Ужас и отчаяние оглушили настолько, что я больше ничего не чувствовала, не слышала, не видела. В груди запекло и там же начала разрастаться огромная дыра. Дыра, которая начала поглощать, пожирать все вокруг. Кажется, я что-то кричала. Вопль вырывался из горла, но вопило сердце. Отчаянно, безостановочно, до хрипоты, до сорванного голоса, пока в один момент его просто не стало. А может быть, это не стало меня…
Что такое истинное горе? Это что-то простое, понятное, состоящее из слез и стенаний плакальщиц на похоронах? Или это что-то необъяснимое, необъятное, невыразимое? Что-то, что отбирает всё.
На первый взгляд все остается прежним, и все же… все же мир меняется.
Навсегда. Он становится ядовитым, расплавляющим кожу, плоть, кости и дальше, глубже… душу. И даже если в какой-то момент природное стремление к выживанию заставит тебя вдохнуть… тебе придется дышать, заглатывая куски липкой боли.
Больно. Как же больно… мамочка…
— Давно она в таком состоянии? — как сквозь вату услышала я вопрос.
— Понятия не имею. Мы нашли ее бредущей сквозь чащу в лесу, — начал торопливо и взволнованно рассказывать кто-то, стоящий совсем близко. А мне было так плохо, горло сдавило невидимой петлей, все тело болело, словно я повисла на веревке, и кто-то выбил из-под меня стул. И я медленно, но верно умирала. — Кажется, она немного не в себе.
— Немного? — переспросили говорящего и перед глазами закачалось чье-то лицо. Оно казалось знакомым, но думать и вспоминать было непосильной задачей. Потом на лоб легла приятно прохладная ладонь. — Да… плохи твои дела, девочка.
Он говорил что-то еще и, кажется, не мне. Но его голос заглушил этот звук.
Тиканье часов.
Сперва оно было почти незаметным, ненавязчивым, звучащим где-то на фоне. Но постепенно звук становился громче, звонче, требовательнее, привлекая к себе мое внимание.
Именно мое, а не чье-то еще. Только мое.
Заставляя думать о нем. Думать через силу, через боль, через отчаяние, продираясь к нему сквозь мрак, оторопь и безысходность. Он звал к себе, наращивая обороты, ходко отмеряя время и звеня уже не только снаружи, но и в моей голове.
Кто-то застонал, и я смутно сообразила, что это я.
— Кажется, она начала соображать… Эй, ты как? — мистер Элиот, которого я, наконец, узнала, защелкал у меня пальцами перед глазами. — Что с тобой произошло?
— Ваши часы, — промолвила я, уставившись в одну точку — прямо в центр невысокого морщинистого лба преподавателя.
— Что? — он выпрямился, уперев руки в полные боки.
— Ваши часы, — повторила я, слабо ворочая языком. — Достаньте их.
Недоуменно моргнув, он полез в карман коричневой жилетки, плотно обтягивающей выпуклый живот и вынул карманный хронометр на тонкой цепочке. Взглянув на циферблат под стеклянной крышкой, он пробормотал:
— Что такое?
А мне и смотреть на надо было, я уже знала, что там — стрелки кружили вокруг своей оси в диком танце, выдавая оборот за оборотом, словно пытались вырваться из тесноты, а вместо этого приближали момент конца.
Но не только они. Я слышала глухие удары гирей в кабинете истории колдовства, разгоняя пыль внутри громоздких напольных часов, где все четыре стрелки объединились и теперь издавали громкий, протяжный «тииииик!». И если раньше каждая из стрелок выводила собственную партию, то теперь разноголосье слилось в единую мелодию, которая возрастала, восходила к вершине… до тех пор, пока часы не замерли, показав правильное время.
Вскочив на слабые ноги и не слушая несущиеся мне в спину окрики, я выбежала из Академии, сбежала по ступенькам и застыла, потому что поняла — началось. Вот он, момент истины. Точка сингулярности, в которой сошлись вчера, сегодня и завтра.
