Кутя беспомощно тыркнулся в углу на табуретке, открыл рот, но ничего не сказал.
Воробей шагнул вперед.
- Это... Он ветеран.
- Тебя забыть спросили! - рявкнул Носенко. - Это еще что за чмо?
- Тут у нас один... - промямлил Петрович. - Куда лезешь? - обернулся он к Воробью. - Заступник! Сидишь - сиди, пока не спрашивают. Знаю я вас, герои...
Воробей посмотрел на него.
- Я бесхоз копал, - сказал он.
Носенко подошел к окну, молча взглянул на Воробья, достал ручку.
- Заявление!
- Он в больнице был, не писал...
- Сейчас пусть пишет!
Воробей встал, молча посмотрел на Петровича.
- В кабинете бумага, Леш, - тихо глядя в пол, сказал тот.
Воробей принес листок бумаги.
- Ручки нет...
- На! - Носенко протянул ему свою.
- Чего писать?
- Неграмотный? Диктуй ему! - приказал он Петровичу.
Петрович в ухо Воробью начал диктовать.
- Не с пятнадцатого, а с сегодняшнего дня! - перебил его Носенко.
Кутя, Воробей и Валька сидели за столом. Одна "старка" стояла пустая. Воробей пил "Буратино".
- Леш, а ты-то полез куда? Ведь вторая группа... - ковыряя вилкой в тарелке, тихо проговорил Кутя.
- Не тронь его, - заволновалась Валька. - Он и так, погляди, не в себе. Леш, как голова?
- А-а, - отмахнулся Воробей.
- Тебе, может, "скорую" позвать? - вскинулся Кутя.
- Ладно, Куть... Ты это... ты вот что... Ты сарай себе бери, заказы какие недоделанные, напишу - доделаешь. За работу возьмешь сам знаешь сколько, остальное привезешь. Под полом три доски гранитные, габро, для памятников. Нарубить, золотом выложить - по полтыщи уйдут не глядя. А Пасхи дождешь - и дороже. Бабки - пополам. Ясно?
- Само собой...
Воробей взял "Старку", открыл, налил по стакану Куте и Вальке.
- Ни то ни сё... - Он покрутил бутылку. - На троих надо.
- Ты что?! Ты не удумай! - Забеспокоился Кутя. - Бога побойся. Сироту оставишь?!.. Лешка, не озоруй!
- Не ной, - оборвал его Воробей. - Авось не подохну. Чокнем.
- Воробе-е-ей! - заверещал Кутя.
Валька вцепилась в бутылку.
У Воробья стали закатываться глаза. Кожаная вмятина над бровью задышала в такт пульсу. Воробей поймал Вальку за руку.
- А-а! - приседая от боли, заорала Валька и отпустила бутылку.
Воробей, промахиваясь, лил "Старку" в стакан. Желтое пятно расползалось по скатерти. Валька скулила где-то внизу, у ножки стола. Кутя вытаращил глаза, не двигался. Воробей поднес стакан ко рту.
1987
О СТРОЙБАТЕ И "СТРОЙБАТЕ"
Сначала не повезло - попал в стройбат. Служба невеселая: холодно, голодно, далеко, страшно...
Через двадцать лет повезло: "Стройбат" был высочайше запрещен всеми существующими видами цензуры. И лично маршалом министром обороны Дмитрием Тимофеевичем Язовым, назвавшим мою повесть - "Нож в спину Советской Армии". По сей день благодарен ему за рекламу. За рубежом такое паблисити нужно долго зарабатывать. Здесь же вышло на халяву.
В конечном счете "Стройбат" напечатали, перевели, Лев Додин сделал по нему спектакль "Гаудеамус", который объездил полмира.
Сквозь цензуру "Стройбат" пробирался туго, но зато смешно.
Цензура исходит из того, что болезнь
есть нормальное состояние,
а нормальное состояние, свобода,
есть болезнь.
К.Маркс.
Дебаты о свободе печати.
Демобилизовались. Отдохнули. Мой товарищ, москвич, в день свадьбы пошел помыть руки, а вместо того перерезал себе вены и стал калекой.