Она вздрогнула, перепуганная его голосом, и повернулась, а он, без всяческих усилий, вынул из ее руки нож с длинным лезвием.
Женщина не сказала ни слова, в темноте ему не было видно выражения ее глаз. Они стояли, друг против друга, совершенно обнаженные - она, белокожая, с маленькими девичьими грудями, со стройными ногами и округлыми плечами, по которым разметались волосы. Стиснутые губы говорили о ненависти и страхе. Лишь на короткое мгновение захотелось ему ее убить, снести голову женщины Тирфингом. Ее лицо показалось ему слишком красивым, чтобы его исказила гримаса смерти. Никогда еще по-настоящему не обладал он женщиной, а ведь на стольких насмотрелся сегодня. Страх Астрид усилил его желание. Сын Бозы заметил, что женщина направила свой взгляд меж его ног. Он посмотрел туда же и обнаружил, что его член начинает подыматься и твердеть будто рукоять ножа. Тогда медленным движением Астрид повернулась к юноше спиной, нагнула спину, схватилась руками за лавку и оттопырила свой круглый зад. Сын Бозы отбросил свой меч и нож и вошел в нее так глубоко, что женщина даже вскрикнула от боли. Желудь на конце его длинного члена был велик, и он погрузился в Астрид глубже, чем когда-либо доставал ее муж, Отар. Но сразуже после мгновения боли у нее появилось чувство совершеннейшего переполнения, доставившее доселе неиспытанное ею наслаждение, потому она еще сильнее согнулась, чтобы член юноши входил в нее глубже и глубже. Ее изогнутой книзу шеи коснулись кончики его пальцев, затем губы, из-за чего наслаждение усилилось. Сын Бозы нежно покусывал Астрид за шею, его пальцы схватили ее свисающие книзу груди и сжали так сильно, что у нее даже перехватило дыхание. Но это только лишь увеличило наслаждение, равно как и страх, что, удовлетворив свое желание, юноша отрубит ей голову за то, что она хотела его зарезать. Потому с крайней тревогой воспринимала женщина каждое прикосновение и неспешные движения его мужского естества в своих укромнейших уголках тела, совершенно непохожие на те, что делал ее Отар - он брал ее грубо и резко, спешно утоляя свое желание, точно так же, как быстро утолял он голод, разрывая пальцами ячменные лепешки и куски мяса. Только страх перед смертью как-то не убивал наслаждения, наоборот - только увеличивал его, как будто последние мгновения жизни женщина хотела пережить вдвойне, втройне, параллельно... Она понятия не имела, что после подобного удара, который выдержало ее влагалище, чувство раскошного блаженства будет еще усиливаться и усиливаться, пока в какой-то миг не потеряла ощущение действительности, очутилась на краю какой-то пропасти, а затем упала в нее, погружаясь вниз, в теплую бездну... Астрид громко вскрикнула от ужаса и блаженства, а потом вскрикнула еще раз, почуяв в себе извержение его семени. Беспомощно упала она на колени и спрятала лицо в овечьих шкурах, лежавших на лавке.
А он, успокоенный, впервые овладев женщиной, презрительно глядел на свой все еще торчащий, блестящий от выделений член. Удовлетворение вожделения смирило его, но все равно, к этой женщине он чувствовал отвращение. Ее влагалище издавало противный рыбный запах, в то время, как у Зелы всегда пахло хвоей. Ее кожа имела неприятный соленый привкус, кожа Зелы же вкусом напоминала иголочки можжевельника и ромашку. Получается, что не все женщины были такими как Зелы?
Трясясь всем телом, Астрид заползла на лавку и легла будто мертвая, недвижными глазами глядя в темноту под потолком. Сын Бозы лег рядом и обхватил ее рукой, чтобы - если уснет сам - она не смогла уйти и вновь вернуться с ножом. Но та, видать, даже и не помышляла об этом.
- Семь лет жила я со своим мужем, - шептала она, - но никогда не познала наслаждения. Это страх смерти и ненависть к тебе принесли мне его.
Юноша не мог объяснить ей случившегося. Он лишь подумал, что не все женщины напоминают Зелы, наверняка среди них существуют разные, как различными бывают цветы на лугу. Но, по-видимому, все они знают лишь один способ, как вести себя с мужчиной - когда любят, и когда ненавидят, когда ощущают благодарность, и когда ужасно боятся. В любой трудной ситуации они выпячивают перед мужчиной свой голый зад.
