И всегда находился кто-нибудь, кто вопил о богоТворении и истории далекой планеты, где некто по имени Петр давал тот же ответ, что и Дьюк.
Никогда и ничего в этих спорах не решалось - но расспросы возобновлялись всякий раз, когда Дьюк выказывал признаки бодрствования.
- Как получается, что вы с Ваатой не умираете, Дьюк?
- Мы ждем.
- Чего вы ждете?
- Нет ответа.
Этот повторяющийся диалог спровоцировал несколько кризисов, пока в одном из поколений капеллан-психиатр не издал приказ о том, чтобы ответы Дьюка обнародовались лишь с его, капеллан-психиатра, дозволения. Слухи и сплетни приказ, конечно, не пресек, зато свел все, помимо официальной версии капеллан-психиатра, к мистической ереси. Вот уже два поколения капеллан-психиатров не повторяли этого вопроса. Текущие интересы больше сосредоточивались на келпе, распространяемом морянами по всепланетному океану Пандоры. Келп был крепок и здоров, но признаков разумности не подавал.
Там, где дрейфовали великие острова, частенько на горизонте виднелось маслянисто-зеленое пятно зарослей келпа. Все сходились на том, что это хорошо. Келп служил нерестилищем для рыб, и всякий видел, что рыбы по нынешним временам стало больше, хоть и поймать ее не так-то легко. Нельзя же забрасывать сеть в заросли келпа. Сети попросту запутывались там и пропадали. Даже тупая рыба мури научилась прятаться в этих зарослях при приближении рыбаков.
А еще возобновлялись вопросы о Корабле. Корабле, который был Богом и покинул человечество на Пандоре.
- Почему Корабль оставил нас здесь, Дьюк?
- Спросите у Корабля. - Вот и все, чего можно было добиться от Дьюка в ответ.
Многие капеллан-психиатры возносили к нему мысленные молитвы. Но Корабль не отвечал. Во всяком случае, голосом, который был бы им слышен.
То был тревожный вопрос. Вернется ли Корабль? Корабль, оставивший гибербаки на орбите Пандоры. На странной орбите, которой, казалось, нипочем законы гравитации. Среди островитян и морян Пандоры встречались и такие, кто полагал, что Ваата ждет, когда гибербаки будут возвращены с орбиты, - и когда это произойдет, она проснется.
Никто не сомневался, что существует связь между Ваатой и Дьюком, - так почему бы не быть связи между Ваатой и жизнью, дремлющей в гибербаках?
- Как ты связан с Ваатой? - спрашивал очередной капеллан-психиатр.
- А как ты связан со мной? - отвечал Дьюк.
Ответ педантично заносился в Книгу Дьюка и порождал новые споры. Однако было замечено, что, когда задавались подобные вопросы, Ваата шевелилась. Иногда сильно, а иногда в ее обширной плоти угадывался лишь намек на движение.
- Это как страховочный трос, которым связываются наши ныряльщики, заметил как-то вдумчивый морянин. - И ты всегда можешь отыскать своего напарника.
Сознание Вааты протягивало цепочку к генетической памяти альпинистов. Они совершали восхождение, она и Дьюк. Это она ему показывала много раз. Ее воспоминания, разделенные с Дьюком, таили дивный мир вертикали, который островитяне едва ли могли себе представить и которому голографические изображения не отдавали должного. Но она не думала о себе как об одном из восходящих, да и вообще не думала о себе. Были только страховочный трос и восхождение.
Во-первых, нам пришлось
выработать образ жизни, не
нуждающейся в суше, во-вторых, мы
сохранили всю технологию и
оборудование, какие только сумели
спасти. Льюис оставил нам команду
биоинженеров - наше проклятие и наше
самое могущественное наследие. Мы не
могли позволить столь драгоценным и
немногочисленным нашим детям
вернуться в каменный век.
Из дневников Хали Экель
Уорд Киль со своей высокой скамьи взглянул вниз на стоящих перед ним просителей. Мужчина был высоким морянином с татуировкой преступника на лбу винно-красной буквой "И", означающей "изгнан". Этот морянин никогда не сможет вернуться в богатые подводные края. И ему известно, что островитяне приняли его только ради его стабилизирующих генов. Однако на сей раз ничего им не удалось стабилизировать. Вероятно, морянин догадывался, каким окажется приговор. Он нервно утирался уже мокрым платком.
