— Как это о чем? — удивляется Шайя. — Ты что, ничего не понял? Она беспокоится о той мошке, которая улетела. Она ж куда улетела, глупый ты крокодил? Она же в неизвестность улетела, хрен знает куда. А может, там слишком холодно или слишком жарко, или много хищных птиц, или других опасностей… «Ах, — думает мошка, которая летает кругами. — Отчего бы моему дружку не остаться здесь, со мной? Тут, по крайней мере, все знакомо, все уютно и каждый дюйм пройден тысячу тысяч раз. Как бы мы тут счастливо жужжали!»
— Ну?
— Что «ну»?
— Ну и почему бы ему не остаться?
— Тьфу ты! — Шайя начинает выходить из себя. — Я ж тебе все человеческим языком объяснил, в переводе на крокодильский. Ну не может он летать кругами. Хотел бы, да не может. Крылышки у него иначе устроены, ну что тут сделаешь?! Понял?
Гена беспомощно оглядывается. Он и рад бы что-то сказать, но не знает, что именно. Как та мошка, которая не может летать по-шайиному. Да и связь мошек с женскими месячными циклами так и осталась совершенно не проясненной. Все-таки он вдупель пьян, этот Шайя. Пожалуй, не стоит так завидовать психодокторам, если они подобные рассказы целыми днями слушают, а потом еще и должны что-то отвечать. Это ж свихнуться недолго. Гена осторожно ставит стакан, и тут расщедрившаяся судьба посылает ему подарок в виде подошедшего к стойке клиента.
— Извини, Шайя, — поспешно говорит бармен. — Мне работать надо. А ты шел бы уже домой, а? Приходи завтра, договорим. Э-э-э… чем могу быть полезен?
Последняя фраза обращена уже не к Шайе, а к мужчине лет тридцати в светлой полосатой футболке и в джинсах.
Погодите, погодите… Это уж не тот ли самый, что был тогда, на пляже?.. — Точно, он! — Да что ж ты лезешь-то куда не просят? Зачем? Вот же…
Я щелкаю пальцами перед пьяным Шайиным взором, чтобы отвлечь его, чтобы не заметил, не начал разговор, не затянул на сцену эту новую, ненужную куклу. А то ведь спросит ненароком имя и тогда все, пиши пропало.
— Эй, Шайя, — говорю я, глядя на него из барного зеркала. — Послушал я тут твою песню про мошек… ну и чушь же ты несешь, однако! Даром что спьяну.
— Чушь? — хмуро переспрашивает он. — Это почему же? Все так и есть.
— Да потому что чушь. От начала до конца. И про циклы, и про крылышки. Крылья у него, видите ли, другого покроя! Он, видите ли, только по прямой летает! Эту чепуху даже Гена не проглотил, с его-то пастью… Что уж говорить обо мне, у которого ты на верстаке лежал? Все то же самое, поверь на слово — и лицо, и одежда, и мысли. Таких, как ты, — миллиарды, обоих полов. Отличия между вами минимальны и несущественны — в пределах погрешности резца. Там потолще, тут покороче… какая, собственно, разница? Разве что имена…
Шайя неожиданно ухмыляется.
— Имена — тоже немало. Это единственное, что не зависит от тебя, дорогой папаша. Имена даем мы. И вещам и друг другу. Тем и отличаемся — и от камня, и друг от друга — именем. Так что не лез бы ты не в свое дело.
И тут он прав, наглец. Пьян-пьян, а соображает. Я быстро меняю скользкую тему. Главное — отвлечь его внимание от этой лишней куклы в полосатой футболке. Я не хочу ее здесь, на авансцене. Слышишь, ты, брысь! Пошел вон! Назад, в массовку, к фанерным задникам декораций!
