- Пишет. - Ирка вздохнула. - Долго ему еще писать.
- Да-а-а, - согласился Кутя, - помиловки ему не видать, от звонка до звонка... Воробья-то он все ж почти до смерти уделал, хорошо башка крепкая. Другой бы враз отчалил...
- А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! - Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?
- Да не жмись ты! Мне это не касается... - Кутя махнул рукой и добавил: Плеснула бы, а?
Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.
- Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?
- А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!
- Э-э... - понимающе протянул Кутя, - тогда другой расклад. Тогда, конечно...
Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.
- Не обращает...
- Чего?
- Внимания, чего... Я ему козу, а он и не обращает.
Ирка махнула рукой.
- Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые...
Ирка ушла на кухню.
- От сивухи, может? - вслух подумал Кутя. Оглянувшись на дверь, мигом приложился к графину и сел на диван. - Васька-то пишет? - крикнул он и ковырнул мозоль.
- Ты уж спрашивал. Мне пишет... - ответили из-за двери.
- Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..
- Знаешь, Куть. - Ирка вернулась, присела рядом. - Только никому, да? Она доверительно погрозила пальцем. - Никому, слышь! Лешка ему три посылки отправил: к Новом угоду, на день рождение и на майские недавно.
- Ну, дают! - Кутя бросил мозоль. - Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны... - Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. - С другой стороны, Васька ему топором жизнь выправил. Что воробей до больницы знал. Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а... А я часто. С бабой своей как поругаюсь - и к нему. Кровать у него тогда стояла железная, стол да две тубаретки. А ты говоришь! Без водки человеком стал, только что глухой. Может, и к лучшему: психовать меньше будет.
3
Воробей вышел из прокуратуры, домой не хотелось. Дрожащими руками он сунул сигарету в рот, затянулся... И еще, еще... и только когда все нутро заполнилось ядовитым, режущим дымом, опомнился: не тем концом сигарету закурил - с фильтра. Он отдышался, вытер глаза. Пройдет! Шесть секунд - и пройдет!.. Главное, там обошлось. И характеристику прочел и ходатайство из треста. В суд передали, но обещали, что обойдется или дадут условно. Только чтоб документы все на суде были. Хорошо, если не сидеть. С такой башкой много не насидишь до первой драки.
Воробей с удивлением смотрел по сторонам: район вроде тот же, а что-то не так. Он щурил глаза и озирался, как приезжий. Потом пошел... Теперь пахать и пахать, и все будет путем. Через год пластинку вставлю, может, слух проявится, а и не проявится - обойдусь... Воробей шел и шел, не думая, куда идет. Очнулся он в магазине, в винном отделе. Тупо уставившись в бутылки на прилавке, он засосал носом воздух и, сдавленно зарычав, одним прыжком вылетел из магазина. Еще чуток - и хлестанул бы он из горла. От подступившей вдруг боли Воробей закусил губу и, трясясь, как в ознобе, завыл. Только бы не началось, только бы не началось...
Он стоял на троллейбусной остановке, упершись головой в стеклянную стенку. Ждал, когда отпустит. Подошел троллейбус. Пустой. Воробей плюхнулся на свободное место. Так и ехал - голова на спинке переднего сиденья. На конечной Воробей чувствовал себя уже вполне... Ладно, главное - не посадят! Домой вот неохота... Утром Вальке нос разбил. Чудной у него все-таки характер, бестолковый: трояк просила на опохмелку, не дал, да еще бубен выписал, а потом сам Ирке сказал - у них ночевала, - где самогон спрятан, чтоб налила ей чуток. Да... Может, к Мишке поехать?.. Говорил, стережет сегодня свой музей. Переулок еще смешной. Вшивый Вражек?.. Сивый Вражек?..
Переулок оказался рядом с метро. Сивцев Вражек. И музей рядом. Здание, правда, не бог весть. Воробей представлял себе нечто вроде дворца. Как музей Красной Армии. А этот не видный, двухэтажный...
Чугунные воротца были распахнуты. Воробей вошел во двор и, в нерешительности потоптавшись у двери, надавил кнопку.
- Здорово, могильщик хренов! - гаркнул он при виде Мишкиного изумления. Дай, думаю, сюрприз устрою.
- Ну как?
- Сядь да покак, - улыбаясь, сказал Воробей. - Обещались не посадить. А там кто знает...
Он вошел в вестибюль и оробел: наборный паркет, картины... Больше всего Воробья поразил рояль. Роялей живых он не видел, только у Петровича пианино...
- Работает? - он кивнул на рояль. Подошел, осторожно ступая по паркету, поднял крышку, потрогал клавиши...
Над роялем висела панорама старого города.
- Это чего?
- Москва, не узнаешь?
Воробей прищурился.
- Очки, зараза, надо... А-а, точно! Москва-река! А Лианозово где?
- Какое еще Лианозово! Это же двести лет назад.
- Точно! - кивнул Воробей. - Кольцевой-то еще не было... А там что? - Он кивнул на опечатанную дверь.
- Экспозиция, - ответил Мишка.
- Чего?
- Комнаты его.
- Кого?
- Как кого? Герцена.
Воробей с уважением посмотрел на дверь, подергал бронзовую ручку.
- А ключа нету? Взглянуть бы...
- Ключ-то есть, да там, видишь, печать.
Воробей присел на корточки, долго рассматривал печать.
- Слышь, Миш, ее же после монетой можно... Печать-то из пластилина, орлом приложить - и будь здоров, герб такой же выделки. Найди ключик, а?
Мишка полез в стол за ключом.