149519.fb2 Это мой дом (Дорога в жизнь - 2) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 29

Это мой дом (Дорога в жизнь - 2) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 29

Такими словами, точно горохом, сыпал Петро - легкий и быстрый в движениях паренек чуть постарше Мити. Он говорил и действовал без передышки: вынет материю, бойким глазом глянет в список, потом на мальчишку или девчонку, чёрнобривца или рудого, вручит подарок и тотчас выкликает новое имя. А они только и поспевали промолвить "спасибо", на то, чтобы растрогаться, времени уже не было.

Когда комсомольцы уехали, Зина Костеико спросила:

- А когда сошьем?

И вдруг Виктор Якушев сказал:

- По-моему, шить не надо. Пускай лежит. Когда мы 6yдем выходить из детдома, у каждого будет припасено что-нибудь. Вот этот ситец, и еще что-нибудь наберется к тому времени.

- Ишь, - сказал Ступка, - разумный какой парень! Про черный день думает!

Нельзя было понять, что в его голосе - одобрение или насмешка.

- Чего там - черный день! - сказала Лючия Ринальдовна. - Не хочу никого обижать, да ведь ситчик-то простенький - что он будет через несколько лет? Рассыплется! Надо шить к весне. Будет у каждого новая рубашка или там блузочка - вот и хорошо.

- А почему, когда мы будем выходить, это будет черный день? - спросил Горошко.

- Это просто так говорится, - ответил ему Якушев. - А если подумать, правда - что же у нас будет? У других - отцы, матери. А мы? Не одеты, не обуты.

- Почему это не одеты? Почему не обуты? - Горошко задет, лицо у него непривычно озабоченное.

- Каждый, кто станет работать, будет и одет и обут, - вставляет Василий Борисович. - Ну, а кто станет ждать, чтоб для него напасли, тот, конечно... Кроме того, ты, Виктор, знаешь: от дохода с мастерских часть пойдет в фонд совета. Из этого фонда каждому будет доля на обзаведение на первых порах самостоятельной жизни. И кроме того - зарплата.

- Какая там зарплата! - произнес Якушев.

- Станешь робыть добре - и зарплата будет добрая, - снова откликнулся Ступка. - Ежели ты такой разумный, скопишь себе довольно...

- А когда шить будем? - робко вступает Настя.

- Скоро и начнём, - говорю я. - Если все девочки возьмутся, то и не к весне, а к Новому году будем с обновкой.

- Я сам себе сошью!-говорит Горошко. - Лучше всех!

* * *

Вскоре после праздников явился инспектор Кляп. Он сообщил, что ему известно: комсомольцы сахарозавода преподнесли воспитанникам подарки.

- Да, - подтвердил я, - верно, преподнесли.

- Заприходованы они?

- Нет, не заприходованы.

- Почему?

Признаться, мне и в голову не пришло, что подарки надо заприходовать. Где они? В швейной мастерской.

Кляп идет в швейную мастерскую, вынимает из ящика свертки ситца, пересчитывает.

- На десять человек не хватает. Где остальное?

- Значит, у ребят в тумбочках.

- Кому принадлежит этот кусок?

- Не знаю.

- Как же вы не знаете?

- Но ведь дети знают, каждый помнит свой цвет, а по величине куски все одинаковые, по два метра, - что ж тут мудреного?

Всегда розовые щеки Кляпа густо багровеют. Даже смотреть страшновато: вот-вот его хватит удар!

- Да вы понимаете, что это такое? Что это за бесхозяйственность странная? Как вы смели не заприходовать? И десяти кусков не хватает! Очень просто наживаетесь, товарищ Карабанов! Вот я велю сейчас обыскать вашу квартиру!

Я делаю шаг к нему, и тут между нами становится Василий Борисович.

- Сейчас я скажу ребятам, чтоб снесли сюда недостающие куски, - говорит он.

Кляп передергивает плечами и идет к дверям.

- Я сам должен убедиться, у воспитанников ли эта материя. Мне известны такие махинации, не первый год работаю! - кричит он уже за порогом.

- Возьмите себя в руки, - сердито, но очень тихо говорит мне Василий Борисович, выходя следом.

Я до боли стискиваю зубы и стою недвижно. Нет, не останусь здесь. Уеду. Пускай меня пошлют хоть к черту на рога, в любое место, в любую колонию, только не оставаться здесь, пропади оно все пропадом.

Вечером, когда я пишу заявление на имя Коробейникова, приходит Василий Борисович.

- Заявление об уходе? - спрашивает он.

Молчу. Казачок садится напротив. Лицо его замкнуто.

- Я перестану вас уважать, если вы уйдете.

- Что же, по-вашему, я должен это терпеть? Это гнусное, оскорбительное издевательство?

- Нет. Но спорить с Кляпом таким образом - это, по-моему, малодушие.

- Так вот: я не намерен выслушивать Кляповы гнусности. Уйду, покуда еще могу уйти.

- Я думал, вы мужчина, а вы, извините, баба... да ещё истеричная.

- Ого! - Отшвырнув заявление, я встаю.

Василий Борисович сидит и глядит на меня, и, как я ни бешен, я вижу глаза его смотрят по-доброму. Но не надо мне сейчас его доброты и сочувствия.

- Антон Семенович тоже не стал терпеть издевательства, - говорю я, стараясь не дать волю обиде, злости, ярости. - Он ушел, оставил колонию, которой отдал восемь лет жизни. Восемь лет! И столько крови своей, что в ней можно было захлебнуться! А мне что же...