Я медленно подняла глаза к небу.
Оно приобрело такой насыщенный оранжево-красный оттенок, что резало глаза. Я никогда не думала, что облака умеют гореть и плавиться словно пластилин, опадая крупными тягучими каплями вниз, расплавляя все на своем пути, но именно это и происходило. И оно превосходило в разы всё, что я могла описать словами. Разрываемое, раздираемое, опаляемое, прямо в этот момент небо переставало существовать как часть этого мира. Мира, который ломался, трескался, умирал…
А потом на нас сверху начали падать монстры. Я сразу их узнала, это были те самые эцитоны, с одним из которых я уже успела познакомиться. Они падали, будто десантировались, приземляясь на упругие лапы и сразу же бросались в бой. Отчаянно, бесстрашно, зная, что идут убивать и убивать кроваво, намереваясь искупать нас всех в собственной крови. Они кидались в разные стороны, не имея иной цели, кроме как уничтожить всех и вся. И ничто не могло их удержать, наполненных бессмысленной жестокостью, ненавистью и злобой…
Воздух прорезать дикий вопль, окончившийся задушенным всхлипом. Поведя глазами, словно испуганная лошадь, я увидела, как один из эцитонов бросается вперед, хватает вышедшую из-за угла девушку в синей форме и разрывает её пополам. Мотнув сильным туловищем, он небрежно откинул две части, принадлежавшие еще секунду назад живому человеку, и они разлетелись в разные стороны. Часть с головой рухнула сбоку от меня, и я уставилась в синие распахнутые в стылом ужасе глаза погибшей, чье искаженное лицо навеки сковала уродливая гримаса.
— Что происходит? — это вынесся из дверей Академии мистер Элиот. И застыл на месте, криво распахнув рот и уставившись куда-то за мою спину. За его спиной мельтешили и подпрыгивали студенты, также привлеченные криком. — О, Богиня-Мать…
И вопль повторился. Один, потом другой, потом послышался шум и топот, словно кто-то прорывался, расталкивая толпу. Что там происходило позади я больше не смотрела, лишь слышала. И, судя по тому, что я слышала, народ в отчаянии разбегался, истерично голося невпопад.
Развернувшись, я увидела эциотона, что приземлился на упругие лапы прямо передо мной. Сперва застыл на несколько долгих секунд, принюхался, хотя я не была до конца уверена в наличии у мутантов обонятельных органов, но выступающие на морде отростки задергались и это было очень похоже на то, как шевелится нос у зверей, опознавая новый запах. Эцитон напряг все свои паучьи лапы, готовясь к следующему пряжку, подобрался, пригибаясь ниже к земле, а после кинулся… на меня.
Я не закричала, даже не попыталась броситься на утек, я просто стояла и смотрела, как оно, это создание, летит на меня, растопырив когтистые конечности и обнажив выпуклое брюхо.
«Вот и конец», — подумала я, без сожаления, да и страх куда-то делся. Как вдруг передо мной смазанной полосой вылетела тень и заступила собой смерть, уже наточившую косу.
Я была готова увидеть кого угодно, только не узкую девичью спину, напряженную настолько, что тонкие, так не похожие на мужские, но все же хорошо тренированные мускулы перекатывались под тесной рубашкой школьной формы.
Широкий взмах руки — и она породила волну ударной магии, которая полетела в эциотона и сбила того на подлете. Перекувыркнувшись в воздухе, мутант упал, смешно дергая лапками и оттого напоминая букашку… чрезмерно огромную букашку. Но вот, сильный толчок, еще один кувырок, и эцитон вновь в боевой готовности, перебирая лапами, готовясь нападать.
