- Не морочь мне голову, - устало сказал он. - Какие-такие кошки? Откуда? Тут с сарацинами не знаешь, что делать. Вероятно, ты просто хочешь остаться в городе: надоело, появилась тяга к комфорту. Так вот, должен предупредить, что это у тебя не получится, приговор по твоему делу пока еще не отменен, да и вряд ли он будет когда-либо пересматриваться, если ты попадешься, то сразу же - заработает канцелярия. Сомневаюсь, что в этом случае мне удастся что-либо предпринять. Мэр бывает довольно упрям, а я, знаешь ли, не всесилен. И тем более, что у нас сейчас происходит очередное... мероприятие... В общем, я бы посоветовал тебе исчезнуть как можно скорее...
Он со стуком положил отливку обратно на стол. Руки у него немного дрожали.
Тогда Марочник делано усмехнулся:
- Значит, мне остается надеяться только на Мышиного короля?.. - Глаза их встретились. - Значит, игра прекратилась и начинается реальная жизнь?..
- А ты чего ожидал? - спросил Барма.
- Да нет, все правильно, - сказал Марочник. - Так и надо, я - без претензий...
Он, наверное, хотел добавить что-то еще, но в это время вдруг ожил пластмассовый старенький корпус селектора: щелкнули челюстями переключатели, замигала тревожащей краснотой сигнальная лампочка сбоку от микрофона.
Громкий певучий сигнал раскатился по комнате.
И сейчас же в казенном предбаннике раздался какой-то устрашающий грохот.
Словно, выламывали из стены всю дверную коробку.
Барма вскочил:
- Оружие у тебя имеется?..
- Неужели ты думаешь, что я буду тебя защищать? - спросил Марочник.
- А ты полагаешь, что тебя они пощадят?..
- Пощадят или не пощадят, а вмешиваться я не буду.
Марочник даже отодвинулся в кресле, чтобы продемонстрировать свою независимость.
Даже прикрыл глаза - как бы в дремоте.
Барма скрипнул зубами:
- Дурак! Мы погибнем!..
Щеку его прорезала складка.
В это время громадный кусок штукатурки отвалился от косяка, дверь, выламываясь из стены, мучительно завизжала, полетели шурупы, и она, будто мост на цепях, величаво и медленно опустилась, а по крепкой дубовой ее поверхности, точно бешеная сороконожка, обросшая мехом, извиваясь, проехал, наверное, тоже упавший Мухрас, и клыки его, выдающиеся изо рта, звонко щелкнули друг о друга, хватая закрученный пылью воздух.
Белая мыльная пена стекала по подбородку.
Было странно, что он еще жив: из лопаток его, по-видимому, пронзая все тело, треугольной заточенностью торчало широкое лезвие, и такое же широкое лезвие, высовывалось из поясницы - причем, оба клинка уже немного дымились - а раздутое хрипящее горло было перехвачено металлической цепью. И концы этой цепи удерживал присевший Ценципер - в позе лыжника также въехавший по двери в квартиру.
И тем не менее, он был все-таки жив, его вылезшие из орбит, в сети мелких прожилок глаза вращались, а громадные когти сдирали волокна с паркетного пола.
И разбухший язык еще выговаривал довольно-таки связные звуки:
- Предатель!..
Но, скорее всего, это были уже всплески агонии. Он еще, перекатывая бугристые мышцы, дополз до квадратной тумбы стола и последним усилием еще отщепил от нее здоровенную продолговатую щепку, но на этом запас его жизненного упорства, вероятно, закончился, лапы бессильно упали, выдвинулась вперед зубастая нижняя челюсть, а все тело, как и клинки, задымилось - усыхая и быстро проваливаясь к позвоночнику.
Две секунды - и мумия, обросшая шерстью, развалилась на несколько спекшихся твердых кусков.
Тихо щелкнули, раскрываясь, как лепестки, кости круглого черепа.
Звякнули оба кинжала, вывалившись из трещин.
Тогда потный, малиновый от натуги, грузный Ценципер, задыхаясь и даже как будто дрожа, приподнялся с колен и сказал - очищая, а затем сворачивая металлическую цепочку:
- Ну - силища!.. Думал, уже не справлюсь... Это он меня по всему коридору волок... - И вдруг, вытаращившись на Марочника, просто, совсем по-детски заулыбался. - Геня?.. Рад тебя встретить, Геня!.. Сколько не виделись!..
И - доверчиво протянул ему свою руку, еще опоясанную следом цепочки...
- Здравствуй, Геня! Молодец, что вернулся!..
4. И В О Н Н А Д Е М Э Й. У Т Р О И В Е Ч Е Р.
Утро было потеряно. К девяти часам она собиралась пойти в Контору, где как раз сегодня обещали выплату по социальному вспомоществованию. Деньги, правда, были совершенно мизерные, неощутимые, что такое по нынешним временам триста монет, да и за теми пришлось еще хорошенько побегать, одних подписей она собрала, наверное, штук двадцать пять, а в последнюю минуту, когда документы были уже оформлены, неожиданно выяснилось, что вспомоществование советникам третьего класса вообще не положено, было, оказывается, какое-то старое постановление: дореформенное, еще прежних времен, вероятно, подразумевалось, что советники третьего класса - существа бестелесные, так что в результате все это чуть было не оказалось напрасным, местный чурка-инспектор уперся - и ни в какую, видимо, хотел показать, что именно он главный в этом районе, положение было прямо-таки безнадежное, честно говоря, она уже собиралась махнуть на эти несчастные деньги рукой, было только обидно за потерянное время и силы, сил у нее в последние месяцы совершенно не оставалось, но тут, к счастью, достаточно ощутимо помог Дуремар, были у него какие-то хитрые, таинственные возможности, где-то он, по-видимому, на что-то нажал, кого-то, скорее всего Директора, попросил о товарищеском одолжении, позвонил старинному другу, написал две записки, в общем, в понедельник пришло извещение, что выплата произодится пятого и двадцать четвертого числа каждого месяца, предлагалось явиться, имея при себе соответствующие документы.
