- Но послушай, Несс, существует император, что правит нынче в Константинополе и время от времени имеет дела со мной. Да, я мог бы рассказать тебе историю про то, какими хитростями он достиг трона...
- Люди при восхождении обычно марают руки, - процитировал кентавр.
- "Юрген, - говорит мне этот император несколько месяцев тому назад, сидя в своем дворце венценосный и тоскливый, пытаясь при выплате моей честной прибыли надуть меня на несколько изумрудов, - Юрген, я не сплю ночами из-за дурака Алексия, который является ко мне в покои с выпученными глазами и тетивой вокруг шеи. А мои варяги, должно быть, в сговоре с этим слабоумным призраком, потому что я постоянно приказываю им не допускать Алексия ко мне в спальню, а они не повинуются. Быть Царем Востока совсем не просто, Юрген, когда нужно покоряться таким обстоятельствам". Да, это мне говорил сам кесарь Фарамон, а я делаю вывод, что тень венца доведет его до ужасно плачевного состояния, несмотря на то что он - могущественнейший монарх на свете. И я не поменялся бы местами с кесарем Фарамоном, я, уважаемый всеми ростовщик со своим домом и наделом земли. Разумеется, это чудесный мир, а этот сад посещают не более странные существа, чем те, что порой появляются у человека в голове, а он и сам не знает, как это случилось.
- Но ты должен понять, что сад вскоре будет переделан. Вон там ты можешь заметить двоих, которые требуют очистить это место от всех фантастических, бесполезных видений и которые преобразуют естественные богатства этого сада согласно всеобще одобренным методам.
И вдалеке Юрген разглядел две фигуры, приближавшиеся с востока, настолько высокие, что их головы поднимались над окружающими холмами и озарялись лучами солнца, которого еще не было видно. Один из приближавшихся был белый, одутловатый на вид великан со сварливым выражением лица: он шел, опираясь на палку. Другой великан был бледно-желтым; его лицо лоснилось, и он ехал верхом на огромной корове, которую звали Аудумла.
- Двигай туда, брат, со своим посохом жизни, - говорит желтый великан, - там есть чем заняться.
- Да, брат, это место должно сильно измениться, чтобы удовлетворять нашим требованиям, - проворчал другой. - Пусть меня поджарят на костре, если я знаю, с чего начать!
А когда великаны обратили свои скучные и грубые лица к саду, солнце поднялось над кругом голубых холмов, так что слитые воедино тени двух великанов упали на сад. На мгновение Юрген увидел, что местность накрыта длиннющей узкой тенью: так в геральдике можно увидеть черную полосу, начертанную прямо поперек ярко раскрашенного щита. Затем окружающее сияние задрожало и исчезло, как лопнувший пузырь.
А Юрген стоял посреди чистого поля, добросовестно вспаханного, но на котором еще ничего не взошло. А кентавр, похоже, по-прежнему был с ним. Юрген заметил копыта этого существа, но все золото смылось или стерлось с них во время путешествия.
- Видишь, Несс! - воскликнул Юрген. - Сад опустел. О, Несс, разве справедливо, что такая прелесть должна быть уничтожена?
- Не-е, - ответил кентавр, - не-е! - Долго, причитающе он ржал: Не-е!
А когда Юрген поднял голову, то увидел, что его спутник - не кентавр, но лишь заблудившаяся верховая лошадь.
- Был ли ты прежде животным, - говорит Юрген, - и обычное ли животное привезло меня в сад между рассветом и закатом? - И Юрген безутешно рассмеялся: - В любом случае, ты надел на меня странную и прекрасную рубаху. И теперь я вижу, что твоя уздечка отмечена диадемой. Так что я верну тебя в замок Бельгард, и, может, гетман Михаил меня наградит.
Затем Юрген вскочил на коня и поскакал прочь со вспаханного поля, на котором все еще ничего не взошло. Оставив позади пашню, он подъехал к дорожному щиту с какой-то надписью чудными красными и желтыми буквами.
Юрген замедлил движение, чтобы ее разобрать.
