И Юрген стал ждать.
Когда эти вопросы были исчерпаны, жук-навозник ушел, добродушно улыбаясь.
- Мораль, а не искусство, - сказал он, уходя.
Судьи встали и низко поклонились жуку. После совещания, Юрген был обвинен, во вступлении на стезю нежелательной ошибки. Его судьями являлись жрецы Нановиза, Слото-Виепуса и Заполя - богов Филистии.
Затем жрец Заполя надел очки и, справившись в каноническом кодексе, объявил, что такое изменение в обвинительном акте требует при исполнении приговора отделения Юргена от остальных.
- ...Ибо каждый, конечно же, должен быть отправлен в преисподнюю своих отцов, как и предсказано, для того чтобы исполнились пророчества. Религия чахнет, когда пророчества не исполняются. Теперь оказывается, что праотцы этого осужденного из плоти и крови были другой веры, нежели прародители этих гнусных иллюзий, и его отцы предсказали совсем другое, а их преисподняя называется Адом.
- Вы недостаточно знаете, - сказал Юрген, - о евбонийской религии.
- У нас так написано в великой книге, - ответил жрец Нановиза, дословно, без ошибок и помарок.
- Тогда вы увидите, что король Евбонии является главой тамошней церкви и по своему желанию меняет все пророчества. Мудрый Говлэ прямо говорит об этом, а рассудительный Стевегоний был вынужден согласиться с ним, хотя и с неохотой, как вы тут же обнаружите, справившись с третьим разделом его широкоизвестной девятнадцатой главы.
- Говлэ и Стевегоний, вероятно, знатные еретики, - сказал жрец Заполя. - Я считаю, что это было решено раз и навсегда на Ортумарской конференции.
- Э! - сказал Юрген, которому не нравился этот жрец. - Сейчас я могу поспорить, - продолжил Юрген слегка снисходительно, - что вы, судари, не читали ни Говлэ, ни даже Стевегония в свете комментариев Фосслера. И вот поэтому вы их недооцениваете.
- Я, по крайней мере, читал каждое слово, когда-либо написанное любым из этих троих, - ответил жрец Слото-Виепуса, - и нужно сказать, с живейшим отвращением. - А этот Говлэ, в частности, как я спешу согласиться с моим ученым коллегой, самый знаменитый еретик...
- О сударь, - испуганно сказал Юрген, - что вы такое говорите о Говлэ?
- Я говорю вам, что был возмущен его "Historia de Bello Veneris"...
- Вы меня удивляете: все же...
- ...Потрясен его "Pornoboscodidascolo"...
- Я едва могу поверить: даже при этом вы должны допустить...
- ...И поражен его "Liber de immortalitate Mentulae"...
- Сударь, признавая, что это ранняя работа, в то же самое время...
- ...И был шокирован его "De modo coeundi"...
- Но тем не менее...
- ...И раздражен невыразимой гнусностью его "Erotopaegnion"! Его "Cinaedica"! А особенно его "Epipedesis", этой самой тлетворной и пагубной книгой, quern sine horrore nemo potest legere...
- Все же, вы не можете отрицать...
- ...И прочитал также все опровержения взглядов этого мерзкого Говлэ, написанные Занхием, Фавентином, Лелием Винцентием, Лагаллой, Фомой Гиамином и восемью другими восхитительными комментаторами...
- Вы очень точны, сударь, но...
- ...Короче, я прочитал все книги, которые вы можете себе вообразить, - сказал жрец Слото-Виепуса.
Плечи у Юргена поднялись до ушей, и Юрген молча вытянул вперед руки ладонями вверх.
"Да, я понимаю, - говорит Юрген самому себе, - что этот Реалист для меня чересчур обстоятелен. Тем не менее, он выдумывает факты: он публично опровергает Говлэ, которого лично я выдумал, цитируя книги, которые никогда не существовали. А это нечестно, теперь у Юргена остается только один шанс, но, к счастью, верный".
- Что вы там вертите у себя в кармане? - спрашивает старый жрец Заполя, ерзая и приглядываясь.
- Ага, вы вполне можете об этом спросить! - восклицает Юрген. И он развернул пергамент, который вручил ему Магистр Филолог и который Юрген берег до того времени, когда тот понадобится больше, чем его бойкий язык. О самые неправедные из судей, - твердо говорит Юрген, - слушайте и трепещите! "После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном, Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого".
- Ха, и что нам с этим делать? - спросил жрец Нановиза, подняв брови. - Зачем вы рассказываете нам о таких неуместных вещах?
