— Я вас давно слушаю по радио. Вы очень правильно все говорите. Но я ведь понимаю: вы сами ничего не можете сделать, потому что вы все время на виду. Но что-то делать обязательно надо. Обязательно! Никак нельзя допустить, чтобы это произошло.
Шайя икает. Вид у него слегка недоуменный.
— Ты о чем, парень? Что — «это»? И вообще, ты кто? По-моему, я тебя уже спрашивал, но не помню: ты ответил или пока еще нет?
— Ну как же, господин Бен-Амоц… — Акива вскидывает на Шайю озадаченный взгляд. У него светлые ресницы и голубые младенческие глаза. — Убийство. То самое убийство, о котором вы постоянно предупреждали. До тех пор, пока им не удалось заставить вас замолчать. Вы не думайте, я вас совершенно не осуждаю. У них, наверняка, очень сильные способы давления. Очень!
— Убийство?
— Ну да. Убийство Амнона Брука. Меня очень пугает эта гипотетическия возможность. Если им удастся осуществить ее на практике, то нас ждут совершенно непредсказуемые последствия. Впрочем, что это я вам объясняю… вы же знаете обо всем намного лучше меня.
— Погоди, погоди… — Шайя мотает головой. — Ты что, серьезно…
Он замолкает на полдороге. Зачем? Перед ним сидит всего-навсего очередной псих, одержимый навязчивой идеей. Ну как объяснить такому типу, что не стоит верить всему, что говорится по радио?
— Вообще-то я не сразу поверил, — будто подслушав его мысли, говорит Акива. — Вы не думайте, я не из тех дураков, которые верят любой газетной сплетне. Но тут все так сложилось… во-первых — вы. У вас замечательная передача. Очень! В ней наверняка сплошное вранье… извините, что я так… но это вранье удивительно правдиво. Оно… как бы это сказать… реально. Наверное, я кажусь вам полным идиотом, но, поверьте, я говорю очень серьезно. Видите ли, нас с раннего детства учат всяким вещам: типа того, что Земля круглая, что Цезарь был римским императором и что рак происходит от курения. Но любая из этих вещей может оказаться выдумкой, ерундой, ложью. Про Землю мне рассказала воспитательница детского сада. Но она также говорила, что каша вкусна и что мама придет, когда стрелка часов будет «вон там». В то время, как факты свидетельствовали совсем о другом: каша была омерзительна, а мама не приходила. То есть, воспитательница определенно лгала. Спрашивается: разве не могла она соврать про Землю с той же легкостью, что и про кашу? Более того, врать про Землю намного безопаснее: ведь, в отличие от каши, ее шарообразность нельзя проверить на вкус.
— А нельзя ли проверить на вкус еще один стаканчик пива? — перебивает его Шайя. — Будь другом… я бы и сам взял, но Крокодил мне сегодня уже не нальет. Такая сволочь… хотя, видишь, пиво не разбавляет…
— Умоляю, дослушайте до конца. Это очень важно. Очень!
— Важно? Про твой детский сад?
— Ах, нет же! Я рассказал вам про детский сад только для того, чтобы вы поняли: я просто так не верю ничему. Просто ничему. Даже тому, что я могу самолично пощупать. То есть, пощупанному я поверю быстрее, чем рассказанному, но это все равно не будет для меня окончательным доказательством. Даже если все вокруг верят, что Кеннеди был застрелен, эта всеобщая вера еще ничего не значит. Людей так легко обмануть, причем, чем их больше, тем легче они заглатывают наживку. Практически все сведения, которые содержатся у нас в голове, приняты нами на веру, и с таким же успехом могут оказаться полнейшей чепухой. Понимаете?
— А чего ж не понимать… — откликается Шайя. — У тебя в голове полнейшая чепуха. Кто же спорит?
Акива торопливо кивает, не обращая никакого внимания на насмешку. Если что-то и волнует его сейчас, так это только необходимость высказаться до конца.
— Да! Да! Но в том-то и дело, что это совершенно не важно: вранье там или нет. Важно — как мы сами к этому относимся. Если я верю, что идет война, то я начинаю стрелять. Я могу убить врага или того, кого считаю врагом, и это уже будет самая настоящая кровь и самый настоящий труп. И тогда я превращаю ту войну, о которой мне рассказали, ту войну, которая до того существовала только у меня в голове и могла быть враньем, лажей, выдумкой… я превращаю ее в реальную войну, с настоящей стрельбой и настоящим убитым. То есть, выдумка, в которую поверили, неизбежно становится правдой. Превращается в факт! Вот в чем вся штука! Понимаете? Мы сами пишем сценарий! Сами! Мы сначала придумываем сказки, а потом делаем их реальностью. Я где-то слышал выражение: «сказка станет былью». Так оно и есть! Сказки становятся былью.
Шайя отодвигает стакан. Теперь он начинает понимать, к чему клонит его странный собеседник.
— Я чувствую, что ты на меня сейчас начнешь всех собак вешать. Мол, Шайя Бен-Амоц создает реальность и все такое прочее. Мол, Шайя знай себе в слова играет, языком мелет, а в это время с другого конца мясорубки выползает настоящий фарш. Так, что ли?
— Так, так… — радостно кивает Акива. — Вы это очень красиво выразили. С одной стороны слова, а с другой фарш… очень наглядно… я бы так не смог. Вот и ваши передачи тоже очень убедительны. В них веришь. Даже я верю, а уж я-то давно ни во что…
— Да-да, помню… — Шайя зевает. — Ты свои иллюзии потерял еще с воспитательницей детсада. Которая коварно растлевала малолетние души посредством дерьмовой каши. А в кукловода твоя воспитательница верила?
— В кукловода?
