как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Он пел, прикрыв глаза, серьезно и старательно, не стесняясь того, что он, ученый человек, поет в этом заплеванном подземном переходе. Он, ветеран, увешанный во всю грудь регалиями.
Переглянулся он с Нинель, и они вывели дуэтом:
Для меня, братан,
это семечки,
ну, как вырастить
пару ног...
Приходи ко мне
На скамеечку
Поплевать на мой
бугорок...!
Арнольдик слегка подтолкнул меня в плечо, и мы грянули хором, утирая по щекам сопли и слезы:
Ты поправь
кепарь
на затылочке
и бранить меня
ты не будь!
Если я тебе
из могилочки
тоже выплюну
что-нибудь!
И совсем уже захлебываясь горькими своими воспоминаниями о таких близких и, как оказалось, напрасных потерях, мы душевно закончили, прямо на разрыв души:
Подтолкни!
И не мучай вопросами,
я имею жить,
как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Потом мы обнялись и просто ревели.
Когда же проревелись, заметили вокруг себя небольшую толпу, которая в большинстве своем тоже плакала, бросая нам деньги...
Я смотрел на зареванные эти рожи и понимал, что этим людям, способным плакать с другими, с любым другим, просто так, за компанию, друг по другу, что не донести к ним никакой истины.
Никогда.
Потому что это - мой народ. И не нужно ему никаких истин. Он сам истина.
Этот самый великий, самый несчастный, самый ленивый, самый пьяный, самый добрый и талантливый народ...
А я вдруг понял, что ничего уже не боюсь, и больше никогда ничего не буду бояться.
Потому, что я боялся совсем в другой жизни.
Я боялся, когда был живой...
Люди мы, может, и маленькие, но народ мы - Великий!
Эх, построю тете Кате протез, и будем с ней жить!
Я наклонился, и заглянул в коробку под ногами: на обед мы, кажется, заработали.
А об ужине думать было рано.
XXX