- Не надо, не надо, - заторопилась Лючия Ринальдовна, - то все прошло. Я растревожила тебя, прости. Хотелось повидаться с тобой, я ведь теперь тоже одна, ты знаешь...
Мы оставили их вдвоем у меня в кабинете, чтобы они могли поговорить без помехи.
Вечером, когда мы с Галей поили Лючию Ринальдовну чаем у себя в комнате (она осталась переночевать), кто-то прошел мимо нашей двери, и до нас донеслось:
- А эта старушка, которая приехала, она Левке бабушка или кто?
Кто-то зашикал в ответ (должно быть, показывая на нашу дверь).
- Никак не могу привыкнуть к тому, что я старушка, неисправимый я человек, - заговорила наша гостья. - Вот приятельница моя моложе на три года - ей всего шестьдесят. Вижу: старушка. А себя - нет, никак не чувствую старушкой. Годы мои, конечно, не малые. А только очень не люблю, когда меня старушкой зовут! - с веселым вызовом докончила она.
- Ладно, не буду! - говорю я и невольно смеюсь.
- Это хорошо, так и надо! - поддерживает Галя.
- А не смешно, нет? - добродушно и пытливо поглядела на нее Лючия Ринальдовна, и в ее глазах я прочел: "А и посмеетесь- не испугаюсь!" - Я рада, рада, что мальчик попал к вам, - продолжала она. - Боюсь детских домов. Когда-то бывала я в приютах - тягостно вспомнить: дети обриты наголо, худые, серые такие. Ну что ж, никакого сравнения, - И, помолчав, вдруг перешла на другое: - Это я к Леве проездом попала. Еду от дочки к брату. Не ужилась.
- Что так?
- У дочки - свекровь. А свекровь с тещей в одном доме - не дело это.
- Ну смотря какие характеры у тещи со свекровью, - неделикатно замечаю я.
- Какие-никакие, все равно. Нет, не люблю есть хлеб из чужих рук. К брату еду.
- А там не чужие руки?
- Работать буду. Могу хозяйство вести, экономкой пойду.
- Вот и пошли бы к нам, в наш дом - хозяйство вести, - полушутя предлагаю я.
- Что вы! С детьми - это работа адская. Я свою дочку растила - с ног сбилась.
- Потому что дочка одна, верно?
- Верно, одна. А когда много, легче?
- Куда легче! Она смеется.
- А правда, Лючия Ринальдовна, - вдруг и просительно и настойчиво говорит Галя, - пошли бы вы сюда, к нам! Подумайте хорошенько. Правда, семья большая...
- Да уж слишком велика семья, - качает головой гостья. - Я к такой не привыкла.
На другой день она сердечно распростилась с нами и уехала, ни словом не вспомнив о нашем предложении.
* * *
На большом плотном листе начерчен план наших угодий: три дома, пустырь, за пустырем - плодовый сад.
Что здесь будет?
Сделаны уроки, кончен ужин, и в какую комнату ни загляни - на чьей-нибудь кровати разложен план и вокруг собрались ребята.
- Вот бы, - говорит Витязь, - вот бы посадили бы мы дуб до самой школы. А в школе стали бы сажать дальше - до самой Хмелевки. А в Хмелевке стали бы сажать до Якушенцев. И так до самой Москвы. А?
- Уж лучше тогда березу - такая будет белая дорога, - говорит Крикун.
...В столовой полутьма. Стоит одна только лампа, отбрасывая неширокий круг света. Возле нее двое - Король и Василий Коломыта.
- Слушай, Коломыта, - говорит Митя, поднимая голову от тетради, - что же ты со своими не думаешь ни о чем? Твои все бегают и к другим заглядывают, нет чтоб самим придумывать. Будете в хвосте - что хорошего?
Василий машет рукой: отвяжись, мол.
- Э-эх! - говорит он надсадно. - Ну их к лешему, ваши детские дома! Душно в них. Воздуху нет. Кричат, бранятся: того нельзя, этого нельзя.
- Ты в уме? Кто это на тебя кричит? - вскидывается Митька.
- Ну, это я зря. Тут никто не собачится, верно. Так велят учиться. А если я не хочу? Каждый день - работай, работай. А что работать-то?
- Да ведь начинаем только. Увидишь, работы будет - дохнуть некогда. Еще взвоешь!
- Взвою... Разве ты понимаешь! У меня к работе так руки и лезут. А учиться... Вон в задаче спрашивается: сколько сена съест коза? Ну к чему? Сколько ей надо, столько она и съест.
В отряде у Коломыты - Горошко, Щупик, Литвиненко. Шупик, если его не подтолкнуть, так и будет стоять на месте. Литвиненко - былинка. Его гнет и качает то в одну сторону, то в другую, его мало заботит, на каком месте окажется отряд. Но не такой человек Ваня Горошко! Да еще ему вечно портит настроение Лира, который давно уже всех оповестил, чтоб никто и не надеялся придумать лучше, чем придумают у них в отряде. Каково выносить этакое бахвальство, да еще когда у тебя такой тюлень командир!
Свои огорчения есть и у Лиры: его возмущает Король. Митя ничего не хочет скрывать и, если кто интересуется, преспокойно рассказывает обо всем, что затевает отряд.
- Дурак ты после этого! - кричит Анатолий.
- Да что ты жмешься? Жалко разве? А мы еще придумаем, трудно нам, что ли! - весело подмигивает Король.
- Рука дающего не оскудевает, - говорит Василий Борисович. - Легкий будет человек Митя. И с ним всякому будет легко. Вот только не попалась бы ему жена с характером. Он по доброте не станет ей перечить, она его и скрутит в бараний рог.
Я смотрю на Короля - до свадьбы ему еще далеко. Нет, не такой растет человек, чтоб его кто согнул в бараний рог!
* * *
- Семен Афанасьевич! Вам письмо!
Лира мчится на всех парусах и машет белым конвертом.
Я всегда нетерпеливо жду почты. От кого оно, письмо? Что принесло с собой?
Знакомый почерк. О, да это Репин.
Из Березовой Поляны обычно получал я письма, написанные сообща. Часто писали Саня Жуков и Сергей Стеклов. Но от Репина это первая весточка. Я ждал ее давно. В письмах, которые я слал в Березовую, я не раз обращался к нему, но он не откликался, и это тревожило. Даже в горячке новой работы я много думал об Андрее - почему он молчит? И наконец-то вот оно.