— Ну да. Некоторые воспитательницы, не говоря уже про нянечек и уборщиц, не без основания полагают, что наша роль в этом мире совсем не так велика, как ты мне тут обрисовал. Тебя послушать, так все только от нас и зависит: чего напридумаем, то и случится. А как же кукловод?
— Какой кукловод? — в прозрачных глазах за светлыми ресницами растет смущенное недоумение.
— Ну, тот самый, который нас всех изготовил. Который за ниточки дергает. Дернул за одну — выпили пива. Дернул за другую — выпили водки… — Шайя изображает резкие движения марионетки. — Ты, кстати, проверь: не дергает ли тебя сейчас сходить к Гене за парой стаканчиков? Нет? А зря… Но, с другой стороны, ничего не поделаешь. С кукловодом не поспоришь. Дернули — пошел, не дернули — не пошел. Все просто, все справедливо. И, заметь, никакой ответственности! Что, между прочим, полностью отвечает запросам простых и скромных граждан, вроде меня или твоей детсадовской воспитательницы. А ты вот как-то много на себя берешь, нет?
Акива отрицательно качает головой и улыбается.
— Нет, — говорит он убежденно. — Быть такого не может. Это самое главное вранье — насчет кукловода. Нету его… пожалуйста, забудьте об этой глупости. Есть только мы и наши сказки, которые становятся былью. А кукловод — просто одна из таких сказок. Стоит только прекратить ее рассказывать, и она немедленно исчезнет сама собой. Понимаете, мы всего лишь должны придумывать хорошие, добрые сказки. И тогда мир сразу придет в норму — ведь эти сказки станут былью — так же, как многие сказки в прошлом. Ведь проблема с уже сбывшимися сказками заключается в том, что многие из них — злые, дурные, и оттого, перейдя в реальность, они начинают отравлять нам жизнь.
— Эй, Шайя! Ну-ка быстро узнай у него: как можно отличить дурную сказку от хорошей? И кто будет отличать?
— Вот сам и узнай.
— Я не могу. Он меня не услышит.
Шайя сокрушенно крутит головой.
— Вы что-то сказали? — переспрашивает Акива. — Извините, я не расслышал.
— Кто определит, какая сказка правильная, а какая нет? — неохотно спрашивает Шайя. — Разве заранее узнаешь?
— Конечно! — убежденно говорит Акива. — Конечно, узнаешь! Это ведь так понятно. Что для людей хорошо — то и правильно. Проще не придумаешь.
— А пиво для людей хорошо? Вот тебе моя сказка: ежели ты не принесешь мне сей же час стакан… нет, два стакана пива, то я немедленно…
— Иду, иду… — Акива, не дослушав, вскакивает и направляется к стойке.
— То-то же… — удовлетворенно вздыхает Шайя.
Добившись своего от Акивы, он снисходит и до меня:
— Видал, как с такими управляться надо? Главное — найти общий язык, вот и все. А ты, будто маленький, честное слово: «я не могу… он не услышит…» Уж если ты не можешь, то кто тогда может? Распускаешь ты кукол, папаша, ох распускаешь. Не к добру это, папа Карло, ох не к добру…
— Не хами. Тоже мне, Буратино нашелся. И никого я не распускаю. Просто спорить с ним не хочу. Эти споры всегда кончаются одинаково. Догадываешься, как? — я вспоминаю грузовик, и у меня портится настроение.
Шайя ухмыляется.
— Угу. Догадываюсь. Против такого аргумента и в самом деле не попрешь. Да ты и времени, небось, не оставляешь — для возражений-то…
— Ну уж, время тут и вовсе ни при чем. Из всех ваших дурацких выдумок, о которых тут плел Акива, время — самая дурацкая. Никакого единого времени нету, есть только ритм вашего движения, задаваемый мною. Суди сам: разве не изменится твое чувство времени, стоит мне повести тебя немного быстрее?
— Гм… — удивляется Шайя. — Нету? Вот-те на… времени нету… Так вот почему его вечно не хватает: его просто нету. На склад не завезли. Хитер ты, папаня… Зато пиво есть, и за это тебе можно простить многое.
Он берет стакан из рук подошедшего Акивы и разом выпивает не меньше половины.
— Простить? Что простить? Я в чем-то виноват, господин Бен-Амоц? — спрашивает Акива, приняв на свой счет последние Шайины слова. — Знаете бармен сказал, что вам не следует больше пить. Если не возражаете, я провожу вас домой.
— Глупости! — машет рукой Шайя. — Я не собираюсь выслушивать твои россказни еще и по дороге домой. Тут ты хоть пиво носишь, а на улице от тебя и вовсе проку никакого. Сказочник хренов. Все беды от таких сказочников. Так что на прощение не рассчитывай…
Он пьяно грозит Акиве полусогнутым указательным пальцем. Да-да. Все беды от сволочей-сказочников. Как это он все правильно описал, подлец. Сначала выдумывают какую-нибудь сказку, а потом, сами же в нее уверовав, принимаются коверкать мир по вымышленному сказочному покрою. Как будто речь идет об их личном балаганчике. А мир не дается. Да и как же он может даться?.. Ишь ты, сидит, моргает невинными глазками, тварь белесая… или как там? — белокурая бестия. Такому сверхчеловеку только волю дай… тю!.. Зачем ты даешь таким волю?
— Ну вот, опять. Тебе не надоело все на меня сваливать? Я тут ни при чем. Я его, если хочешь знать, вообще в массовке держал, никаких видов не имел на эту бесцветную личность. Кто здесь имена дает: я или ты? Вот ты его и вытащил, ты ему и волю дал. Теперь сам расхлебывай.
— Ну, за этим дело не станет…