Милка больше не приходила к нему на луг или в шалаш. Осенью, пригнав домой раздобревших коров, узнал он, что ее отдали в дар воину повелителя лендицов, что правил за рекой и болотами. Этот воин - как ему рассказали прибыл от владыки Голубя Пепельноволосого и потребовал от Землинов, чтобы их род отдался под владыкино правление. Но это означало посылку через какое-то время трех молодых мужчин в воинскую дружину князя или же на работы по постройке для него городища. Дед никак не желал соглашаться на это, заявив, что родился свободным, и потому никакого другого хозяина кроме себя самого никогда не признает. Тогда воин предложил ему выкуп: молодую женщину теперь, а по осени пять мешков овса и столько шкур от скотины, сколько понесет лошадь. Он забрал с собой Милку, а зимой, по замерзшему болоту приехало целых пять воев с тремя сменными лошадьми. Землины лошадей никогда не разводили, лишь коров и волов, необходимых им для пахоты. С удивлением и боязнью присматривался Белый - потому что так его теперь называли - к этим людям. Они были выше и сильнее Землинов. На головах они носили железные шлемы, у пояса мечи и щиты - Землины же пользовались одними только топорами. На сменных своих лошадей вои нагрузили мешки с овсом и столько шкур, сколько мог поднять один конь. О Милке не рассказали ничего, впрочем, это дело никого и не интересовало. Дед был доволен, так как весь его род и сам он остались свободными. Но парень посчитал, что тот поступил глупо, так как слыхал уже, что дважды зимой с севера на них нападали вооруженные копьями эсты. Роду Землинов приходилось самому обороняться перед ними своими топорами - потому-то многие и погибли. У эстов были только луки да копья - повелитель Голубь Пепельноволосый мог дать Землинам железные мечи и эти полдесятка воинов для защиты от эстов. Или, опять-таки, вместе с Землинами предпринять поход на север, на эстов, чтобы отомстить за их предательские нападения и угнать их скот. Да разве свобода, о которой постоянно талдычил Дед, стоила вечного страха перед эстами?
Этой зимой купцы не приехали, так что мальчишку не продали. Он научился держаться осторожно, избегал встреч с отцом, ни перед кем не показывал своей силы; обманывая всех, он делал вид, что даже ведро с водой ему не по силам. Он надеялся, что, может, весной ему сделают пострижины, перестанут верить в текущую в его жилах кровь спалов. К сожалению, никто не обманулся, и зимой ему, вместо дома, было приказано спать в хлеву с коровами. Да и нельзя было укрыть, что он выше иных его однолеток, что у него самые белые волосы. Спалы, как правило, были очень светловолосыми.
Громадные сугробы окружили палисад и замкнули в своих пределах три жилых дома и два длинных скотских сарая. Реки и болота замерзли. Зима была долгая и тяжкая. В одной льняной сорочке зиму еще можно было пережить в мрачном доме, где окна законопачены шкурами, а на огражденном камнями возвышении день и ночь пылал огонь. Дым, не торопясь, стелился по всему объему, разыскивая дыру в крыше. На высоте головы взрослого мужчины дым становился настолько густым, что щипал глаза и выжимал слезы. Но ближе к самому огню и дышать было полегче, да и теплее было. Но еще теплее было на деревянных нарах, под овечьими шкурами. Женщины пряли лен или овечью шерсть, освещенный лучиной, закрепленной в специальном ухвате, подальше от деревянной стенки, стучал ткацкий станок. На очаге целый день стояли глиняные горшки, в них готовили еду - чаще всего просяную кашу, в которую добавляли куски копченой или сушеной свинины. Раз в неделю пекли лепешки из размолотой на ручных жерновах ржи. Вот только в этом доме не было места для чужака, спала. Так распорядился хозяин рода, Дед, который едва ходил, но до недавнего времени каким-то образом, по-своему, еще забавлялся с десятилетней Милкой.
