— Плюс машина, ноутбук и мобильник на четыре месяца.
— Рвач ты. Ну зачем тебе машина? У тебя же есть.
— А бензин? А амортизация? А стоянка? — Шайя обводит присутствующих победным взглядом и припечатывает: — Кстати, стоянка — тоже за ваш счет.
Бухштаб вздыхает и смотрит на Босса.
— Ох… — охает Босс, переваливаясь на левую ягодицу. — Нам пора, Арик. Митинг.
— О'кей… — Бухштаб встает. — Рома, подготовь договор с этим пройдохой, пусть подпишет. Шайя, можешь начинать сейчас же.
Он помогает Боссу подняться. Рома, вытянув шею и непроизвольно повизгивая, наблюдает за этой непростой процедурой. В тишине кабинета сухо щелкают суставы. Закрепившись в вертикальном положении, Амнон Брук шагает к выходу, прямой, как генеральная линия.
— Вот еще, нашел фраерка… — фыркает Шайя вслед. — Я, кажется, ясно сказал: половину вперед, плюс тачка, комп и мобила. Тогда и начнем. Сначала зелень, потом понос.
Пропустив вперед Босса, Бухштаб оборачивается.
— Черт с тобой, кровопийца… Рома, подсуетись по-быстрому.
— Какой неприятный тип, — говорит Амнон Брук, спускаясь с Бухштабом на улицу к ждущему их лимузину. — А что, нельзя обойтись без него?
— Можно, — мрачно отвечает Битл. — Но это получится намного дороже. Я ж тебе говорил, Амнон, — доставай деньги. Жми на своих жирных спонсоров…
— Деньги, деньги… только и знаете, что деньги… — ворчит старик, пристраивая свой геморрой на кожаное сиденье. — А ты без денег смоги… ох…
Битл, отвернувшись, молча скалит свою квадратную физиономию советского функционера.
Теперь, когда никто, кроме меня, не видит, в ней появляется что-то волчье. Откуда? Да кто ж его знает? Я ведь его на роль обыкновенного пройдохи готовил, не более того… Говорю я вам: самостоятельность кукол поражает воображение. Никогда не знаешь, какой фортель они выкинут в следующую минуту. Впрочем, возможно, это мне просто показалось. Знаете, как иногда бывает: игра света и тени, жизни и смерти, лимузин со шторками…
Звучит он и в самом деле здорово, этот Шайя, оттого и ценится. За словом в карман не лезет. Слова Шайя выхватывает прямо из воздуха студии. Они теснятся там, кашляя от густого сигаретного дыма, робкие, прозрачные, не пришей-кобыле-хвостые. Никто их, бедных, не видит, никому они не нужны. А Шайя вот видит. А Шайе вот они очень даже кстати. Хвать! Хвать! Это туда, это сюда… вот тебе и предложение, можно даже сказать — фраза. Да какая! Хлесткая, быстрая, как плеть. Или наоборот — убойная, душная, тяжелее грязного мартовского сугроба. Или шустрая, хвостатая, неудержимая, как сперматозоид помойного кота. На все нужды, на все вкусы, полный набор.
Особенно хорош Шайя в беседах с радиослушателями.
— Алло! Кто у нас сейчас на проводе? Радиослушатель? Радиослушательница? Здравствуйте!
— Здравствуй, сволочь! — мрачно отзывается неизвестный.
— Добрый день! — радостно восклицает Шайя. — Это кто же у нас такой дружелюбный?
Неизвестный презрительно хмыкает.
— С тобой, гадом, только пидоры дружат.
— Умоляю, подождите, дорогой радиослушатель! — просит Шайя. — Дайте время всем остальным, тем, кто нас слушает в эту минуту, позвонить своим знакомым, близким и дальним. Скорее друзья! Случай свел нас с удивительно занимательным собеседником. Ручаюсь, вы не пожалеете! Итак, на чем мы остановились?
— Ты пидор. И твой Амнон Брук пидор. И все, кто за него голосует — пидоры.
— Это почему же, дорогой? Вы руководствуетесь какими-то особенными признаками?
— Чего?
— Нет-нет, ничего. Расскажите немного о себе. Судя по богатству вашей речи, вы закончили, как минимум, два университета. Каких?
— Чего?..
И так далее. Рейтинг у Шайи заоблачный. Люди любят словесные игры, а словесные драки — и того пуще. Шайины беседы — сплошная драка. Студия его — бастион, островок блестящего остроумия и убийственной доброжелательности в бурлящем море грязных нападок и подлых намеков, невежественной ругани и хамских тупых угроз. Ловкий и элегантный, как д'Артаньян, молниеносный и могучий, как Супермен, он выходит с легкой рапирой в руке против копий и топоров, дубин и оглобель. Выходит и побеждает за явным преимуществом, не давая никому повода ни на секунду усомниться в своей неминуемой победе. В победе добра над злом, ума над жлобством, дружелюбия над враждебностью… В победе Амнона Брука над его дебильными хулителями.
А при чем тут последнее? Действительно, вроде бы и ни при чем… а все-таки как-то так получается, что и при чем. Потому что непонятно как, но, по какому-то странному стечению обстоятельств, во всех Шайиных беседах явным или неявным образом присутствует Амнон. Как он туда попадает — черт его знает… Сам-то Шайя эту тему никому не навязывает. Это все они, радиослушатели, кто же еще. Не затыкать же рот людям. Мнения, ясное дело, разные. Ну, это и неудивительно — демократия, плюрализм мнений, сами понимаете. Для одних Амнон — пидор и интеллигент паршивый, шляпу надел. Для других — вождь и учитель, премьер-министр, друг детства и боевой соратник. То есть, в конечном счете, баланс соблюдается, что, как известно, является главным для неподкупной демократической прессы.