Радость, конечно, от всего этого была небольшая, получалось, что она опять - и довольно существенно - обязана своим положением Дуремару, но дело, так или иначе, выгорело, двадцать четвертое было как раз сегодня, но когда она, наскоро прибравшись в квартире, причесавшись и даже накрасив глаза, потому что еще неизвестно с кем там придется разговаривать в этой Конторе, уже намеревалась выйти из дома, собственно, накидывала пальто, лихорадочно соображая, что не слишком ли поношенным оно все-таки выглядит, стоит ли для этой Конторы как-то особенно наряжаться, то буквально в последнюю долю секунды, дав мятущейся чехардой, наверное, десяток тревожных звонков, словно куль, прислоненный снаружи, в квартиру ввалилась Кора и, не переводя дыхания, не объясняя толком, что происходит, просто как испуганная до икоты девчонка, повисла на ней, - прижимаясь всем телом и заливаясь обильными, безудержными слезами.
Невозможно было понять, чего она, собственно, хочет. Кора шлепала ртом, пытаясь о чем-то рассказывать, что-то мекала, захлебываясь словами, порывалась что-то немедленно показать - отстраняясь и щелкая сцепкой на замшевой сумочке; что-то, видимо, у нее действительно приключилось, но и жесты ее и слова были лишены какого-либо определенного смысла, она просто рыдала, сотрясаясь раскисшим, бесформенным телом, нос у нее покраснел и безобразно распух, а короткие рыжие волосы, изуродованные недавней стрижкой, поднялись и торчали вокруг головы, словно на пугале.
В общем, это была настоящая клиническая истерика, пришлось волей-неволей стаскивать и с себя и с нее пальто, провожать ее в ванную, чтобы ополоснулась, а потом - на кухню, где заваривать крепкий горячий чай, но даже здесь Кора успокоилась далеко не сразу, а лишь приняв пятьдесят капель найденного корвалола, обливаясь и запив его невероятным количеством кипяченой воды, кое-как, перебивая рассказ непроизвольными всхлипываниями, объяснила, что сегодня она получила повестку.
Разумеется, саму повестку она достать не решилась, это было не то, чтобы категорически запрещено, но существовали по данному поводу какие-то негласные, бытовые традиции: все, что касалось Охранного департамента, держалось в секрете, и поэтому страшная проштемпелеванная бумага зеленого цвета, на которой, по слухам, наличествовали даже водяные разводы, так и осталась лежать у нее в замшевой сумочке, сколько бы Кора в волнении не теребила замок, и какими бы при этом не ругалась словами. Но зато она чрезвычайно подробно, по многу раз повторяя одно и то же, рассказала, как именно она обнаружила эту повестку: как она опаздывала в Департамент, и уже с утра у нее все валилось из рук, как она еще колебалась - посмотреть ей почту сейчас или, может быть, вечером, когда она вернется с работы, как она все-таки, ни с того ни с сего, свернула к почтовому ящику и как сразу же, приоткрыв его, обратила внимание на что-то зеленоватое.
- Я как-то сердцем почувствовала, что это - повестка, заключила она. - Честно говоря, ожидала. Должно было что-то случиться. - И вдруг совершенно необъяснимо, буквально за одно мгновение успокоившись, вытерев щеки и опухающие глаза, вкруг которых громадными синяками расплывалась потекшая краска, деловито переставила чашки, чтоб навести на столе порядок, а затем сложила перед собой полные руки, покусала губу и серьезно, как будто принимая экзамен, сказала:
- Вот так, моя дорогая!.. И что же мне теперь делать?..
Было ясно, что ничего особенного она от Ивонны не ждет, и пришла только лишь потому, что больше идти было некуда. Но они все же обсудили некоторые возможности
Например, что будет, если Кора возьмет и не явится по повестке, просто сделает вид, что она эту повестку не получала. Правда, в этом случае, пожалуй, доставят силой. Придет милицейский наряд, и дадут полчаса на сборы. Или, например, если она попытается бежать из города. Но, опять же, куда бежать, и, главное, где достать новые документы? Или если, например, за нее походатайствует дирекция у нее на работе. Потому что ходили слухи, что такие ходатайства иногда помогают. Но, однако, кто именно будет ходатайствовать? И потом, извините, с какой это стати?
- Да дирекция меня в упор не видит, - сказала Кора.
То есть, все это было - сотрясение воздуха, женские разговоры. Обе они прекрасно понимали, что идти по повестке придется.
Кора, кажется, уже начала привыкать к этой мысли.
Она сказала задумчиво:
- Это, наверное, Креппер меня подставил. Есть у нас в отделе такой белобрысенький, - подъезжал ко мне как-то насчет "согласиться поужинать", я его, конечно, отшила, - вот он, сволочь, и накатал бумагу в Охранку. Надо было, наверное, соглашаться...