Мальчишка закапывался в громадную копну сена, собранного прямо над коровами на деревянных жердях. Ему не было холодно, зато он постоянно ощущал голод, ведь бывали такие дни, когда о нем забывали и совсем не приносили поесть. А только лишь в рубахе и босиком он не мог даже наловить рыбы в проруби, так как снег совершенно закрыл землю, а мороз уже через несколько мгновений делал ноги будто деревянными. Вот и приходилось ему днями и ночами слушать, как коровы пережевывают сено, как шлепают об пол коровьи лепешки. Тепло от тел животных и навоза подымалось кверху, так что, скорчившись в сене, еще можно было выдержать. Когда было голодно, он прислушивался к каждому звуку, то от дома - не несут ли еду, то от речки не едут ли купцы. Он даже желал уже, чтобы те приехали и забрали его с собой. А вдруг они дадут ему еду и теплую одежду? А то еще и лыковые лапти или сплетенные из кожи! Он знал, что без всякого сожаления оставит эту деревушку, спрятавшуюся в болотах, потому что чувствовал себя здесь совсем чужим. Дед не был его дедом, отец - отцом, не было у него здесь настоящих сестер и братьев.
Как-то начал он плести из ржаной соломы длинную косу. Сначала обвязал ею стопы и ноги. Ему стало теплее. Потом он сплел еще одну косу, обмотал ею спину и грудь, и ему сделалось еще теплее. Только вот неустанного голода это не успокоило.
На глаза он не показывался, вот люди из рода Землинов как-то и позабыли о его существовании. Чуть ли не ежедневно какая-нибудь парочка забиралась в сено, чтобы спариваться друг с другом. Их сопения, причмокивания, стоны и производимые ими необычные движения не пробуждали в мальчишке ни интереса, ни отвращения. С малых лет видел он, как бык покрывает нетель, а кабан свинью; точно так же и мужчина должен был наполнять своим семенем женщину, чтобы рождались дети. Все живые существа должны были спариваться для размножения, то есть, дело это было очевидным и совершенно естественным. Не один раз он в доме, слабо освещенном блеском луны, проникавшим через рыбьи пузыри в окнах, видел он, как его отец всовывает свой набрякший член в оттопыренный голый зад мачехи. Мальчишка не задумывался, доставляет ли это дело им удовольствие, или же они занимаются этим из необходимости обзавестись потомством. Только здесь, в сене над хлевом, в эту суровую зиму, когда его изгнали из дома, впервые показалось ему, что эта, до сих пор, вроде бы, естественная потребность, скрывает в себе какую-то тайну. Залезающие на сено мужчины и женщины делали все это в тайне; женские лица распалялись, несмотря на мороз на улице и холод в сарае, мужчины же буквально тряслись и скрежетали зубами от переполнявшего их странного чувства. Некоторые вообще походили на безумцев, пьяных или надышавшихся чадом. Руки мужчин скользили под женские платья, задирали их наверх, а женщины от подобных прикосновений буквально постанывали, разводя в наслаждении бедра и медленно вращая ягодицами. У некоторых женщин меж ногами текла слизь, и тогда вместо запаха сена мальчик чувствовал неприятную, резкую, доводящую до рвоты вонь. Парочка устраивалась на сене, мужики вытаскивали из штанов твердый кол с красной головкой, валились на баб и совали свой член им в низ живота, покрытый курчавым волосом. Бабы стонали от наслаждения, мужики все быстрее совали и пихали в них свои члены, сопение пары становилось все громче, пока, наконец, чуть ли не со всхлипом не падали мужчины на голые женские телеса и на какое-то время застывали на них. А потом мальчик своими ноздрями чувствовал запах их семени, похожий на аромат свежесорванного молоденького камыша.
Однажды, когда мальчик не ел целых два дня, на сено прокралась его мачеха со своим родным братом. Посмеиваясь, забралась она повыше, задрала юбку и, продолжая хихикать, развела свои белые ноги. Ее брат тут же покрыл ее, и его голый зад довольно долго ритмично дергался. Потом он спустился вниз, на ходу подтягивая порты, а она, несмотря на холод, заснула на сене с широко раскинутыми ногами. За измену женщин у Землинов карали смертью, за спаривание с собственным братом - тем более. Только где землинские женщины могли испробовать чужого мужчину, если от других селений отделяли их леса да болота? Разве не рассказывала Милка, что даже старый Дед с собственной внучкой забавлялся? Бабка же говорила, будто от подобных связей рождаются слабые карлики. Значит, могло быть и так, что это не он был таким уж большим и сильным - а это они слабые и гнилые?