Хотя всевозможные завистники и злопыхатели, которым не дает спать фантастический Шайин рейтинг, утверждают, что куплен Шайя на корню предвыборным штабом Амнона Брука, что вся его передача — неприкрытая и яростная пропаганда Босса. Гм… Это — что сказать — правда… не отрицать же очевидное. Ну и что? А сами они, эти завистники, не куплены, что ли? Куплены, куплены, к гадалке не ходи. А те, что не куплены, просто никому на фиг не нужны. Рады бы продаться, да никто не заплатит. Платят ведь кому? Тому, у кого рейтинг. А рейтинг у кого? У Шайи. Теперь понятно? То-то же.
Какой-нибудь дурак, может быть, спросит: отчего это именно у Шайи рейтинг, а у завистников — нет? Ведь радиослушатели-то одни и те же. Почему же в эфире они такие разные? У Шайи либо матерятся по-черному, либо мед у них с языка каплет; но и то, и другое — заслушаешься. А у завистников — серые какие-то перепевы, скучные и однообразные. Отчего это? Если бы, скажем, Шайе звонили какие-нибудь супер-пуппер марсиане, а завистникам, наоборот, — туго мыслящая протоплазма с Пси Альфа Центавра, то, наверное, была бы соответствующая разница в вопросах. Но тут-то ведь речь идет о тех же самых людях, о тех же самых гражданах той же самой земной державы?
— Разве не так?
— А вот и нетушки, — ответит дураку опытный человек, щедро политый деньгами и грязью и оттого именуемый политтехнологом. — Не так.
Потому что все они придуманы, изобретены, созданы нетленным Шайиным воображением, сотканы из обрывков рыночных перепалок, из интернетовских свар, из уличного переругиванья, из кухонных и телевизионных споров… из воздуха, наконец… Да-да, из воздуха, где плавают их слова, их ругательства и благословения, их клятвы и проклятия, робкие и прозрачные, не пришей-кобыле-хвостые, не видные и не нужные никому. Кроме Шайи.
Все придуманы, все — и те, которые про пидоров, и те, которые про вождя и учителя. И не просто придуманы, а на слова положены с непременными ремарками насчет интонации, крупным шрифтом распечатаны, актерам розданы, да еще и прорепетированы заранее, потому что, ну кто же станет всерьез на актера полагаться? Актер, он, известное дело, существо ненадежное, с заскоками и претензиями. Того гляди, протащит контрабандой какую-нибудь отсебятину: то леди Макбет у него на уме, то принц Гамлет. А Шайе-то принц датский ни к чему, Шайе лотошник эйлатский требуется. Так что без репетиции никак.
В общем, театр, иначе и не скажешь, натуральный театр, с пьесой, режиссурой и постановочным процессом. А с другой стороны, никакой ведь это не театр, правда? В театре зрители знают, что это все понарошку. Кроме, разве что, вон того малыша в третьем ряду, который все за маму хватается. Этот и впрямь Волка боится, но остальные-то совершенно уверены, что никакой перед ними не Волк, а вовсе даже популярный ведущий с детского телеканала, решивший слегка подхалтурить в хлебное время школьных каникул.
Вот так оно, в театре. А у Шайи не то. У Шайи все по-настоящему. Разве созданный им лотошник менее реален, чем его потный прототип, горланящий «три за десять!» на эйлатской набережной? Кто его знает, того типа-прототипа? Скорее всего, нет у него ни семьи, ни кола, ни двора, ничего, кроме карточного азарта, дряхлой тележки, да подружки-наркоманки. Если завтра, к примеру, исчезнет он навсегда со своего места, кто о нем вспомнит? Может быть, пара братков, специалистов по выколачиванию долгов, тех самых, что вывалили его мертвое тело с катерка в черную воду залива? Так им ведь эти воспоминания ни к чему, у них новых заказов хватает. Подружка? Какое там… она и себя-то не помнит… В общем, был человек и нету. Да и был ли? Кто его знал, кто видел? Все молчат.
— А! — вдруг вспоминает кто-нибудь особенно дотошный. — Я его помню. Он еще тут стоял, кричал «три за десять!»
— Нет, — возражает другой. — И не он это вовсе. Тут стоял тот самый, который Амнона Брука по радио пидором обругал. Помните?
Ну, как же, как же… Так бы и говорил. Того, который самого премьер-министра пидором обругал, все помнят. Еще бы. Все дружно кивают головами и улыбаются.
— А где он, кстати, сейчас?
— Ну, как же, известное дело… уехал в Австралию, живет там припеваючи.
— Да в какую Австралию? Тут он, в стране. Мой свояк его в Афуле видел. Фалафельную держит. Ряшку отъел вдвое прежнего. — Да… а здорово его тогда Шайя срезал…
— Это да… этот умеет…
Так кто же из них двоих реальнее, скажите на милость, — рыбам скормленный или Шайей придуманный? От одного — ни слуху, ни духу, полный ноль, а другой живет себе припеваючи, ряшку отъел… и все, заметьте, по-настоящему, со свидетелями. Вот то-то и оно… а вы говорите — театр. Никакой это не театр.
— А что же это, Шайя?
— Как это — «что»? Акт творения — вот что. Сначала создал Шайя небо и землю… ну и далее по тексту. Чем я хуже тебя?
— Гм… и ты в демиурги? Да что это за болезнь такая у вас… Ну чем тебя реальный лотошник не устраивает? Зачем фальшивку лепить?