Видимо, он нас застолбил, застолбил меня, потому все остальные чудовище, продолжавшие проникать в мир Академии черными полчищами, не обращали на меня и вставшую передо мной Тату никакого внимания. Они носились вокруг Академии, хватали все живое, что попадалось на пути и либо сжирали, либо разрывали на ошметки, устилая кровоточащими кусками свой хаотичный путь. Несколько эцитонов рванули прямо мимо нас внутрь школы, но там успели забаррикадировать дверь, нарастив поверх прочных створок огромный магический щит. Который не заставил созданий Луана сдаться. Нет, они оказались умными, умнее, чем можно было предположить, сосредоточив внимание на окнах. Совершая пружинящие, выверенные толчки, они в скачках пробивали собой стекла и вламывались внутрь, попутно снося часть проемов.
Звон бьющихся стекол, треск магического щита, топот сотен лап, гул безнадежно сопротивляющегося смерти неба… Все это било по ушам тяжелыми молотками.
Раздался отчаянный визг. А за ним еще один. И еще один. Вопли ужаса и крики о помощи метались между этажами и факультетами, образуя неблагозвучную симфонию. Шабаш смерти, которая сегодня собиралась отлично попировать.
— Беги, — приказала мне Тата, оглянувшись на мгновение. — Беги!
И она оттолкнула меня рукой, чтобы новым заклинанием встретить эцитона.
Я отвлеклась, потеряла равновесие и рухнула на землю. И уже оттуда наблюдала происходящим.
Мир ломался и вместе с ним ломалась я, потому что невозможно отделить причину от следствия, невозможно видеть трагедию отдельно от того, кто к ней подвел и столкнул вниз. В какой-то миг всего этого стало слишком много.
Все происходило так быстро, что мозг лишь успевал вспышками фиксировать отдельные моменты, будто выдранные из полотна времени и событий.
Вот вылетела, будто была взорвана изнутри, часть передней стены школы в месте почти у самой крыши, осыпаясь вниз лавиной сломанных деревянных балок и битых камней. Из проема, на ходу окутывая себя магией вылетали студенты боевого факультета, сразу же встречаясь с эцитонами, приметные в своей черной форме. Сбоку к ним на помощь спешили их коллеги, верхом на конях ветра, чьи сильные крылья с хлопающим шумом рассекали воздух, уходя от столкновений с вражеским нашествием.
Вскрики, от победы над очередным эцитоном и от боли, когда следующего победить не удалось. Толчки и сотрясание земли от прыжков, падений и приземлений. Лошадиное ржание и топот копыт от галопа. Стоны и плач. Щелкающие звуки, с которыми мутанты выбирали новую цель.
И размеренный грохот, с которым папины зверушки бились в магический щит, обороняющий первый этаж с совершеннейшим отсутствием какого-либо чувства самосохранения. У них его просто не было.
Треск на мгновение заглушил всё остальные звуки, и я увидела, как цепочка монстров прорвалась в вестибюль, который больше не защищали ни выкорчеванная вместе в частью обвалившейся внутрь стены дверь, ни магический щит. Последний сломался, потому что погиб его создатель.
В образовавшейся дыре я увидела мистера Элиота, который лежал на полу, широко раскинув руки и ноги, а на его груди, погрузив во внутренности лапу, стоял эцитон, громко щелкая загнутыми клешнями. Над ладонью учителя медленно потухало голубоватое свечение…
В проломе наверху появилась фигура леди Элеонор, которая с холодной беспристрастностью оглядела двор, подвергшуюся атаке Академию, сражающихся студентов, взмывающих в небо и утягивающих за собой сразу парочку эцитонов крылатых коней, свой разрушенный кабинет, а после… взмах изящной тонкой руки и её массивный письменный стол начал оживать, превращаясь в дракона.
Далеко вытягивая длинную шею, разминая затекшие лапы, которые буквально только что были ножками мебели, разгибая спину, с которой посыпались бумаги, свитки, книги и письменные принадлежности, дракон дернул хвостом, пробив в полу дыру и пригнулся. Миг — и безупречная колдунья вспрыгнула на дракона, чтобы вылететь на нем верхом и броситься в схватку. Дракон с рычащим наслаждением развернув крылья, которые заслонили продолжающее пылать небо, отбросив на него густую тень. А после он был атакован… посыпавшимися на него сверху мутантами.
