- Он добрый. Это хорошо. Потому что доктор - самое главное - должен быть добрый.
- Самое главное для врача - знания, опыт и мужество, - сказал Василий Борисович.
- Это конечно, - согласилась Лида, - но доброта главнее. Потому что если не жалеешь человека, как ему поможешь?
- А вот так: вправил руку - и хорош! Или отрезал ногу - быстро, раз, раз! При чем тут жалость? - заявил Митя, словно он уже самолично отрезал не меньше десятка чужих ног.
Лида сурово поглядела на него карими глазищами, но спорить не стала.
Иван Никитич тоже отмечал Лиду:
- Какие внимательные глаза у девочки. И так она, знаете, требовательно смотрит... засматривает вам в душу, как будто проверяет - все ли у вас там в порядке?
Он навещал нас неожиданно, в самые разные часы, а походив, поглядев, спрашивал меня про ребят:
- Вот этот, такой шумный, - он вообще как себя ведет?
- Какой? А, Катаев... Это твердый орешек, - честно отвечал я.
- Расскажите мне о нем, пожалуйста. Чем он труден для воспитателя?
Особенно настойчиво он расспрашивал о ребятах, которые казались ему трудными. Вопросы были довольно однообразные: (Он непослушен?.. Он послушен?.. А как вы добиваетесь послушания?.."
Конечно, Шеин замечательный врач, думал я. Но все-таки почему он занялся медициной, если его так увлекает педагогика?
Один простой случай поразил его чрезвычайно. Лючия Ринальдовна вышла из кухни с ведром помоев. Митя выхватил у нее ведро и сунулся в кухонное окно с криком:
- Какой слепой черт дежурит, ничего не видит?
- Вы обратили внимание? - обернулся ко мне Иван Никитич. Седые брови его треугольником всползли на лоб, серые глаза за очками без оправы смотрели растерянно. - Нет, вы подумайте! Прелестный мальчик!
- Что тут такого прелестного? - сказал я сердито. - Или, по-вашему, старуха (бог ты мой, кого я называю старухой!) должна таскать тяжелые ведра на глазах у здоровых мальчишек?
- Нет, нет, конечно... - забормотал Иван Никитич. - Поступок вполне естественный. Несомненно, это в порядке вещей, но... не всегда ведь... не всегда желаемое бывает действительным, если можно так выразиться.
Я только плечами пожал. Не хватало еще, чтобы и я стал умиляться по поводу Митиной расторопности.
- Не навестите ли вы меня как-нибудь? Чаю выпьем, потолкуем, предложил он однажды. - Приходите с женой, очень буду рад.
- Охотно! - ответил я и тотчас пожалел, потому что ходить в гости для меня труд тяжкий, да и времени на это не оставалось. Но слово не воробей...
А Шеин уже поймал меня на этом неосторожном слове: - Вот и хорошо! Будем ждать. - И прибавил: - Очень бы хотелось с вами посоветоваться... по некоторым поводам.
В июне вышло постановление "О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности". Это означало, что нам пришлют новых ребят. Как всегда бывает, это случилось в такой час, когда мы меньше всего этого ждали.
Мы с Василием Борисовичем были в Старопевске, в облоно. В доме оставалась Галя. Она и приняла с помощью Мити десяток малышей от восьми до десяти лет и пятерку довольно больших мальчишек - старшему было четырнадцать, звали его Миша Вышниченко. Все они мирно вымылись в бане, с удовольствием пообедали, а потом Вышниченко сказал:
- Айда, ребята, отсюда! Что это за детдом - домишки маленькие, теснота. Все равно его распустят, и нам опять ходить-бродить. Пошли!
Видно, все они перед тем были в одном приемнике и отлично понимали друг друга, потому что Мишу послушались тотчас же - поднялись и двинулись к выходу.
- Эй, вы что? Окосели? - Дмитрий загородил им дорогу.
- А твое какое дело? Пусти.
Вышниченко толкнул Короля, тот схватил его в охапку так, что мальчишка не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Зато язык у него был ничем не связан, и он поливал Короля отборной бранью. Галя пыталась уговорить ребят, но они смотрели на одного Вышниченко, а он и ей отвечал руганью. Побившись с ними некоторое время, Галя сказала:
- Отпусти его, Митя. - И добавила, обращаясь к Вышниченко:- Можешь идти, здесь никого насильно не держат. Но малышей я с тобой не отпущу. Идемте, ребята, я покажу вам, какая у нас будет карусель.
Митя понял ее на лету - он выпустил Вышниченко и, сгребая в охапку малышей, сколько могли ухватить зараз его длинные руки, весело подмигнул рыжим глазом:
- О братцы, у нас не одна карусель, у нас тут еще кое что найдется! Залезай в самолет, будешь летчиком! - и, выбрав самого удивленного и растерянного малыша, вскинул его над головой.
Остальные так и охнули от изумления и зависти. Коломыта подхватил еще кого-то из маленьких, Лида взяла за руку другого, Катаев крикнул:
- Чего стоите? Всего хорошего! - и сгреб еще двоих.
Вышниченко кинулся к нему с кулаками, но его придержал Искра.
Малыши не успели опомниться: Митя, смеясь и балагуря, покрутил перед ними красный карандаш, подкинул вверх.
- Хоп! - Карандаш точно растворился в воздухе. - Хоп! - И Митя с преувеличенным удивлением вытащил этот самый карандаш из-за шиворота маленького Сени Артемчука. И Сеня стоял, растопырив руки и вытаращив глаза.
Вышниченко был взбешен. Четверка старших топталась, не зная, что предпринять.
- Айда! - повторил он, и четверо поплелись за ним. Их никто не удерживал.
Минут через двадцать приехали мы с Казачком. Галя была смущена и огорчена, Василий Борисович принялся утешать ее, а я только бросил наспех: "Не горюй, обойдется!" - и ринулся на шоссе, еще не очень понимая, как быть.
Но, видно, я родился под счастливой звездой: по шоссе навстречу мне шла знакомая колхозница Татьяна Егоровна и вела в поводу гривастую белую лошадку. Я кинулся к ней.
- Татьяна Егоровна! Будь так добра, одолжи Белку на полчасика! - и, перехватив повод, вскочил на лошадь.
Смирная Белка, несколько удивленная таким поворотом судьбы, хотела было заупрямиться, но раздумала и затрусила по шоссе. Я знал, что ребята пошли этим путем. Скоро я уже завидел их впереди. Никакого плана у меня не было, я только знал: уговоры бесполезны.
Обгоняя их, я услышал гневный возглас:
- Подумаешь, детдом! Видали мы...
Метров через десяток я соскочил со своего коня, поскользнулся и упал, к великому изумлению Белки, которая подошла вплотную и глядела на меня с укором. Но мне не на Белку надо было произвести впечатление.
Ребята, подбежавшие ко мне, как только увидели, что я упал и не встаю, растерянно переглянулись. Я лежал, неподвижный, несчастный - такой здоровый дядя! - и взывал о помощи. Это их ошеломило. Даже тот, в котором я тотчас признал самого Вышниченко, не сразу обрел дар речи. Признал я его по разгоряченному после недавней перепалки лицу, а главное - по недоброжелательному, но точному описанию Вани Горошко: "Вихрастый такой, пучеглазый".
- Чего делать-то? - спросил наконец Вышниченко.
- Придумайте, хлопцы, - простонал я. - На коня мне не сесть.