— Вряд ли. Я находился под действием наркоза. Да и стайфли не позволял ориентироваться.
— Больше вы ничего не помните?
— Ничего.
Все это я повторял уже десятки, если не сотни раз, но Командору явно хотелось показать Мак-Харрису, что больше из меня ничего не выжмешь.
С улицы теперь уже совсем близко долетел шум манифестации.
Крики “Свободу Искрову!”, выстрелы. Мак-Харрис вздрогнул, качнул головой, Командор поспешно нажал кнопку: позади распятия показался телеэкран. Я вспомнил, как за несколько недель перед тем мы наблюдали другую манифестацию и расстрелы на проспекте Дель Принчипе. Но на сей раз прежде, чем включить экран, Командор вытолкал меня за дверь.
— В камеру! — приказал он.
Пока меня волокли по витым лестницам, в ушах не стихал гул манифестации. В камере я рухнул на пол — без сил, но гордый собой: выдержал, не сдался! Неожиданно рука нащупала под рогожей, в изголовье, газеты. Их была целая пачка, за несколько последних дней. Забившись в угол за дверью, спиной к глазку, я погрузился в чтение.
Мне и в голову не могло прийти, что мое возвращение в Америго-сити повлечет за собой такие последствия, причем не только в столице.
Конечно, из путаных, подчас противоречивых сообщений трудно было составить истинную картину происходящего, но одно мне стало совершенно ясно: непрочное спокойствие, установившееся после первого появления энергана, рухнуло, и, кажется, бесповоротно. Джина выбрался из бутылки, в ход пошли силы, развития которых никто не мог предугадать и проконтролировать. Насколько я мог понять из газет, главные события развернулись после просмотра фильма Агвиллы. Джонни Салуд не стал дожидаться вечера. Удрав с пресс-конференции, он тут же пустил его в эфир. Будучи человеком неглупым и хитрым, Джонни после моих разоблачений сообразил, что время Мак-Харриса прошло, и поторопился первым бросить камень в поверженного кумира, завоевывая тем самым славу “борца против «Альбатроса»”.
Сделав свое дело, он исчез, как сквозь землю провалился. Думаю, выжидал, как повернутся события.
“Голос нефтяника” опубликовал проект соглашения с “Альбатросом”, включая требование к Мак-Харрису добровольно предстать перед Верховным судом. Все остальные газеты и экстренные выпуски — одни вкратце, другие подробнее — изложили мое выступление. Даже близкая к Мак-Харрису пресса не посмела полностью опровергнуть мои слова и лишь попыталась бросить на них тень, представив меня “орудием мстительных индейцев”.
Зато газета Моралеса откровенно ликовала. Наконец-то федерации представилась возможность развернуть по-настоящему массовую кампанию против загрязнения окружающей среды! Этому в немалой степени способствовало еще одно обстоятельство (об этом писали все без исключения газеты): Конрадо Мак-Харрис, обожаемый сын и единственный наследник президента “Альбатроса”, хрупкий юноша, которого я видел однажды в кабинете на сто десятом этаже, стал жертвой стайфлита и находится в клинике для апперов, на попечении лучших медиков Веспуччии и их зарубежных коллег. Прибыла многочисленная группа специалистов из Штатов, ожидался приезд хирургов из Бразилии, Франции, Англии. За астрономическую сумму из Италии специальным самолетом была доставлена единственная в мире антистайфлитная камера.
Но оперировать умирающего никто не решался…
Просматривая газеты, я все больше склонялся к мнению, что официальная пресса умышленно сгущает краски, описывая состояние юноши, в надежде смягчить негодование общественности и направить его по другому руслу.
В итоге же все эти сложные обстоятельства вызвали взрыв, прорвавший плотину покорности. Огромные скопления народа выливались в стихийные манифестации. Их не останавливали ни слезоточивые гранаты, ни стрельба. Они требовали одного: свободу Искрову, под суд Мак-Харриса!
День ото дня в шествии принимало участие все больше людей, принадлежащих к разным слоям общества. Раздавались трезвые голоса и в правящей партии — об ответственности каждого за свои действия перед законом, о конституционном праве и прочее, и прочее. Весьма серьезный признак. Видимо, определенные влиятельные круги были уже готовы ради собственного спасения пожертвовать Мак-Харрисом.
Однако Князь хранил молчание, молчало и правительство, молчала армия. И хотя Командор двинул против манифестантов свои испытанные части, его действиям не хватало привычной решительности, он словно не находил в себе сил справиться с накаленной атмосферой в стране.
С каждым днем предприятия “Альбатроса” давали все меньше продукции. Катастрофически падал курс его акций. Видимо, процесс распада зашел слишком далеко, так как никто и не пытался вытащить Мак-Харриса из трясины, в которой он тонул. “Рур Атом” и другие могущественные конкуренты равнодушно следили за крахом своего собрата, обеспокоенные лишь тем, чтобы спасти собственную шкуру. Но и у них под ногами горела земля.
Веспуччия пришла в движение, и остановить его было нелегко.
Обстановка осложнилась еще более, когда стало известно, что члены Союзнического пакта, давние политические друзья страны, встревожены происходящими событиями.