"Прочитай меня! - было написано на щите. - Прочитай меня и пойми, если сможешь! Я позвал, и ты остановился на своем пути, предвидя нечто необычное, нечто забавное. Это так, хотя я - ничто, и даже менее того. Никто не видит меня, кроме того, кто здесь прозябает. Путник, я есмь закон Вселенной. Путник, воздай закону должное!"
Юрген почувствовал себя обманутым.
- На самом деле, очень глупый щит! Разве может он быть "законом Вселенной", когда в нем нет никакого смысла? - пробормотал Юрген. - Ведь любой бессмысленный закон был бы нечестным.
ГЛАВА VI
Показывающая, что Середа - женщина
Махнув рукой на этот дурацкий щит, Юрген повернул было на восток к Бельгарду, но его конь запротивился. Ростовщик воспринял это как знак.
- Тогда вперед! - сказал он. - Во имя Кощея! - И впоследствии Юрген позволял коню самому выбирать дорогу.
Так Юрген, проехав через лес, где увидел множество вещей далеко не лицеприятных, чтоб их замечать, оказался у большого каменного дома, похожего на тюрьму, и стал искать там прибежища. Но внутри он не обнаружил ни души, пока не дошел до большого, только что подметенного зала. Помещение удручало своей холодной опрятной пустотой, так как в нем не было никакой обстановки, если не считать голого соснового стола, на котором лежали измерительная линейка и чашечные весы. Над столом висела плетеная клетка с синей птицей и еще одна плетеная клетка с тремя белыми голубями. И в этом зале уже немолодая женщина, одетая во все синее и повязавшая вместо головного убора полотенце, разбирала необычайно цветастые ткани.
У нее были очень ясные глаза с морщинистыми веками, а когда она взглянула на Юргена, ее сморщенный подбородок задрожал.
- О, - сказала она, - у меня гость. Добрый день тебе в твоей блестящей рубахе. Это одеяние я, похоже, узнаю.
- Добрый день, бабушка! Я ищу жену, которую, как подозреваю, утащил дьявол. Бедняжка! Теперь же, заблудившись, я собрался провести эту ночь под твоей крышей.
- Очень хорошо: лишь немногие ищут Матушку Середу добровольно.
Тут Юрген понял, с кем говорит, и хотя обеспокоился, но не показал виду. Все Лешие в делах весьма ненадежны.
Поэтому он заговорил очень учтиво:
- И что же ты здесь делаешь, бабушка?
- Отбеливаю. В свое время я отбелю и одежду, которую носишь ты. Я все обесцвечиваю. Сейчас ты видишь эти тряпки такими, какие они есть на самом деле. Клото спрятала сверкающие нити, а Лахезида соткала из них, как ты можешь заметить, причудливые узоры, весьма диковинные на вид, но, когда я разберусь с этими тряпками, в них будет красоты, цвета и странности не больше, чем в посудных полотенцах.
- Теперь я осознаю, - сказал Юрген, - что твоя сила и власть намного больше любой силы на свете.
Он создал об этом песнь в честь лешачих и их дней, но особо в честь всемогущей Матушки Середы и останков, которые упали на среду. И Четвергице, Вторнице и Субботице отдал он должное. Пятницу и Неделю Юрген также похвалил за те разрушения, которые указаны под их именами в святцах. О, не было никого, сравнимого с Матушкой Середой: ее власть была центром всех сил Леших. Другие совершали незначительные поступки, словно мышки; она же опустошала, словно песчаная буря, и там, где проходила Матушка Середа, оставалось множество куч песка, а больше ничего.
Песнь не являлась шедевром и не улучшилась бы при повторении. Но это был неоспоримый панегирик, и старуха прихлопывала в такт тощими руками, а ее сморщенный подбородок дрожал, и она делала обмотанной полотенцем головой круговые движения, а ее тонкие губы искривила гордая и глупая улыбка.
- Хорошая песня, - сказала она. - О да, превосходная песня! Но ты ничего не доложил мне о моей сестре Понедельнице, управляющей днем Луны.
- Лунник-понедельник! - воскликнул Юрген. - Да, я упустил понедельник, вероятно, потому, что Понедельница старше вас всех, но отчасти из-за условностей, вызванных моей системой стихотворных размеров. Мы должны оставить Понедельницу невоспетой. К тому же, как я могу все упомянуть, когда воспеваю силу Середы?