Я оглянулась вокруг, весь двор был усеян телами студентов. Девушками и парнями, теми, кто бросились защищать Академию и теми, кто просто пытался спастись, потому что драться не умели — целители, алхимики, артефакторы. Были среди них и некроманты, которые пытались поднять мертвецов и отправить в бой вместо себя, но они не учли одну проблему — трудно сражаться, когда тело собрано из кусков как дешевый конструктор. Поэтому некроманты полегли также быстро, как и проклятийники, чьи старания были бессмысленны против мутантов, невосприимчивых к столь узконаправленной магии. Среди общей груди тел виднелись и те, которые были в красной форме, студентки с факультета колдовства. Они тоже не справились, хотя и бесстрашно сражались, порой образуя достойный тандем с боевиками.
— Тата! — вспомнила я, подхватилась и начала оглядываться. Но практически невозможно было что-либо рассмотреть в общей суматохе битвы, которая с каждой минутой становилась все более непредсказуемой и беспорядочной, когда уже не понятно, где свой, а где чужой, где раненные, а где мертвые, потому что кричат, стонут, бьют и режут со всех сторон. И единственное желание, которое в этот момент владеет разумом — выбраться живой.
Но Тата… Она защитила меня. Я не могла сбежать, оставив её здесь одну.
— Тата! — кричала я, пытаясь перекрыть все остальные звуки. — Тата!
Поняла, что зря привлекаю к себе внимание только в тот момент, когда один из эцитонов, вынув окровавленные клешни из развороченной спины распростертого на земле студента-боевика, медленно развернулся ко мне.
— Ой, — выдохнула я и попятилась.
Шаг, и я бросаюсь бежать, сломя голову, но, конечно же, мутант быстрее. Настигнув в один прыжок, мохнатая лапа перехватывает меня поперек живота. Над ухом я слышу приближающиеся клацающие звуки и сжимаюсь, но… последнего удара не случилось. Никто не вгрызся в меня, как в кусок говядины. Отвратная морда приблизилась, обнюхала мою голову с одной стороны, потом с другой, потом клацнула как-то уж очень довольно и потащила прочь. Кажется, он захотел сожрать меня в одиночестве, и чтобы никто не отвлекал от трапезы.
Но до обеда не дожил.
Что-то сильное с разбегу врезалось в держащего меня эциотона, я вылетела из его захвата, пролетела дугой и грохнулась на землю, ударившись головой о камень. Перед глазами рассыпались искры, сквозь которые я рассмотрела громадное туловище… Даркера.
— Хааашшшш, — выдохнул демон, недвусмысленно разводя шире плечи в воинственной демонстрации собственной силы.
Короткая заминка, а потом эти двое сошлись в схватке. Не успел Даркер выхваченным из пустоты мечом порубить того, что пытался утащить меня, как ему на смену прыгнул второй, потом подоспел третий, за ним четвертый. Мутанты в мгновение ока облепили демона со всех сторон, будто облепившие соты пчелы. Уже очень скоро я перестала его видеть, лишь слышала ритмичные рубящие звуки, свист меча, рассекающего воздух, и тяжелые вздохи.
Пристав, попыталась сесть, получилось не сразу, но получилось. Потом я поползла, потому что поняла, что оказалась на границе с лесом и решила искать временно укрытие там. Добравшись до ближайшего дерева, я заползла за его широкий ствол и обессиленно откинулась на него спиной. Дыхание было сбитым, ненадежным, лицо и шея мокрыми от пота, а в голове стоял церковный перезвон. Почти сразу меня стошнило. Из-за того, что давно не ела тошнило водой, а потом и её не осталось, лишь желудочный сок, разъедающий рот, настойчиво полз вверх. Так плохо мне не было… да, наверное, никогда!
