любви к дочери и ко мне. И поскольку первые прегрешения принадлежат мне – я должен закрыть глаза на вторые. Дражайшая, нежнейшая моя половина, – продолжает он, упав на колени перед женой, – согласитесь ли вы на примирение, которое отныне ничто не сможет нарушить? Предлагаю вам его. И для скрепления его печатью подношу вам вот это...
И он кладет к ногам супруги бумаги из выдуманной переписки с Вальмоном.
– Сожгите все это, дорогая, заклинаю вас, – с притворными слезами на глазах продвигается далее вероломный, – и простите то, на что толкнула меня ревность, изгоним всякую горечь из наших отношений. Я во многом виноват, сознаюсь, но кто знает, может, Вальмон, желая добиться своего, очернил меня перед вами еще более, чем я того заслуживаю? Если он осмелился утверждать, что я перестал любить вас, что вы отныне не самое дорогое и самое почитаемое мною на свете создание; если он запятнал себя подобной клеветой, ах, милый ангел мой, тогда я поступил правильно, избавив мир от такого мошенника и лжеца!
– О сударь, – воскликнула госпожа де Франваль в слезах, – и это при тех немыслимых зверствах, что вы учинили против меня? После таких ужасов вы желаете, чтобы я поверила вам?
– Я желаю, чтобы вы продолжали любить меня, о нежнейшая и милейшая из женщин! Я желаю, чтобы, обвиняя в множестве выходок исключительно мою голову, вы убедились, что сердце мое, где вы царите навечно, не способно вам изменить. Да, я желаю, чтобы вы знали: каждое из моих прегрешений еще сильнее приближает меня к вам. Чем более я удалялся от моей милой супруги, тем яснее ощущал ее незаменимость для меня. Никакие удовольствия и чувства не шли в сравнение с тем, что из-за своего непостоянства я утратил вместе с ней. И даже в объятиях той, что напоминала мне ее образ, я сожалел об утрате. О! Дорогая, чудная подруга, где найти душу, похожую на твою? С чем сравнить восторги, что вкушаешь в твоих объятиях? Да, я отрекаюсь от своих безрассудств и желаю жить лишь для тебя одной во всем мире, восстановить в твоем страдающем сердце любовь, разрушенную по моей вине. Я готов отречься даже от воспоминаний о том, что совершил.
Могла ли госпожа де Франваль устоять перед столь нежными излияниями из уст того, кому всегда поклонялась? Эта восхитительная женщина с душой чувствительной и деликатной не в силах была спокойно взирать на столь бесценный для нее предмет любви, распростертый у ее ног, в потоке слез раскаяния. И она не удержалась от рыданий.
– Ты, – говорит она, прижимая к сердцу ладони супруга, – ты забавляешься, доводя до отчаяния именно меня, никогда не прекращавшую боготворить тебя, ах, жестокий! Бог свидетель – из всех бед, что ты мог обрушить на меня, страх потерять твое сердце и вызвать твои подозрения был бы для меня самой тяжкой из них!.. К тому же, кого избираешь ты, чтобы нанести мне оскорбления?.. Мою дочь!.. Ее руками терзаешь мне душу, заставляешь ненавидеть ту, кого природа предназначила мне любить!
– Ах! – воскликнул Франваль все более воодушевляясь. – Я приведу ее к твоим коленям; пусть она, как и я, отречется от бесстыдства своего и от прегрешений. Пусть она, подобно мне, добьется твоего прощения. И мы втроем будем счастливы. Я верну тебе дочь, верни мне супругу, и мы все вместе бежим.
– Бежать, великий Боже!
– Мое приключение наделало шума; завтра я уже буду обречен. Друзья, министр – все посоветовали ехать в Вальмор. Соизволишь ли ты последовать за мной, возлюбленная моя? Неужели в миг, когда я у ног твоих молю о прощении, ты разобьешь мне сердце отказом?
– Ты пугаешь меня... Что с твоим делом?
– Рассматривается как убийство, а не как дуэль.