- Я думал, это вас заинтересует, - сказал Юрген. - Этот факт показался мне весьма забавным. Поэтому я подумал, что должен его упомянуть.
- Тогда у вас очень странные представления о забавном, - сказали они ему. И Юрген понял, что либо воспользовался заклинанием неправильно, либо чары его магии вожди Филистии недооценили.
ГЛАВА XXXIII
Прощание с Хлоридой
И вот филистеры вывели своих пленников и приготовились исполнить приговор. Но прежде они позволили молодому королю Евбонийскому поговорить с Хлоридой. - Прощай, Юрген! - сказала Хлорида, тихо всхлипывая. - Меня мало волнуют дурацкие слова, высказанные против тебя жрецами Филистии. Но длиннорукие палачи уже рубят мое дерево, чтоб распилить его на доски и сделать кровать для королевы Филистии: это первое, что приказала сегодня утром королева Долорес. И Юрген воздел руки к небу.
- Ох уж эти женщины! - сказал он. - Что бы подумал об этом мужчина?
- Поэтому, когда мое дерево срубят, мне придется удалиться в мрачные края, где вообще не существует смеха и где смущенные мертвецы без толку бродят по лугам с непахнущими асфоделями и по тоскливым миртовым рощам смущенные тихие мертвецы, которые даже не могут плакать, как я сейчас, но могут лишь гадать, о чем же они сожалеют. И мне тоже придется отведать летейской воды и забыть все, что я любила.
- Ты должна поблагодарить своих праотцев за воображение, моя милая, а то твоя судьба была бы еще хуже. Я отправляюсь в куда более варварскую преисподнюю, в Ад людей, которые думали исключительно о пламени и вилах, печально сказал Юрген. - Всякие там черти, выдуманные болезненным воображением предков. - И он поцеловал Хлориду в лоб. - Моя милая, милая девочка, - сказал он, всхлипнув, - пока ты помнишь меня, делай это милосердно.
- Юрген, - и она вцепилась в него, - ты ни разу, ни единую минуту не был зол по отношению ко мне. Юрген, ты не сказал ни одного грубого слова ни мне, ни кому-либо другому за все время, что мы жили вместе. О Юрген, которого я любила так, как ты не мог любить никого, не много же другие женщины оставили мне для почитания!
- В самом деле, жаль, что ты любила меня, Хлорида, я не достоин этого. - И какое-то мгновение Юрген так и думал.
- Если б так сказал кто-нибудь другой, Юрген, я бы рассердилась. И даже твои слова волнуют меня, потому что никогда не существовало между двух холмов гамадриады, у которой был бы хоть вполовину такой безумно-умный муж, настолько легкомысленно относящийся ко времени и судьбе, с черными, прилизанными на одну сторону волосами и огоньком в озорных карих глазах.
И Юрген понял, что это представление о нем Хлориды и что она наверняка именно таким его и запомнит. И он больше всего на свете был уверен в том, что ни одна женщина не попытается понять мужчину, которого она решилась любить, нежить и холить, как рабыня.
- Милая моя женушка, - сказал Юрген, - но я же любил тебя, и мое сердце сейчас разрывается на части, когда тебя отнимают у меня. А воспоминания о твоем нраве и радости, которую он мне приносил, будут вызывать во мне огромную гложущую тоску во все грядущие долгие времена. О, не напыщенной любовью любил я тебя - без безумия и возвышенного бреда, и без длинных речей, но любовью, соответствующей моему положению, - тихой, сердечной любовью.
- Ты наверняка попытаешься, когда я умру, облачить свое горе в подходящие слова? - спросила она у него, очень грустно улыбаясь. - Неважно, ведь ты же Юрген, а я тебя любила. И я рада, что ничего об этом не узнаю, когда в грядущие долгие времена ты будешь рассказывать множеству других женщин о том, что именно говорили Зоробасий и Птолемопитер, и будешь позировать и фантазировать им в удовольствие. Ибо я вскоре вкушу вод Леты, и забуду тебя, король Юрген, и всю радость, что получила от тебя, и всю гордость, и всю любовь к тебе, король Юрген, который любил меня так, как был способен.
- А ты думаешь, в Аду будут любовные похождения? - спросил он со скорбной улыбкой.
- Они будут везде, - ответила Хлорида, - куда ты направляешься, король Юрген. И будут женщины, чтобы слушать тебя. И, наконец, будет дылда в парике.
- Мне жаль... - сказал он. - Но я любил тебя, Хлорида.
- Теперь это мое единственное утешение. А вскоре я увижу Лету. Я возлагаю на Лету большие надежды. И все же я не могу не любить тебя, Юрген, на которого больше не надеюсь.