Усиливалось ощущение, что я заболеваю. Это напоминало грипп, которым довелось переболеть лет в восемь, только сейчас состояние было хуже в миллион раз. Ныла каждая косточка, выворачивало каждый сустав, ломило каждую мышцу, трещала голова. Я поняла, что согласна на что угодно, лишь бы все это прекратилось.
Просто прекратилось.
А потом сознание взорвалось, словно где-то там, внутри, давным-давно была заложена отсчитывавшая время бомба. И перед закатывающимися под череп глазами полетел вихрь сцен, каждая из которых была со звуком, но один кадр накладывался на другой, создавая какую-то парализующую галлюцинацию, превращающуюся в неразборчивый ретроспективный поток, почти сразу же распадающийся на отдельные частицы.
— Шейн, не надо! Ты же не хочешь этого делать! Ты лучше, чем он…, - убеждала мадам Мелинда, отступая под натиском надвигающегося на неё демона. Парень глядел на женщину из-под низко опущенного лба, который прикрывали блестящие пряди волос. Глядел смело и беспощадно. Кривая ухмылка опровергала все утверждения колдуньи — он хочет. И сделает.
Еще шаг, длинные сильные ноги переступили через маленькое скрюченное тело женщины на полу.
Вспышка, срывающаяся с ладоней колдуньи. Но демон легко отразил полетевшее в него заклятье, чтобы почти в тот же момент сорваться. Толчок. Замах. Удар. Лезвие вонзилось тело, вырывая стон, а вместе с ним и жизнь. Не только из неё, но и из меня тоже.
Крик. Кто-то закричал. Отчаянно, слезно. Это был вопль потери.
Я чувствовала, как мадам Мелинда… умирает, медленно сползая по стенке и оставляя за собой густой смазанный кровавый след.
Вместе с ней умирала та, другая, на полу.
Не успела я попытаться справиться с их болью, как в меня ударило новой.
Знакомые стены заставы. Девушка, сидящая на стуле очень-очень ровно. И длинный меч, входящий от предплечья вниз в несопротивляющееся тело, будто нанизывая его на лезвие, дробя позвонки и косточки. Широко распахнувшиеся глаза и адские невыносимые муки, отразившееся в брызгах слез. Но она не могла ни пошевелиться, ни закричать, скованная магическими путами и с залепленным ртом. Вместо неё кричал кто-то другой, из чужого рта рвалась её боль нескончаемыми задыхающимися воплями на пределе легких. Неистово, исступленно, без возможности вдохнуть.
И прощальный шепот демона ей на ухо:
— Не надо было тебе лезть во все это… А так, ты мне даже понравилась… Роль злодейки тебе очень подошла. Вот только… во всех сказках злодейки проигрывают. Ты пыталась пройти путь Миры, но оказалась слишком слаба для этого.
И тело, теперь уже мертвое, но все еще замкнутое в одной позе, кулем свалилось со стула к ногам Феликса.
Стул зашатался, а после боком упал и он…
— Я бы не хотел этого делать, — спокойно сообщил Кан, вставая с кресла, для которого он был слишком крупным. И так было со многими вещами, из-за чего демон воспринимался постоянной угрозой. Хрупкость окружающих его людей лишь подчеркивала его силу, будто бы явственнее очерчивая контуры его мощи. — Ты одной с ней крови, но… у нас нет выбора.
— Делай то, что решил, демон, — смело заявил женский голос. Высокий, незнакомый. Она стояла у окна, не просто маленькая, крохотная. Лицо скрадывала темнота комнаты, похожая на наброшенную вуаль, а сзади неё лился свет из окна, подсвечивая тонкий силуэт. — Моя жизнь прожита до конца, и я ни о чем не жалею. С легким сердцем я ухожу и надеюсь никогда не возвращаться.