– О Господи! И я тому причиной!.. Приказывай, распоряжайся мной, любимый супруг! Если надо, я последую за тобой на край света! Ах, я несчастнейшая из женщин!
– Назови себя самой счастливой и не сомневайся, ибо отныне все мгновения моей жизни будут посвящены превращению в цветы тех шипов, коими я усеивал прежде твой путь. Когда люди любят друг друга, им хорошо и в пустыне. К тому же все это не навечно: мои друзья не будут бездействовать.
– А моя мать?.. Я хотела бы ее видеть...
– Ах, остерегайся этого, дорогая, у меня есть верные доказательства, что она настраивает против меня родственников Вальмона и заодно с ними добивается моей гибели.
– Не придумывай такие ужасы, она неспособна на это. Ее душа, созданная для любви, не терпит коварства. Ты никогда не ценил ее, Франваль. Отчего ты не сумел полюбить ее, как люблю я? Живя с ней в мире, мы были бы необыкновенно счастливы! Это был ангел, посланный с Небес для исправления твоих заблуждений: твоя несправедливость оттолкнула ее сердце, прежде всегда открытое для нежности; из-за неразумия или прихоти, неблагодарности и распутства ты добровольно лишил себя лучшего, преданнейшего друга, что сотворила для тебя природа. И что же! Значит, я с ней не увижусь?
– Нет, нет, прошу тебя, настаиваю: дорога каждая минута! Ты напишешь ей, обрисуешь мое раскаяние. Быть может, мои угрызения совести убедят ее. Возможно, однажды мне удастся восстановить ее утраченное уважение и привязанность. Все успокоится, мы вернемся и насладимся ее прощением и любовью. Но сейчас едем, дорогая. Это необходимо сделать, и немедленно, кареты уже ожидают...
Напуганная госпожа де Франваль не решается возражать. Она готовится к отъезду: разве желание Франваля для нее не равносильно приказу? Лицемер мчится за дочерью и приводит ее каяться у материнских ног. Лживое создание проделывает это с не меньшим, чем отец, коварством: плачет, вымаливает прощение и получает его. Госпожа де Франваль обнимает ее: матери трудно забыть о том, что она мать! Какое бы оскорбление ни нанесли дети, голос природы столь властен над чувствительной душой, что одной слезинки этих священных для нас существ оказывается достаточно, чтобы забыть пороки и грехи их прошлых двадцати лет.
Отъезд в Вальмор состоялся. Крайняя поспешность этого вынужденного путешествия оправдывала в глазах как всегда доверчивой и как всегда обманутой госпожи де Франваль малочисленность сопровождавшей их прислуги. Преступление сторонится лишних взглядов, страшится их, чувствуя себя в безопасности, лишь закутываясь в покровы тайны, когда готово действовать.
Никто ничем себя не выдал и в их убежище: постоянные заботы, обходительность, внимание, знаки уважения, выражение нежности с одной стороны и неистовая любовь с другой, – все это в избытке раздаривалось, обольщая несчастную госпожу де Франваль... На краю света, вдали от матери, в сущности невыразимо одинокая, она ощущала себя счастливой, ведь, как она считала, ей принадлежит сердце мужа, и дочь, благоговея перед ней, во всем старается ей угождать.
Покои Эжени и отца больше не находились по соседству. Франваль обитал в боковой части замка, Эжени – рядом с матерью. Столичное распутство сменилось благопристойностью, строгим целомудрием, безоговорочно царящими в Вальморе. Каждую ночь Франваль отправлялся к супруге, где на лоне наивности и искренней любви этот двуличный человек осмеливался предвкушать осуществление своих гнусных замыслов. Достаточно черствый, чтобы быть обезоруженным бесхитростными и горячими ласками, щедро расточаемыми чувствительнейшей из женщин, злодей даже светильник любви разжигал огнем мести.
Нетрудно догадаться, что борьба Франваля за Эжени ничуть не ослабевала. По утрам, во время туалета матери, Эжени встречалась с отцом в глубине сада, где в свою очередь получала новые наставления в том, как ей должно вести себя, и милости, которые вовсе не желала полностью уступать сопернице...