Мальчик взял в руку нож и уселся меж разбросанных ног жены своего отца. Его тянуло на рвоту от запаха ее влагалища, но он терпеливо ждал, когда женщина проснется. Когда же та открыла глаза и глянула на него, то сразу поняла, что этот мальчишка с его необычайной силой готов ее убить за чужеложство.
- Я отдам тебе свой шерстяной платок, - испуганно шепнула она.
С другим мальчишкой его возраста она справилась бы, даже не обращая внимание на нож. Но о нечеловеческой силе этого паренька она была наслышана все лето и осень.
- Ты отдашь мне платок и принесешь горячей еды, - потребовал он.
- А ты ничего не расскажешь своему отцу? - спросила она.
- Моим отцом был великан Боза, - гордо ответил мальчишка.
Теперь он забился в свою нору на сеновале, закутав ноги и голову теплым платком. На следующее утро мачеха принесла в сарай глиняную миску с вареным просом, над которым поднимался пар, без слова поставила ее в ясли и тут же убежала. Мальчик начал было сползать вниз, но прежде, чем ему это удалось, рыжий бык грубым своим языком уже вылизал всю принесенную кашу. Мальчишка снова вскарабкался наверх и там зарыдал от голода и жалости к самому себе, от чувства одиночества и несправедливости судьбы. Плакал он долго, так как от слез легче не становилось. Плакать он перестал потому, что его внимание привлекли стоны быка. Животное издавало звуки будто умирающий человек, затем пало на колени и к вечеру издохло. Каша была отравлена ядом. И в этот вечер маленький сын великана Бозы понял, что женщины носят в своем сердце измену, что от них нельзя принимать подарков, даже воды, прежде чем они не испробуют ее сами. Через множество лет это знание спасло ему жизнь. После того он убил графа Фредегара и ушел на восток.
Наступила морозная ночь. Мальчик знал, что никто не поверит его словам, будто бы жена отца отравила их быка. Дед прикажет убить мальчишку ради того, чтобы умолить богов, заботящихся о стаде. Потому-то он и достал из норы в сене все свои сокровища - железное кресало, кремень, лук со стрелами, тяжелую, как будто для взрослого сделанную сулицу; обмотал голову и руки шерстяным мачехиным платком и в своих лаптях из соломенных косиц вышел из сарая на мороз.
Никто не сторожил ворот в ограждавшем деревушку частоколе. Мальчик открыл их и по скрипящему под ногами снегу направился к Черному Бору. Он брел и брел, гонимый страхом перед Землинами. Он решил про себя, что если переживет зиму в Черном Бору, то весной разыщет дворище спалов и скажет великанше Зелы: "Я сын Бозы". Про великаншу Зелы рассказывали, будто та похищала по деревням мальчишек и пожирала их живыми, сначала откусывая у них маленькие их члены.
Снег был глубокий. Над головой мальчишки было звездное небо, немного отличающееся от того, что видел он до сих пор. Этой ночью удивительно ярко сверкала звезда, которую называли Звериной, поскольку она ночами светила лесным зверям. "Это ради меня заблестела она так ярко, чтобы я не заблудился по дороге в Черный Бор", - подумал он. и с той поры полюбил он эту звезду, считая своей собственной, и всегда отыскивал ее на ночном небе.
С огромным трудом добрался он наконец до опушки леса и зашел в чащу, направляясь к громадному деревищу, что гигантским пауком толстенными корнями поддерживало свой ствол над землею. Под корнями в глубокой яме летом жила волчица с волчатами. Жила она там до сих пор, раз уже вырастила свое потомство? Зимой волки собирались в стаи и гоняли по лесам и полям; волчица наверняка присоединилась к ним.
Нора была засыпана снегом, но нигде не было видно следов волчьих лап или останков их пиршеств. Мальчик расчистил логово от снега, залез вовнутрь и почувствовал себя в безопасности.