В прессе появились недвусмысленные намеки на озабоченность союзников внутренним положением в стране. Кое-кто из них даже рекомендовал Мак-Харрису “во имя гуманизма и демократии” проявить мужество и предстать перед судебными властями, дабы тем самым доказать свою невиновность. Почуяли ли они, что час Мак-Харриса пробил, и посему спешили приблизить этот час, пока не истек срок ультиматума? Как бы то ни было, все — от правящей верхушки и самого Мак-Харриса до простого люда — с возрастающим напряжением ожидали, что произойдет по истечении неотвратимых седьмых суток. Надо ли добавлять, что я не был исключением?
В тюремное окно доносились выстрелы. Мне они несли свободу.
Или смерть.
На шестой день надзиратель Нани вместе с похлебкой принес мне свежие газеты и снова заклинал меня остерегаться Командора.
Я быстро просмотрел газеты. В глаза бросилась необыкновенная новость: Эдуардо Мак-Харрис обратился к профессору Моралесу с просьбой оперировать его сына. Ответа еще не было. Вездесущие журналисты осаждали резиденцию федерации в надежде узнать намерения профессора. Но Моралес молчал.
Я же не сомневался, что он согласится. Да и могло ли быть иначе? Ведь он врач.
И благородный человек.
И еще одна новость: динамитеросы взорвали комбинат по производству синтетического белка на набережной Боливара.
В тот же вечер меня вновь привели в часовню к Командору. И вновь перед распятием я увидел Мак-Харриса.
Но как он изменился! Щеки ввалились, нос заострился, и весь он словно истаял. Всем своим обликом он напоминал одного из кошмарных чудовищ, изображенных Гойей в его знаменитых “Капричос”. Мак-Харрис прервал молчание.
— Искров, я обращаюсь к вам с просьбой. Не как президент “Альбатроса”, а как человек. Сейчас речь идет не о том, где находятся Эль Темпло или Ясимьенто, и не о ресурсах доктора Маяпана. Все это меня уже не интересует… Речь идет о жизни моего сына.
Голос его звучал глухо, тон показался мне искренним. Я насторожился: таким я Мак-Харриса прежде не видел.
— Свяжитесь с Маяпаном, вы знаете, как его найти, попросите продлить срок ультиматума… Я… У меня нет ни времени, ни душевных сил вдуматься в его предложения. Вы, верно, слышали, Конрадо очень болен. Все мои помыслы, поглощены его спасением… А в принципе, поверьте, я готов вступить в переговоры о передаче моей собственности “Энерган компани”… и о том, чтобы предстать перед судом, доказать свою невиновность… Но умоляю, попозже, через неделю-другую. Сейчас я нужен сыну…
Изумлению моему не было границ. Кто этот человек — искусный лицедей, одинаково правдиво играющий роли Тартюфа и короля Лира? Или в нем вообще не осталось ничего человеческого и он не сознает глубины своего падения? Его сын на пороге смерти, а он продолжает цепляться за свою собственность, пытается выиграть время в надежде спасти если не все, то хотя бы часть!
Такой не заслуживает ни сострадания, ни пощады.
— Почему бы вам не обратиться к ним по радио? — спросил я. — В Эль Темпло достаточно приемников, вас услышат и ответят.
При этих словах Командор вздрогнул и быстро взглянул на меня.
В его взгляде мне почудились удивление и радость. Да, да — радость. Я же не мог попять, чем она вызвана. Ведь я не сказал ничего такого, о нем ему не было бы известно. Он давно знал, что в Эль Темпло имеется мощная аппаратура, обеспечивающая доктору Маяпану бесперебойную связь со всеми, кто ему нужен. В чем же дело?…
Мои раздумья прервал Мак-Харрис.
— Доктор Маяпан не откликнется на мою просьбу. Вас же он послушает. Объясните ему обстановку. Он умный человек. Крупный ученый. Отец…
У него двое сыновей. Он поймет…
Я едва сдержал улыбку: это чудовище, этот бездушный робот пытался придать своему голосу человеческие интонации! Но сейчас я был уже не пешкой на шахматной доске, а игроком и потому отважился на важный ход: — Сеньор Мак-Харрис, я выполню вашу просьбу, но при одном условии.
— Говорите.
— Вы освободите мою жену и детей. Немедленно отправите к моей матери в Рио-Альто. Причем гарантируете, что их никто пальцем не тронет…
— Согласен! — поспешно сказал Мак-Харрис, но вмешался Командор: — Ни за что! Они останутся здесь, пока… — он не докончил.
Мак-Харрис вскочил и угрожающе вскинул левую руку. Лик его был страшен — таким он запомнился мне в Кампо Верде, когда вонзил нож в грудь Евы.
— Молчать! — гаркнул он. — Ни слова!
Командор медленно поднялся. Я почти явственно ощущал, что тело его напряглось для схватки, казалось, еще мгновенье — и он бросится на Мак-Харриса, схватит его за хилую шею и прикончит на месте. Их взгляды скрестились. Секунду, показавшуюся мне вечностью, они стояли друг против друга, и в их глазах читалась неприкрытая взаимная ненависть.