Зелы как-то говорила ему, что женщина может отдаться мужчине, не испытывая никакого желания. Иногда ненависть, которую носила она по отношению к мужчине, могла усилить ее наслаждение. И все это говорило о том, что женщине нельзя верить - ни тогда, когда отдается она без всякого наслаждения, ни тогда, когда, отдаваясь - это наслаждение испытывает.
Г Л А В А С Е Д Ь М А Я
З И Ф И К
В течение двух дней Даго и Херим медленно и осторожно продвигались по огромному пространству трясин и болот, сотворенному рекою, которую местные жители называли Нотецью. Сама река была небольшой, но иногда разветвлялась на десятки малых речушек и ручьев; весной и осенью она заливала обширные пространства, которые даже в жаркие месяцы оставались подмокшими. Могло показаться, что вся эта местность творит одну громадную ловушку на человека - необозримые луга, поросшие высокой, по пояс человеку травой, поддавались копытам лошадей, и снизу раздавалось зловещее бульканье черной жижи. Кусты лоз вырастали на тонюсеньком слое земли, скрывающем бездны смрадного ила. То тут, то там, затянутые камышовой шубой, недвижно глядели в небо окна гигантских разливов вонючей воды с роящимися над ними тучами комаров. По ночам на болотах светились огоньки, манящие к себе смельчаков, но пугающие тех, у кого на совести лежало какое-нибудь преступление. Херим раз за разом осенял себя крестным знамением, утверждая, что это людские души горят в огне преисподней, но Даго, будучи родом из края спалов, в котором полно было трясин и болот, только иронично усмехался и спокойнехонько засыпал. Если бы не Даго, не его знание подобных этой местности земель, никогда бы они не перешли Нотець, сотню раз поглотила бы их черная пропасть, скрытая под зеленью трав и кустарника. Но Даго безошибочно направлял своего Виндоса, обходя предательские места. Какой-то чудесный инстинкт - так называл это Херим - заставлял его вести коня по твердой почве, пускай даже и похожей на болото. Ему всегда удавалось обходить разливы смердящей воды, находить сухие возвышенности и кочки, пусть даже и приходилось при этом добавлять пути, прежде чем хоть немного продвинуться вперед.
- Теперь-то мне ясно, почему Пепельноволосые и их держава так никогда и не вошли в историю, - сказал Даго. - Этот край от беспокойных и подвижных северных народов защищен болотами, Здесь живется безопасней, чем за Великими Стенами, Но все же, Херим, реки должны людей не разделять, но объединять. По этой реке когда-нибудь поплывем мы, чтобы взять в свое владение Свободных Людей и пырысян, а еще народы севера. Ведь чего стоит страна без того безбрежия вод, что зовется океаном? Она будет словно человек, что ходит на одной только ноге.
- Я никогда не видал океана, - честно признался Херим. - Но меня учили, что с океана приходит всяческое зло: норманны, юты, англы, аскоманны
- Но ведь океан дает и богатство! И силу! Потому-то все обитающие возле океана народы и сильны.
- Рома лежит близко от моря, но не на самом берегу. А есть ли держава могущественней Ромы?
- Но разве не ведаешь ты о Новой Роме за Великими Стенами? Тот, кто видел град Бизиса, уже никогда не станет восхищаться городами франков. Очень много слыхал я и об удивительнейшей красоте городов Омайядов и Аббасидов, народов, которые сами себя называют "поддаными". Так что самое время разбудить спящего великана, и он сотворит удивительнейшие вещи. - А потом Даго прибавил следующее: - А знаешь ли ты, что я на самом деле думаю про Старую Рому, про папу и ее народе? В этом городе лежал я больным, но встречался со многими проживающими там людьми. И никогда не приходилось мне встречать людей столь самоуверенных и переполненных гордыней, думающих только лишь о себе самих, считающих, будто они и есть наследники великого прошлого - древние ромеи. На самом же деле - это выродки вандалов и лангобардов, гуннов и готов. Они говорят на своем ужасном языке, называемом латынью, понятия не имея о чудном и звучном языке греков. Величие кроется только лишь в Новой Роме. Но таким же великим и чудесным сделаем мы спящего великана.