— Ладно, Шайя, не будем спорить о пустяках. Что такое слова? Пшик, звук пустой. За слова не спрячешься ни от кого, а уж от меня и подавно. Разве в них дело? Конечно, нет. Дело в том, что ты боишься. Ты жалкий трус, парень. Ив слишком тяжела для тебя. Ты просто не справляешься, вот и все. Тебе, дураку, досталось сокровище, о котором можно только мечтать, а ты дрожишь от страха вместо того, чтобы светиться от радости. Ты…
— Заткнись! — кричит он. — На себя посмотри! Да, я боюсь! Боюсь! Да и кто бы не боялся? Сравни ее со всем этим! Сравни!.. — он делает рукой неопределенный жест, охватывающий дымный полумрак бара, Гену, протирающего стаканы, неизвестного статиста в полосатой футболке, бульвар, город и весь остальной мир впридачу. — По-твоему, они друг другу подходят? — у него дрожат губы. — Эта гадость… эти заросшие грязью уши твоего мерзкого мира… твоего балаганчика… твоя липкая сцена… засаленные тряпки твоих кукол… Посмотри на все это! Тут только ложь правдива, только фальшь истинна. Ты хоть сам-то понимаешь, куда ты ее привел? Разве ей место здесь? Да у меня сердце разрывается, когда я смотрю на нее… Ты только поставь ее рядом со всеми этими рылами и сравни! Она ведь с другой планеты, из другого измерения… или как это там у тебя называется? Признайся, что ты просто напутал, разве не так? Притащил ее в неправильное место, только и всего…
— Так что же? Забрать назад?
Я задаю этот очевидный вопрос, заранее зная, что сейчас он сначала побледнеет и начнет беззвучно, как рыба, разевать рот, а потом примется умолять, чтобы я оставил все, как есть… и ни в коем случае… слышишь, ни в коем случае… А под конец предложит самого себя в качестве выкупной жертвы, как будто я — изголодавшийся людоед. Так оно и происходит. Шайя моргает, бледнеет и разевает рот.
— Если уж тебе так нужно кого-нибудь забрать, возьми лучше меня, — говорит он. — Не трогай ее, ладно? Ну пожалуйста…
Тот, в полосатой футболке, берет свое пиво. Сейчас он отойдет от стойки. Опасность, можно сказать, миновала. Хотя, какая там опасность? Это я так, преувеличиваю. Всего-то образовалась бы еще одна кукла, ничего страшного, управился бы и с ней. С некоторым трудом, но управился бы… Шайя тем временем смотрит на меня глазами больной собаки и ждет ответа.
— Не бойся, — говорю я. — Не трону. Если бы я ваше нытье слушал, тут бы уже давно камня на камне не осталось. Тем более, что и нытье-то лживо. Была бы хоть крупица правды в твоих словах, я бы еще подумал. Но ведь все сплошное вранье, до последней буквы. Никакая Ив не инопланетянка. И мир этот вовсе не так плох, каким ты его тут представляешь. Спроси у той же Ив, она расскажет. Тошно слушать твои дурные жалобы: «Фальшь… ложь… грязь…» Тьфу! Можно подумать, что я эту грязь сюда натаскал… Это ж ты сам и натаскал, Шайя, ты и остальные болтуны. От вас-то пакость и ползет, господин пророк, от слов ваших, от имен, от нескончаемой вашей трескотни, способностью к которой ты так сильно гордишься… — я передразниваю его недавние слова: — «Мы даем вещам имена… Имена — это тоже немало… Это от тебя не зависит, дорогой папаша…» В том-то и вся беда, что не зависит! Если бы зависело, то разве я позволил бы вам так безнадежно испакостить чистое место! «Мы даем вещам имена…» Вы даете вещам уродство! Моим красивым вещам — вашу словесную грязь! Но самое мерзкое заключается в том, что затем вы обвиняете в своей пачкотне не кого-нибудь, а именно меня! Ну не гадость ли?!
Я, действительно, начинаю сердиться и оттого теряю внимание собеседника. Отвлеченные рассуждения — неблагодарная материя. Куклы любят, чтобы разговор шел о них самих, причем желательно с максимальной конкретностью. Во всех остальных случаях они быстро начинают скучать. К несчастью, я слишком поздно замечаю, что Шайя уже утратил интерес к теме и принялся вертеть головой по сторонам.
— Эй! — он вдруг тыкает в спину полосатой футболке. — А ну-ка, стой, черный человек! Кто тебя приставил за мной следить? Ты кто?
Полосатый немедленно оборачивается и отвечает. Он делает это так быстро, что я просто не успеваю среагировать.
— Акива… — отвечает полосатый. — Меня зовут Акива. Я давно хочу с вами поговорить, но все не решаюсь.
