Видимо, пожар разгорелся по-настоящему.
Марочник инстинктивно пригнулся.
И в этот момент уроды ринулись на него, и под медвежьей их тяжестью колени у него надломились...
Дальше все происходило чрезвычайно путано.
Время еще имело, наверное, другую скорость.
Сначала его долго били набежавшие через секунду гвардейцы: удары сыпались, казалось, со всех сторон, теплая соленая кровь стекала по подбородку, в голове, по которой лупили чугунными кулаками, вспыхивали расплывчатые огни, он довольно быстро упал и, сжимаясь в комок, закрывая лицо локтями, думал лишь об одном: чтобы быстрей потерять сознание, но сознание, как назло, его упорно не оставляло, не было глубокого душного мрака, куда бы он мог провалиться, не было спасительного забытья, снимающего потрясение, он, наверное, будто гусеница, ворочался на каменной грязной площадке, начиналась невыносимая боль в пояснице, и тяжелые утюги сапог входили ему под ребра, но беспамятства все-таки не было, а затем чей-то высокий командный голос распорядился: Хватит! Тащите его в каптерку!.. - подхватили подмышки, и, наверное, еще с полчаса он в наручниках, которые ему по дороге надели, привалившись к чему-то, сидел в довольно тесном казарменном помещении: входили и выходили какие-то люди, непрерывно дребезжал телефон, поставленный на столике у дежурного, а один из гвардейцев даже предложил ему сигарету, Марочник, однако, не мог удержать ее опухающими растрескавшимися губами, он думал: Я сделал это... Что бы про меня потом не сказали, но я сделал это... Я это сделал, и теперь уже никто ничего не изменит...
А затем его вывели в сияющее пространство двора, и какая-то внушительная фигура подошла к нему сквозь раступившуюся охрану, и голос Бармы, в котором звучали и ненависть и изумление, будто с другого конца земли произнес:
- Так это ты?..
- Я... - слабо ответил Марочник.
- Зачем ты это устроил?
- Не знаю...
Сил у него больше не было.
И тогда Барма, как лошадь, скучливо мотнул головой, а затем сделал такое движение, будто хотел оттолкнуть кого-то невидимого.
Резко обозначились жилы на вздувшемся горле.
- Ну и дурак!.. - хриплым голосом сказал он...
17. Ф Р А Н Ц Д Е М Э Й. П Р О Щ А Н И Е.
Кора была молодец. Пока я, как дурак, позорно хлопал ушами, пока я с натугой соображал, выдавливая из себя какието нечленораздельные звуки и пока я возился, пытаясь расстаться с облапившим меня мужиком по возможности мирно, она, в долю секунды поняв, что я, судя по всему, растерялся, без каких-либо особых предупреждений развернула этого мужика и, не говоря лишнего слова, врезала ему в под ложечку, а когда он, хрюкнув, согнулся, наконец-то выпустив меня из своих пьяных объятий, то она, опять же ни на мгновение не останавливаясь, в точном, коротком замахе стукнула его ребром ладони по шее, и мужик безвольно осел, хватая ртом воздух - закатил налитые кровью глаза и, как будто тряпичная кукла, повалился на мостовую.
Рожа у него посинела, а сквозь рыхлые губы вывалилась тряпочка языка.
Он, по-видимому, задыхался:
- Хык... хык...
Я был восхищен.
Потому что нанести такой удар очень непросто. Здесь необходимы - особая тренировка, постоянные упражнения и, главное, внутреннее специфическое чутье, без которого этот удар превращается лишь в очередную затрещину. Мне, во всяком случае, он никогда не давался. И я только мог подивиться той легкости, с которой Кора его освоила.
Впрочем, что там удар, я помнил, как она зарезала сарацина на острове: чикнула по горлу ножом, и - голова отвалилась. А вот до меня, наверное, только через минуту дошло, что случилось.
Вероятно, реакция у нее была просто врожденная.
Вот и в нынешнем ситуации она отреагировала - мгновенно.
Более того, она сразу же подхватила хрипящего мужика подмышки и, как будто готовилась к данному инциденту заранее, энергично, без разговоров, повлекла его ногами по тротуару.
- Оттащим в парадную!..
В результате, мне оставалось лишь подчиниться ее уверенному напору.
Что я и сделал.
Мужика мы положили под лестницей - там, где начинались ступеньки к системе канализации, он сипел, и лицо его было плохого синюшного цвета, ноги в стоптанных полуботинках, как у лягушки, подрагивали, но уже было видно, что - ничего, оклемается, я прикрыл за ним дверь с тусклой надписью "Водоизмерительные приборы" и, найдя среди кучи мусора подходящую проволоку, закрутил ею петли, чтобы нельзя было так уж просто выбраться изнутри.