На рассвете он услыхал воронье карканье. Тогда мальчик натянул тетиву своего лука и первой же стрелой сбил черную птицу. Он попытался развести огонь, но искра от кремня никак не могла зажечь пересохшего гриб-трутовик. Тогда он немного распутал косу, которой защищал грудь, растер солому в руках, и только лишь около полудня ему удалось развести пламя. После этого он набрал сухих веточек и развел под толстенными корнями костер. Мальчишка буквально сожрал полуобуглившуюся ворону, хотя мясо ее было отвратительным - сухим и горьким. Почувствовав сытость и сонливость, он не поддался слабости. Поначалу он наломал веток для костра, затем колючего терновника. Им он заложил ход в волчье логово и то дремал, то бодрствовал сидя, поддерживая огонь.
В тот день и последующие, когда ему удалось даже подстрелить серну, и уже никогда по-настоящему не чувствовал он голода, мальчик понял, что огонь священен, что он дает тепло и пищу, а тем самым - жизнь. Каждое утро, раздувая скрытый в золе жар, он кланялся первому огоньку пламени, который начинал уже пожирать сухой лист. Он любил своего защитника и кормильца Сварога. А когда однажды к его дереву подобралась волчья стая, и он услыхал их ворчание и вой, мальчик схватил в руку горящую ветку и вылез с нею на снег. Он замахнулся головней, и волки удрали, а мальчишка хохотал, вновь почувствовав себя спалом, которого защищает бог Сварог.
Через несколько дней снег начал таять, солнце показывалось все чаще и все сильнее пригревало. Мальчик заметил, что от постоянной сытости руки и ноги у него стали толще. Ему докучали лишь вши да блохи, оставшиеся в логове от волчицы, а может они жили в шерстяном платке мачехи. Мальчишка постоянно расчесывался до крови, раны начинали гноиться. Поэтому в один из более-менее теплых дней он разделся донага и всю свою одежду отнес к реке и там, бросив в оду, прижал ко дну камнем, чтобы утопить паразитов. К себе в нору он вернулся бегом, потому что, хоть и наступила весна, но по ночам было еще морозно. Он распалил большой костер и грелся возле него голяком, осчастливленный уже тем, что его ничего не кусает. В солнечный полдень голяком же выскочил он за хворостом, принес несколько веток, поломал их и, грея спину на солнце, подбрасывал куски дерева в горящий у лаза в логово костер.
И вот тогда будто огромная туча заслонила солнце. Мальчишка оглянулся, считая, будто идет первая весенняя гроза. Но вместо тучи он увидал огромнейшую женщину в короткой юбке и с голыми длинными ногами, обутыми в сандалии. Женщина была настолько велика, что ее светловолосая голова, казалось, достигает крон лесных деревьев. И еще, она была настолько красива, что у мальчишки перехватило горло от доселе неизвестного ему чувства, он почувствовал в себе чудесное тепло, которое потом научился называть любовью.
- Я - Зелы, - сказала женщина, и голос ее прозвучал так мощно, что с ближайших деревьев, переполошившись, сорвались птицы.
- А у меня нет имени. Я сын Бозы, - смело отвечал мальчик, не опасаясь огромной женщины.
Глядя с интересом, она наклонилась к нему, затем неожиданно схватила его своими могучими ручищами, но так осторожно, как берут раненую птицу. Она подняла его высоко, до уровня своих глаз, присмотрелась к его длинным волосам, к чертам лица. Затем она подняла еще выше и осмотрела его мужское отличие, прильнув потом к нему своими губами. От испуга ему хотелось крикнуть, ведь знал он все рассказы о великанше Зелы, будто та питается маленькими мальчиками. Но великанша только поцеловала его маленький член и поставила на землю.
- Это правда, что ты сын моего брата Бозы, - подтвердила она. - У тебя очень светлые волосы, у тебя его глаза и его черты лица. И то, что внизу, у тебя больше, чем у других мальчишек твоего роста. Но почему ты такой поцарапанный и голый? Что ты делаешь в Черном Бору?
Даже когда она уселась с ним рядом на землю, лицо ее чрезвычайно высилось над мальчишкой. Только сейчас заметил он, что у нее была дубина раза в три больше его самого. В дерево дубины были вбиты кремни и острые железки. Оружие это, по-видимому, делали очень долго - сначала выбрали молодой бук, в него набили острые кремни и куски железа, а потом лет, самое малое, десять ожидали, пока плоть дерева не обрастет чужеродные тела, потом же дерево спилили и обработали так, чтобы удобно держалось в руке. По сравнению с дубиной Зелы дубинки Землинов были просто крохотными.