- Но, - возразила Матушка Середа, - Понедельнице это может не понравиться, и она может устроить в стирке выходной, чтобы поговорить с тобой. Однако повторяю, это превосходная песня. И в ответ на твою хвалу я расскажу тебе, что, если твою жену утащил дьявол, твое дело способен разрешить лишь один Кощей. Думаю, несомненно, что в поисках справедливости ты должен идти к нему.
- Но как мне добраться до него, бабушка?
- О, что касается этого, вообще неважно, какой тропинкой идти. Все дороги, как говорится, окольным путем ведут к Кощею. Необходимо лишь не оставаться на месте. Я рассказываю тебе так много в благодарность за твою песню, потому что она была превосходна, и никто до сего дня не слагал песни в мою честь.
Юрген удивился, увидев, насколько простодушна эта Матушка Середа, сидевшая перед ним, трясясь и ухмыляясь, хрупкая, как опавший листок, с головой, обвязанной обычным кухонным полотенцем, но чья сила была так огромна.
"Подумать только, - размышлял Юрген, - мир, в котором я живу, управляется существами, у которых нет даже и одной десятой доли ума, который есть у меня! Я часто подозревал об этом, и это решительным образом несправедливо. И, вероятно, стоит посмотреть, не смогу ли я что-нибудь извлечь из того, что я такой чудовищно умный".
Вслух же Юрген сказал:
- Я не удивляюсь, что ни один профессиональный поэт никогда не пытался сложить песнь о тебе. Ты слишком величественна. Ты напугала этих рифмоплетов, которые чувствуют себя недостойными столь крупной темы. Так что тебе остается лишь быть оцененной ростовщиком, поскольку именно мы имеем дело с сокровищами этого мира и наблюдаем за ними после того, как с ними уже разделались вы.
- Ты так думаешь? - сказала она, польщенная еще больше. - Ну, может, и так. Но я удивляюсь, что ты, такой прекрасный поэт, должен был стать ростовщиком.
- На самом деле, Матушка Середа, твое удивление заставляет, в свою очередь, удивиться меня, ведь я не могу и представить занятия более подходящего для отставного поэта. Какое разнообразное общество окружает ростовщика! Люди высокого и низкого положения и даже представители света порой испытывают денежные затруднения: тогда пахарь топает прямо ко мне в лавку, а герцог тайком посылает кого-нибудь. Поэтому люди, которых я знаю, и частички их жизней, в которые я вникаю, дают мне много тем для сочинительства.
- О да, в самом деле, - мудро произнесла Матушка Середа, - может, суть именно в этом. Но я сама не одобряю сочинительства.
- Более того, сидя у себя в лавке, я тихонько жду, когда ко мне придет дань со всех концов земли. Все, что где-либо ценят люди, рано или поздно приходит ко мне: драгоценности и изящные безделушки, бывшие гордостью цариц, и колыбель со следами зубок на краю, и серебряные ручки от гроба; или это может оказаться старая сковорода; но все приходит к Юргену. Так что просто тихонько сидеть в своей темной лавке и удивляться историям принадлежащих мне вещей и тому, как они сделались моими, - поэзия; это глубокое, высокое и древнее размышление бога, который дремлет посреди того, что время оставило от мертвого мира, если ты меня понимаешь, Матушка Середа.
- Понимаю! Да, я понимаю подобающее богам по вполне определенной причине.
- И потом еще одно: тебе не нужна никакая деловая изобретательность. Люди согласны на любые твои условия, иначе они бы не пришли. Так что ты получаешь блестящие, с острыми кромками, монеты, на которых можешь ощутить, у себя под пальцами, рельеф гордой царской головы с лавровым венком, наподобие метелки проса. И ты получаешь стертые, позеленевшие монеты, опозоренные титулами, подбородками и крючковатыми носами императоров, которых никто не помнит или на которых уже всем наплевать. И все это - лишь тихонько ожидая и делая одолжение посетителям, позволяя отдать тебе принадлежащее им за треть своей стоимости. И это легкий труд, даже для поэта.