Херим не отвечал. Где были все эти спящие великаны, если они с Даго тащились уже два дня по этой практически безлюдной стране болот и трясин? Они пересекли уже бесчисленное множество речушек и ручьев, а может и саму Нотець, но все равно новые и новые реки и болотистые разливы становились преградой на их пути. Да и вправду ли где-то далеко отсюда существовала страна лендицов и король Пепельноволосый, равно как и край спалов, куда так упрямо стремился Даго? А вдруг Даго ошибся? Ведь учили же Херима, что на Восходе проживают пожирающие человеческую плоть андрофаги, лысоголовые агрипаи и одетые только в черное меленхлайны - все это народы дикие и варварские, не избирающие себе правителей и не создавшие никаких, даже для самих себя, законов. Старые книги ничего не говорили о лендицах и королях Пепельноволосых или каких-то там спалах. Ведь что случится, если встретится им спящий великан, они разбудят его, а тот схватит их своими пальцами и раздавит будто мошек? Может история и правильно поступала. заставляя восточных великанов находиться во сне. Кто знает, не приведут ли эти болота, по которым бредут они сейчас, к упомянутому в истории громадному озеру, откуда вытекает одна река, называемая Гипанисом, а вокруг озера скачут дикие белые кони подобные Виндосу? В книгах говорилось, что как раз это озеро отделяет мир от края скифов и невров - людей, что раз в году превращаются в волков.
И неожиданно Херим придержал коня.
- Давай повернем назад, господин, - умоляюще попросил он. - Давай вернемся в край Свободных Людей, где дали тебе титул Пестователя. Я боюсь великанов, о которых ты говоришь, что они спят за болотами.
Даго сжал пальцы на рукояти меча. Губы его были сжаты, и до Херима дошло, что через мгновение его голова упадет в то болото, которое уже давно месили копыта их лошадей.
- Я знал, что путь в край спалов преградят мне пущи и реки, и что буду я слышать мольбы о том, что лучше бы повернуть назад. Только я считал, что это будут сладкие голоски обнаженных женщин, но не твой, скриба несчастный.
Хериму казалось, что в последний раз глядит он на заходящее солнце, он даже перестал чувствовать зуд от укусов комаров, облепивших все его лицо и проникших в лошадиную шерсть.
- Прости меня, господин! - испуганно взмолился он.
И может быть - Херим так до конца и не был уверен - был бы он убит, если бы не чей-то отчаянный голос, отвлекший внимание Даго. Из недалеких ивовых зарослей на краю заросшего камышами болота кто-то звал на помощь. Это был зов на языке спалов, и он пронзил сердце Даго болью и радостью одновременно. Сын Бозы ударил коня шпорами, но уже через мгновение сдержал его, так как здесь каждый неосторожный шаг грозил смертью в болотной бездне.
Тогда он спрыгнул с седла и, ведя Виндоса под уздцы, со всей осторожностью направился к ивовым зарослям, потом остановился, так как земля под ногами, как показалось, начала дрожать и проваливаться. В пяти шагах от себя Даго увидал воина с конем, засосанным трясиной по самый живот. Конь ужасно храпел, каждое движение погружало его в болото все глубже. На воине же был панцирь, за спиной висел щит, стеснявшие движения. По-видимому он опасался того, что если сойдет с коня, то и сам завязнет в предательской трясине.
- О господин, спаси меня, - попросил он высоким, молодым голосом.
Его лицо опухло от комариных укусов, панцирь из серебряных чешуй кроваво поблескивал в свете заходящего солнца. Багрово отсвечивал и округлый, покрытый серебром шлем, закрывающий нос молодого воина.
- Подожди немного, говорящий на языке спалов! - крикнул ему Даго.
Боевым топором, что был привязан к седлу Виндоса, нарубил он ивовых ветвей и набросал их перед собою на болотистую почву, затем вытащил из вьюков веревку и по настилу из веток приблизился к плененному в болоте коню.
- Брось мне поводья, - приказал он.
Привязав поводья к веревке, Даго вернулся к Виндосу, вскочил на него и пустил того шагом, вытаскивая одновременно и лошадь с всадником. Попавший в болото конь храпел все громче. но постепенно передние его копыта выбирались на более твердый грунт. Трясина как бы с неохотой отдавала свою добычу, шипя засосанным ранее воздухом воздухом. Еще одно усилие коня, еще один всхрап, и плененный конь вырвался. Весь облепленный черной, густой грязью, на подламывающихся ногах встал он на земле.