- Сколько тебе лет? - спросила женщина.
- Сейчас уже минула моя восьмая зима.
- Почему же у тебя нет имени?
Он рассказал ей, что с ним случилось, когда проявил он свою силу. А еще о том, что ему не разрешили жить в доме со всеми остальными, и как жил он в сене. И о том, как мачеха хотела его отравить, а он удрал в зиму, поскольку боялся, что его убьют из-за быка.
- Боза погиб шесть лет назад, а тебе восемь. Много обычных женщин оплодотворил мой брат в этой округе, и довольно-таки часто забираю я его детей к себе на дворище. Тебя я тоже заберу к себе, когда же ты подрастешь, то отправишься по свету, чтобы поискать для меня какого-нибудь великана в мужья. Хотя и знаю, что не найдешь, - вздохнула она, обдавая его лицо горячим дыханием, пахнущим сытным медом. - Сейчас по свету с великанами туго. Рождаются одни карлики.
- Откуда ты узнала, что я здесь? - отважился спросить мальчик.
- Спалы - это охотники и рыбаки. Зимой самое хорошее время для охоты, потому что из мехов не выпадает волос, Зимой и ранней весной я обязательно прохожу этими местами, и вот заметила, что над Черным Бором поднимается столб дыма. Это удивило меня. Никто, кроме спалов, не отваживается заходить сюда из боязни перед лесными богами.
- Это хорошо, что ты пришла. Хорошо, что заберешь меня к себе, прошептал мальчик и, непонятно почему, вдруг крепко-крепко прижался к великанше.
На ней был кафтан из лосиной кожи. Зелы расстегнула его, под ним была льняная рубаха, и она расстегнула и ее, обнажив очень белое тело и громадные, будто караваи ржаного хлеба, груди. Мальчику показалось, будто от них пышет жаром, его окатило запахом ее кожи, как показалось ему, пропитанной запахами диких зверей. Он втиснулся меж этими огромными грудями и чуть не заплакал от счастья, потому что давно уже ни к кому не прижимался, никто не согревал его своим теплом.
- Ну, тихонько, тихонько, - шептала Зелы. - Не плачь, сын Бозы. Чувствую, что ты жаждешь любви.
Она сняла с себя коротенькую накидку, сшитую из множества лисьих шкурок, закутала в нее голого мальчишку, посадила его себе на левое плечо, правой рукой схватила дубину и направилась к селению Землинов.
- Я не могу забрать тебя без согласия твоего рода, сын Бозы, объясняла она. - Может случиться, что ты еще встретишься с Землинами. Им нельзя будет поступить с тобой, будто со своею собственностью, пытаться тебя убить или продать. Они должны знать, что ты стал спалом.
Страшась Деда мальчишка выбрался чуть ли не на шею Зелы и спрятался под копной ее развевающихся на ветру волос. Ему казалось, будто он прячется в камышах, поскольку волосы пахли именно так.
Одним пинком сорвала она ворота палисада, окружавшего деревушку, и очутилась посреди дворища. Весь род попрятался по домам и сараям. Один лишь старый Дед осмелился выйти к дверям. Зелы знала его, да и он сам, видно, не раз уже сталкивался с великаншей.
Та сняла мальчика с плеча и развернула накидку.
- Это ли сын Бозы, от которого отрекся твой род? - спросила она.
- Его мать умерла, потому что крестец у нее лопнул. Перед пострижинами он и сам доказал свою необычную силу. У него и кожа и волосы светлее, чем у людей моего рода.
- Почему же ты не привел его ко мне, как гласит закон? - сурово спросила его Зелы. - Ты даже хотел его продать.
- Ты никогда не платишь за приведенное к тебе дитя, - буркнул Дед. - А я ведь потратился из-за смерти его матери.
- Ты занял земельный клин, принадлежавший когда-то спалам, и ничего плохого с тобой не случилось, - ответила Зелы. - Мы не топчем своими огромными ногами ваши поля, уважаем ваши Священные Рощи.
- Ты последняя из рода Спалов. Когда умрешь, край этот будет весь принадлежать Землинам, - гордо заявил великанше Дед.