Его сожительница была маленькой и стройной, с бледно-золотистыми волосами и маленькими впадинками на месте глаз. На ней было длинное голубое сари, и, когда она ступала, Киль слышал не шаги, а какое-то царапанье. Она покачивалась из стороны в сторону и напевала себе под нос.
"И почему утро должно было начаться именно с этого случая? - раздумывал Киль. - Извращенная ирония судьбы. Именно сегодняшнее утро!"
- Наш ребенок имеет право жить! - провозгласил морянин. Его голос разнесся по всей палате. В Комитете по жизненным формам подобные громогласные протесты раздавались нередко, но на сей раз Киль был уверен, что весь этот пыл адресован женщине, дабы убедить ее, что ее спутник намерен бороться за них обоих.
Как верховному судье комитета Килю слишком часто доводилось роковым росчерком пера подтверждать то, чего просители боялись больше всего. Частенько случалось и иначе, и тогда в этой палате слышался жизнерадостный смех. Однако сегодня, в данном случае, смех здесь не прозвучит. Киль вздохнул. То, что проситель - морянин, пусть даже преступник по их законам, придавало всему делу политическую окраску. Моряне были заинтересованы в любом "нормальном", по их мнению, потомстве и ревниво отслеживали любые роды наверху, если один из родителей был морянином.
- Мы крайне внимательно изучили ваше прошение, - произнес Киль и посмотрел направо и налево на коллег по комитету. Те сидели, равнодушно глядя кто куда - на крутой изгиб пузырчатого потолка, на мягкую живую палубу, на стопку отчетов перед ними - куда угодно, только не на просителей. Грязная работа была оставлена Уорду Килю.
"Если бы они только знали, - подумал Киль. - Высший комитет по жизненным формам вынес мне свой приговор... как вынесет со временем и им". Он чувствовал глубокое сострадание к стоящим перед ним просителям, но правосудие было неотвратимым.
- Комитет определил, что данный субъект - ни в коем случае не ребенок! - является всего лишь модифицированной гаструлой...
- Мы хотим этого ребенка! - Мужчина вцепился в барьер, отделявший его от высоких скамей заседателей комитета. Охрана насторожилась. Женщина продолжала напевать и раскачиваться - совершенно не в такт мелодии, исходившей из ее уст.
Киль перебрал лежавшую перед ним стопку отчетов и вытащил пухлую папку, набитую расчетами и графиками.
- у субъекта был обнаружен ген аутоиммунной реакции, - сообщил он. Такая генетическая структура ведет к тому, что клеточное содержимое губит самое себя, разрушая клеточную оболочку...
- Тогда оставьте нам этого ребенка, пока он не умрет сам! - выпалил мужчина, утирая лицо мокрым платком. - Во имя человечности, оставьте нам хоть эту малость!
- Сэр, во имя человечности я не могу этого сделать, - возразил Киль. Мы определили, что эта структура является в случае инфицирования субъекта вирусом-переносчиком контагиозной...
- Нашего ребенка! Не субъекта! Нашего ребенка!
- Довольно! - воскликнул Киль. Охрана молча подвинулась поближе к морянину. Киль ударил в гонг, и шум в зале стих. - Мы клялись охранять человеческую жизнь, поддерживая жизненные формы, не являющиеся летальными отклонениями.
Отец-морянин отшатнулся, потрясенный этим ужасным приговором. Даже его сожительница перестала покачиваться, продолжая, однако, тихо напевать.
Килю хотелось крикнуть им всем: "Я умираю, прямо здесь, перед вами, я умираю!" Но он подавил этот порыв, решив, что если уж поддаваться истерике, то лучше сделать это дома.
- Мы облечены властью, - произнес он, - принимать крайние меры, чтобы обеспечить выживание человечества в той генетической неразберихе, которую оставил нам Хесус Льюис. - Он откинулся на спинку кресла и постарался унять дрожь в руках и в голосе. - Нас глубоко огорчает необходимость отказа. Уведите вашу женщину домой. Позаботьтесь о ней...