Вот и все. Теперь у него есть имя. Теперь момент упущен, ничего не попишешь. Вот так: стоит немножко увлечься и… Самостоятельность кукол поражает воображение. Я вздыхаю и принимаюсь за проработку деталей. По-моему, я уже где-то упоминал, что он среднего роста. А может, и не упоминал — сейчас это не столь важно. Статисты всегда среднего роста, на то они и статисты. А вот персонажи — нет. У них даже средний рост не вполне среден. Так что, пусть этот непрошенный Акива будет выше среднего, ладно? Выше среднего, худ, сутуловат, давно не стрижен, а когда был стрижен, то кое-как, на скорую и неумелую руку. Смиренно улыбаясь, он переминается там, где застиг его Шайин вопрос, переминается с полным пивным стаканом в руке, и весь его нескладный вид выражает извинение за ненароком причиненное беспокойство.
— Ну и?.. — неприветливо вопрошает Шайя. — Что ты встал, как Каменный Гость? Хотел поговорить — говори.
Сутулый Акива отводит с лица прядь волос. Волосы у него легкие и спутанные, как пересохшая пакля.
— Пойдемте лучше за столик, если вам не трудно. Тут как-то неудобно. Я вас очень прошу.
Шайя кривится, морщит лоб. Сначала он хочет послать это нелепое чучело ко всем чертям, но затем утыкается взглядом в пивной стакан и меняет решение.
— Ладно, — говорит он. — Хрен с тобой. За столик, так за столик. Только возьми еще пива, чтоб лишний раз не ходить.
Гена облегченно вздыхает. Глядя, как Шайя нетвердой походкой идет через зал, он цедит в стакан пиво и подмигивает незнакомому сутулому клиенту:
— Вообще-то он нормальный мужик, но в последнее время… Вы ведь его проводите домой, не бросите? Он здесь недалеко живет: вверх по бульвару и…
— Я знаю, спасибо, — кивает сутулый. — Конечно, не брошу.
Он берет стаканы, и ловкая тряпка бармена тут же смахивает две мокрые неопрятные окружности с блестящей поверхности стойки. Вот и все. Нет следа, значит и не было ничего. Ни стаканов, ни Шайи, ни дурного непонятного разговора. «Летает по прямой…» — надо же такое придумать! Вот он, Гена, к примеру, вообще никак не летает. Он стоит и время от времени наливает, и к каким бы то ни было полетам не имеет никакого отношения. Так что? Отчего-то ему вдруг хочется зажечь сигарету, хотя курить Гена бросил уже очень давно — с того момента, как встал за стойку. Нет у бармена времени на перекуры… и на полеты тоже. «По прямой!..» Это ж надо… Гена еще раз проводит тряпкой по стойке и щурится на ее безупречную чистоту.
— Простите, — говорит сутулый Акива, ставя стаканы на стол. — Вот пиво.
Шайя сидит, положив голову на руки. Глаза у него закрыты; он то ли спит, то ли просто ленится жить. Впрочем, известие о подоспевшем пиве таинственным образом добавляет ему жизненных сил.
— Что ты все извиняешься? — брюзгливо интересуется он и отхлебывает. — Все равно не прощу, сколько ни извиняйся. Ты кто?
Акива нерешительно подергивает спутанную паклю волос по обеим сторонам узкого треугольного лица. Акива вздыхает.
— Видите ли, господин Бен-Амоц, я очень давно искал случая поговорить с вами, но все никак не мог придумать, с чего начать. Это так трудно объяснить…
— Хорошее пиво, — сообщает Шайя. — За что я Гену люблю, так это за то, что никогда не разбавляет. Эй, Гена! Твое здоровье!
Гена мрачно грозит ему издали.
— Понимаете, — говорит Акива, пристально глядя на свой нетронутый стакан. — Я очень напуган. Очень.
Шайя вытирает ладонью мокрые губы и фыркает.
— Эка невидаль! Все боятся, парень. Вот, взгляни, к примеру, на меня. Нет, ты взгляни, взгляни… ты думаешь, я кто? А? Разрешите представиться: жалкий трус. Я — жалкий трус! И это мне не кто-нибудь сказал, а сам папаша. Создатель, будь он… э-э… будь он — что?.. а черт его знает! Пусть будет просто: «Создатель, будь он». Вот. Так что не переживай, парень. Пей пиво и не бери в голову.
— Вот-вот! — Акива почему-то очень радуется Шайным словам. — Видите! Даже вы боитесь! А ведь вы уже очень давно предупреждаете… Бьете в набат, можно сказать. Вы самый смелый, но даже вы боитесь… что уж говорить обо мне?
— Кончилось, — с сожалением констатирует Шайя, поднимая опустевший стакан. — А ты что — не будешь?