Кто-то заскулил, слабо дыша.
Кан подошел, навис молчаливой горой. А потом приставил нож к горлу, которое она податливо обнажила, медленно запрокинув голову. Кровь брызнула насыщенным красным веером, когда нежная кожа была перерезана от уха до уха. И девушка со слабым стоном упала, сложившись пополам. Некоторое время Кан стоял неподвижно, рассматривая ту, которую убил без сожаления, а после поднял глаза и встретился со мной взглядом, будто видела меня сквозь покровы всех разделявших нас миров:
— Мира, — произнес он, низко, хрипло, с придыханием и волнительной, искушенной полуулыбкой: — Мира, девочка моя…
Боль достигла своего пика, замерев на той точке необратимости, за которой больше ничего не было, лишь тело — пустая ненужная оболочка, и искореженная сумасшествием личность.
В ушах зазвенели отголоски слов, которые становились все дальше и дальше, пока не умолкли совсем, вымещенные чернотой и краснотой.
Тьма. Тьма. Тьма.
Все было во тьме и в крови. Крови было так много, что она струилась липкими потеками по коже, выливалась звонкими всплесками из пробоин, вытекала из щелей, сочилась из пор, как из сжимаемой губки. Её стало так много, что она проникла в глаза, в уши, в рот, в нос. Все было в крови, и я захлебывалась в ней. Я знала, эта кровь пролилась не из моих вен. И одновременно она все-таки была моей.
Но чем полнее становилось это кровавое море, тем меньше болело, словно вытекающая кровь смывала, забирала все, как в оплату чего-то большего.
А когда боль стала затихать, я увидела.
Увидела так много всего и сразу.
Я увидела, как начали рушиться стены милого приветливо-сказочного домика Милены, который опустел с её смертью, словно из него ушла душа. Он оседал, ломался, крошился, исчезая в облаке мелких щепок, превращаясь в одно сплошное ничто. Очень скоро ничего не осталось, а сверху упало несколько стволов, поваленных невидимой силой, желающей окончательно похоронить заставу.
Потом хлынула вода.
Деревянные останки пограничного перехода, который теперь выглядел как ничтожная древесная свалка, покинутая и ненужная, начало быстро подтапливать. Очень скоро вода была везде, на её поверхности всплыли мешочки с травами, вырванные из цветочных горшков погибшие растения, осколки битой посуды… Следы прожитой жизни, для которой теперь здесь не было места. С грохотом и гулом остров, на котором стояла застава, начал уходить под воду. Последний раз отразила солнечные лучи тропа, по которой меня провел Сократ. Мелькнули верхушки деревьев вдали. Громко вскрикнула птица. Ворон. Зашипели пески. В воздух взметнулась песчаная буря, окрасив мир в пыльно-желтый и на краткий миг застив небо. Но что-то было сильнее этой буры, чья-то несгибаемая воля потушила её. А когда песок рассеялся, острова уже не было.
Одновременно с этим я видела разрушение прибрежных королевств. Огромные потери, уничтоженные поднявшимся цунами селения и города, плывущие по течению дома, кареты, мебель. Барахтающиеся животные, громко всхрапывающие лошади, отчаянно бьющие копытами. Грохочущие потоки воды — спонтанные водопады. Ломающиеся акведуки. Дрейфующие тела. Растоптанное бытие, смытая история. Ничего не осталось. Все четыре королевства в считанные мгновения превратились в воспоминание.
И перестали существовать.
После грохота, рева и беснования, воплощенного в безжалостных, раскатистых, поднимающихся с самого дна волнах, Седое море затихло, обрело спокойствие, насытилось. Ярость ушла, а длинные ленивые волны набегали на опустевшие берега, утягивая за собой останки, и надежно хороня их в своих глубинах.