Тут же мне в голову пришла одна странная мысль. И мысль эта была такая, что я чуть было не бросился опять откручивать проволоку.
- Мы же его не допросили!..
А поскольку Кора меня не понимала, то я довольно-таки бессвязно растолковал ей обыденными словами, что, конечно, появление пьяного мужика, который полез обниматься, может быть, и простая случайность, я этого не отрицаю, но, с другой стороны, эта непредвиденная случайность какая-то очень уж подозрительная: привязался он именно в тот момент, когда мы уже выходили к нужному месту, вел себя агрессивно, и кто ведает, чем бы это все обернулась, если бы Кора вовремя не отреагировала. Знаю я приемы Сэнсея, он способен еще и не на такие штуковины. Так что, надо бы, наверное, как следует поразмыслить.
В общем, допросить его было бы очень полезно.
Я посмотрел на Кору. А она - на меня. И вдруг выгнула руку, подняв запястье с часами.
- Нет времени, - сказала она.
Достала из затейливой женской сумочки зеркальце в круглой оправе и со всех сторон очень быстро оглядела себя: не съехал ли набок парик, надетый, чтобы изменить привычную внешность, и не размазалась ли косметика, которую она с таким тщанием накладывала себе на лицо нынче утром.
Кажется, все соответствовало.
Но в парике и в косметике она выглядела совсем иначе: какой-то недоступной, пугающей, словно совершенно незнакомая, женщина, чувствовалось, что вместе с внешностью она изменила и манеру держаться: разговаривала как-то не так, быстрым резким презрением отталкивала собеседника. Новая роль удавалось ей, судя по всему, превосходно, и я еще раз подивился тому, как мгновенно она освоилась в непривычной для себя ситуации. Ведь прошло всего, наверное, месяца полтора с ее появления в группе. Была - тюпа тюпой, пугалась каждого шороха, и вот, пожалуйста - герильеро, с которым можно, не опасаясь, идти на на любое задание.
То есть, перерождение - полное.
Разумеется, техническая подготовка у нее, может быть, была и не та: сказывалось отутствие опыта и, наверное, возраст накладывал соответствующий отпечаток, все-таки она была лет на десять старше меня, но со временем понимаешь, что мускулы в нашем деле все же не главное. Мускулы - это, конечно, тоже неплохо, и однако, в подполье, как мне давно уже стало ясным, требуются качества несколько иного рода. Потому что подполье - это прежде всего терпение. Когда меняешь за две недели четыре квартиры, и когда негде умыться по-человечески и негде поесть, и когда изо дня в день видишь одни и те же поднадоевшие лица, то невольно возникает желание послать все к черту - трахнуть кулаком по столу, гаркнуть, чтобы прекратились пустопорожние разговоры. Мало кто это безболезненно преодолевает. Отсюда - шизофрения, отсюда вспышки взаимной ненависти. Когда взял бы и перестрелял, к дьяволу, своих боевых товарищей. Исключительно трудно не поддаваться этим отвратительным ощущениям. И одной дисциплины, культивируемой среди герильеро, здесь недостаточно. Здесь действительно необходимо терпение. И необходима жестокость, которая выходит за всякие мыслимые пределы. Да, жестокость - это основа всего. Если будешь переживать по поводу каждого выстрела, если куклы, набитые тряпками, вдруг превратятся в людей, наконец, если кровь, вытекающая из жил, тебя хоть сколько-нибудь будоражит, то тогда тебе лучше сразу же уходить из подполья: неизбежно дрогнет душа, и невидимый ветер, пронзающий всех и каждого, первым же порывом своим выдует тебя из жизни.
Если, разумеется, ты эту жизнь - еще как-то ценишь.
Я вспомнил вдруг Крокодила.
Вот был боец! Вот, где сошлись одновременно и равнодушие и жестокость. Опыта и умения у него было значительно больше, чем, скажем, у Коры. Но - ценил все-таки жизнь, мерзавец, любил ее мелкие радости: водочки хлопнуть, представиться женщине, когда выпадает случай, вероятно, поэтому его, наконец, и выдуло.
Кору - не выдует.
И к тому же она была совершенно права в настоящий момент.
Времени на допросы у нас действительно не оставалось.
- Вперед! - сказал я.
Мы перебежали проспект Повешенных, который уже чистили и скоблили в преддверии праздника, и, пройдя по каналу, где в глади темного зеркала, отражаясь, лежали картинные, словно нарисованные дома, очутились на площади, правая часть которой примыкала к каналу, а всю левую - там, где как раз останавливался трамвай - занимало квадратное серо-малиновое здание Консерватории.