Я стукнул кулаком по столу:
- Дурак! Мальчишка! Как ты смеешь! Я тебе покажу, как болтать ерунду!
Я кричал, что он распустился, что много себе позволяет, что мне это надоело, в конце-то концов! Я выплескивал на него все что у меня накопилось против Кляпа, все раздражение, усталость и злость.
Митя встал и пошел к дверям.
- Куда?! - заорал я, готовый схватить его за шиворот.
Он обернулся, и в глазах его я не прочел ни обиды, ни укора. Митя смотрел любовно, чуть насмешливо.
- Я за раскладушкой, - сказал он. - Чтоб на день убирать.
А второе событие, второе...
Леночка пошла в школу - вот какое еще событие произошло у нас той осенью.
Я не спал в эту ночь.
И утром, когда Леночка, гордясь и радуясь, приняла из рук Степана свой первый портфель, свои первые тетради и книжки, не скрою - на душе было смутно. Я не смотрел на Галю, я знал - сегодня и ей надо держаться: память о Костике сегодня больней всегдашнего стучит в сердце.
Пока самый маленький в доме - Тося Борщик - звонил в колокольчик, провожая ребят, Леночка подошла к нам проститься. Она стояла, закинув голову, черноглазая, румяная, счастливая.
- Я пойду с тобой, - сказала Галя.
- Нет, я с Митей! - сказала Леночка и, подав Королю свободную руку, другой - с портфелем - помахала нам.
Они шли, взявшись за руки, большой и маленькая, шли не оборачиваясь, легким и веселым шагом, а мы с Галей еще Долго стояли и смотрели им вслед.
* * *
- Семен Афанасьевич, что я хочу вам сказать...
Якушев умолкает, его всегда бледное лицо заливается краской. Молчит он минуту, молчит другую. Я жду.
- Семен Афанасьевич, мне... мне в прошлом месяце зарплату... зарплату неверно насчитали.
- Лишку дали? - спрашиваю я так, словно и впрямь думаю, будто он с этим пришел.
Якушев краснеет еще гуще.
- Да нет, что вы... Там недочет... Выписано пятьдесят два рубля. Я считал - надо пятьдесят четыре рубля девяносто шесть копеек. Конечно, разница небольшая... но ведь полагается, чтобы все было правильно...
Да, тут он прав: надо, чтоб все было правильно. Я вызываю нашего бухгалтера Федора Алексеевича.
Федор Алексеевич - немолодой, весьма желчный мужчина - живет в Криничанске. Он у нас бухгалтером с недавнего времени. И каждый день произносит краткую, но выразительную речь: работать у нас за такую плату, да еще ездить, могут только дураки. "Работаем как волы, а получаем как кроли", - неизменно заключает он. Но ездит исправно и действует с истинно бухгалтерской аккуратностью и дотошностью. Теперь уже невозможно не заприходовать подарки или что другое: теперь все на счету и на все есть документ. Если я о чем забываю, Федор Алексеевич отчитывает меня, не стесняясь ребят, и на этот случай у него тоже есть неизменное присловье: "Я за вас идти под суд не согласен!"
Итак, прошу Федора Алексеевича пожаловать ко мне в кабинет, а с ним Ступку и Степана Искру. Степа хоть и поэт, но отчетность наших мастерских знает вдоль и поперек: он составляет недельные оперативные сводки. Перед ним все как на ладони - кто как работает, сколько получает, каков наш общий доход и какой суммой располагает совет дома.
Выслушав, в чем дело, Федор Алексеевич с непроницаемым выражением лица приносит свои книги, садится за стол, пододвигает к себе счеты. Речь его отрывиста, точно он и слова тоже отщелкивает на счетах:
- Так. Так. Доход в прошлом месяце составляет семьдесят тысяч. Кладем семьдесят. Пятьдесят процентов удержано на улучшение содержания воспитанников. Да, да, да. Это составляет - нетрудно догадаться - тридцать пять тысяч. Кладем тридцать пять. Так. Пять процентов, как известно, - в фонд совета. Кладем три пятьсот. Прекрасно. В фонд зарплаты... А вот наряды... Где тут ваша фамилия?.. "Я" - последняя буква алфавита. Да, да, да... Якушев, Виктор Якушев. Так... В прошлом месяце, как показывают записи, вы трудились в столярной. Так, так, так... Прошу прощения, как одна копеечка, можете взглянуть: пятьдесят два целковых.
- Последние пять дней я помогал па покраске... Там Горошко не справлялся, Литвиненко с Поливановой болели... и я на покраске...
- В нарядах не отражено! Да, да, да. Не отвечаю!
Федор Алексеевич складывает свои документы в панку, берет ее под мышку и выходит из кабинета.
- Тако-ое дело... - После сухого, отрывистого "да, да, да" и "так, так", которые еще отдаются у нас в ушах, певучая речь Ступки звучит как-то успокоительно. - Да-а, тако-ое дело... Моя это вина. Я не записал. На покраске прорыв, Горошко один крутится, як посоленный... У Якушева полное выполнение... Я его - к Горошко в подмогу. А записать забыл... Скажи на милость, какой разумный хлопец!
Должно быть, Якушев надеялся, что дальше меня разбор "несправедливости" не пойдет. Ему сейчас худо. Он оказался прав, ему полагается еще два рубля и девяносто шесть копеек - его кровные, заработанные. У него, как он уже сказал однажды, ни отца, ни матери, и он хочет, чтоб на его книжке лежало больше денег. Он прав. Но почему же ему неловко сейчас и все отводят глаза, не желая встретиться с ним взглядом? А Захар Петрович знай разглагольствует:
- Я дурной. Жил-жил, работал-работал, а ничего не нажил. Вот - гол как сокол. Что у меня есть? А он наживет. Помяните мое слово, наживет.
- В ведомостях будущего месяца надо будет учесть эту покраску, передайте Федору Алексеевичу, - не глядя на Якушева, говорю я Ступке.
- Я просто хотел, чтобы было правильно, - произносит вдруг Якушев, словно оправдываясь.
- Вот мы и проверили, и будет правильно. Все.
Степан уходит первый, за ним - Ступка, бормоча себе под нос:
- Скажи, какой разумный хлопец...
Помявшись у стола, выходит и Якушев.
С тех пор как часть дохода с мастерских идет на зарплату ребятам, о каждом из них я могу сказать больше, чем прежде.
- Гроши - як та лакмусовая бумажка, - сказал раз Ступка, показав, что у него есть кое-какие познания и по части химии. - Чего и не знал про человека - узнаешь.
И верно. Каждый повернулся какой-то новой стороной. Лира, Крещук и Катаев завели общую сберегательную книжку и клали на нее свою зарплату.
- Не поссоритесь? - спросил я.
Лира только плечами пожал.
Прo Лиду ребята говорили, что у нее в ладони дырка. Всякий раз она просила часть денег выдать ей на руки, накупала пустяков, тут же их раздаривала, одалживала деньги девочкам в школе, забывала кому, а если ей отдавали, удивлялась: "Вот так раз!"
Якушев сначала весь свой заработок до копейки держал в сберкассе. Потом стал каждый месяц брать рублей десять и покупал книги. Он очень дорожил ими, складывал в тумбочку с нежностью их перебирал и перелистывал.
- Дай почитать, - просил кто-нибудь из ребят.
- Я тебе из библиотеки принесу, - неизменно отвечал Якушев.
И приносил, а своей книги не давал. Скоро у него перестали спрашивать: когда дают со скрипом, уж лучше не просить - все равно никакой радости!