- Благодарю тебя, господин, - сказал юноша, соскочив с седла. - Ты спас мне жизнь.
Тут подъехал Херим, удивленно разглядывая спасенного, его одежду и вооружение.
Юноша носил высокие сапоги из тонкой кожи, из такой же кожи были сшиты штаны, поверх кожаной же куртки был надет панцирь из серебряной чешуи, на голове - посеребренный шлем, а на спине - продолговатый щит, тоже покрытый серебряными пластинами. На поясе у него висел меч с длинным и тонким клинком, на плече же был лук с блестящими оковками. Позади инкрустированного серебром седла видна была привязанная накидка из бобровых шкурок, которой всадник, видимо, укрывался по ночам. Воин, судя по голосу, был очень молод, но опухлости от укусов и грязь на лице не позволяли определить его возраст точно. Был он высок и худощав. Его конь, с черной шерстью и длинными ногами, показался Даго красавцем.
- Кто ты, человек, говорящий на языке спалов? - спросил Даго.
Воин указал рукой на уста, давая понять, что не хватает ему воздуха, и ему надо передохнуть. Тяжело дыша, он уселся на траву.
- Господин, я знаю, кто он такой, - вмешался Херим. - В книгах читал я, что за рекой Висулой проживают аргараспиды, носящие серебряные щиты. И погляди, господин, у него как раз серебряный щит. Это именно они когда-то прогнали знаменитого Александра Македонского, так что пришлось александритам отступить к югу и искать добычи в иных краях.
- Помолчи, - поморщился Даго. - Я хочу услыхать от него. Спутай наших лошадей и приготовь хворост для костра. Ночевать будем здесь.
Что-то в молодом воине заставляло Даго задуматься. Он чувствовал на себе его быстрые взгляды, но шлем чужака прикрывал его глаза. Он вроде бы отдыхал, но все его тело выдавало крайнюю подозрительность. Может хотел он удостовериться, что имеет дело не с врагами? Ведь не случайно же он очутился один среди болот. Кто-то или что-то загнало его в этот дикий край.
Херим расседлал лошадей, в том числе и черного коня спасенного воина. Он спутал им ноги, пустил пастись, затем насобирал хвороста и разжег костер. Сделалось темно, но молодой воин все еще не двигался с места, только и того, что снял с плеча свой лук и едва заметным движением вынул из колчана стрелу. Язык тела этого человека, казалось, говорил, что он боится спасших ему жизнь, и что в любой момент готов он сразиться.
Даго опустился на колени и поцеловал болотистую землю, на которой предстояло им спать.
- Что ты делаешь, господин? - изумился Херим.
- Я целую мать, что родила меня и вскормила. Земля может дать или же отобрать у человека силу. Кто проявляет к ней уважение и любовь, тот имеет право считать, что ночь проведет спокойно.
- Но ведь это чары, мой господин.
- Мне ведомо искусство чар, Херим, и, вполне возможно, когда-нибудь я научу тебя ему.
Стало уже совсем темно, и Херим вежливым жестом указал воину место у костра. Он подал ему ломоть ржаного хлеба и разделил на три части остатки имевшейся у них еды - кусок вяленой свинины.
- Ты, господин, спас мне жизнь, - наконец заговорил воин. - Так что тебе должен я первые свои слова. Да, это правда, что родом я из племени аргараспидов, что проживает за рекой Висулой. Меня выслали в посольство к королю Голубу Пепельноволосому, ибо на нас нападают марды, и нам требуется помощь. Но в стране Голуба не признают никаких законов, всех моих людей перебили, меня же загнали на эти болота. Говорят, будто сам Голуб Пепельноволосый заключен в башню, правит же его сын Аслак и воины из Юмно. Когда-то мы оказали помощь отцу Голуба, теперь сами нуждаемся в ней. К сожалению, на наше посольство напали лестки, и значит это, что в стране лендицов нет уже порядка, и никто не почитает закон. Меня же, господин, зовут Зификом.
- Ты говоришь на языке спалов, - отозвался Даго.
Воин пожал плечами.
- Видно, ты издалека, раз вспомнил о спалах. Они живут только в старинных песнях. Языком же, который ты называешь языком спалов, владеют здесь все племена и народы: лендицы, гопеляне, мазовяне, лендзяне и мы, аргараспиды, а на юге - висуляне. На этом же языке разговаривают у князя Гедании и на всем севере, хотя более гортанно и твердо.