Но ничего не закончилось. Первая костяшка была сбита, а за ней начали падать и все остальные. Остальные миры. Они ломались, крушились, уничтожались. Страны стирались, города проваливались в разломы, такие глубокие, что казалось, будто они могли поглотить целые вселенные. Ткань пространства и времени искривлялась, разрывалась, распарывалась, мягко и податливо.
Лилась кровь… много крови.
А кто-то величественный и невозмутимый безразлично созерцал.
— И красная река безмолвно будет течь, — я чувствовала его присутствие рядом, за своей спиной. Его образ я видела не глазами, но душой и сердцем. И его руку на своем плече, словно это он вел меня.
Но когда последняя костяшка со звоном поваливалась, оставив после себя воющую пустоту, он отпустил и больше не держал.
Сделав большой гребок руками и ногами, я оттолкнулась от толщи воды и поплыла к свету. Но не вынырнула, а выпорхнула словно птица, ощущая бесконечную свободу, невесомость. Чувство полета, нереальность отсутствия притяжения восхитили, поглотили. Я летела и везде видела одну лишь зеркальную поверхность моря, которое теперь было везде.
— Возвращайся ко мне, маленькая, — позвал кто-то, обрывая мой полет. И крылья отнялись. Запущенной стрелой я начала падать вниз, понимая, что если сейчас меня никто не поймает, я разобьюсь об воду.
В последний момент беспощадная рука вцепилась в горло и дернула, заставляя ступить на что-то твердое.
— Иди ко мне, малышка, — звал и звал незримый кто-то, кто находился рядом, заставляя прислушиваться к его голосу, следовать ему и следовать за ним.
Я не понимала, где я, кто я, и кто этот постоянно зовущий меня человек. Но он звал и мне хотелось к нему идти.
Вот только как?
Все тело било мелкой дрожью, даже внутренности, казалось, быстро-быстро сотрясались. Нерешительно оторвав ногу, я стиснула кулаки, выдохнула и шагнула в неизвестность, в никуда. И сразу же оказалась…
…внутри уже знакомого мне калейдоскопа, который на фоне всего, что довелось узреть прежде показался тем самым лабиринтом света, по которому следуют умирающие.
Я умерла?
Мысль показалась логичной и совсем не испугала. Умереть оказалось совсем не больно и не страшно, наоборот, поняв, что меня больше нет, я словно сбросила с плеч огромный груз, который тащила на себе всю свою жизнь. Я избавилась от чего-то такого, что довлело надо мной годами, не давая радоваться каждому дню, не давая быть собой, не давая верить в то, что счастье возможно и для таких, как я.
— Моя пугливая мышка…, - он звал, и я шла к нему все быстрее, желая увидеть, ощутить, прикоснуться. Желая, чтобы он обрел телесность и прижал к себе. Крепко-крепко, и никогда не отпускал.
А вокруг складывались и раскладывались оптические иллюзии, эти без остановки пересобираемые кусочки разноцветного стекла. Постоянно сдвигаемые, находящиеся в неустанном движении, они порождали неповторимые узоры, чей танец превращался в фантасмагорию бликов и был бесконечен. Мириады призм, пропускающих свет, кружили вокруг, устилая мой путь. Путь к нему, к этому голосу.
Мне осталось сделать последний шаг, тяжесть которого я ощутила даже сквозь очарование зовущего меня шепота, который раздавался одновременно и снаружи, и внутри меня, где-то под горлом. Но что-то другое затмило его, привлекло мое внимание. Что-то, что было в моих руках. Я поднесла ладонь к глазам и разжала пальцы. Вниз посыпалась кристаллы, большие и маленькие, испускающие свет и напоминающие выточенные обломки лунного камня, разломанные и все еще цельные.
«Подними самый чистый кристалл, — приказал голос. — И отдай мне».
Я подчинилась, даже не задумываясь. И шагнула к тому, кто ждал меня, раскрывая объятия.
Но он не обнял в ответ. Вместо этого он ударил, отталкивая от себя и выталкивая наружу.