- Девушка, лапушка! - сразу расцвел, заулыбался бородатый волосатик с
сержантскими лычками на погонах. - Нельзя ли с вами познакомиться?
Девушка обвела их мутным - явно с похмелья - взором, сказала устало:
- Валите, мужики, вон в ту дверь. От ваших знакомств у меня уже третью неделю... не
просыхает.
У волосатика отвалилась челюсть, они с товарищем тихо, даже как-то бочком
обошли душечку-лапушку и скрылись в приемном.
- А ты, майор, новый шеф терапии, что ли? Заходи в лабораторию, отметься!
- Почему в лабораторию? Где комбат?
- Там все. Вечером спирт получили, так что сегодня - День лаборанта.
- Понял, иду.
Новый праздник. Завтра, значит, будет День аптекаря, потом День писаря, потом...
Словом, потом будет очередной День. Похоже, здесь не очень-то скучают.
...Впервые еду из Рудакова в Чернобыль. Там у нас медпункт - два врача, две сестры, лаборантка.
Дорога Брагин - Комарин - Чернобыль. Граница Зоны.
Справа от дороги - Зона, слева - нет.
Справа деревни выселены, слева живут, как и жили.
Впечатление такое, что какой-то дядя в больших погонах однажды наклонился над
картой, отыскал Чернобыль, воткнул в него ножку циркуля, обвел круг диаметром тридцать
километров. И вот результат: справа иллюстрация к "Пикнику на обочине" Стругацких, то
есть заброшенность, даже не смерть, а какая-то не-жизнь; слева, буквально в двадцати
метрах, живут как ни в чем не бывало.
И плакаты вдоль дороги соответственные: слева "Дадим Родине хлеба... мяса...
молока" и т.п.; справа - маленькие желтые "Радиация! Въезд запрещен".
Вокруг желтой таблички бродят две белые козы, жуют травку. Неграмотные, что с
них возьмешь. А потом, они ведь не въезжали, просто перешли дорогу. И молоко-мясо все
же нужно давать, куда денешься. И людям за дровишками сходить некуда, кроме как в лесок
за желтой табличкой...
Но, если честно, нам, медикам, в Чернобыле жилось неплохо. Куча веселых, умных
мужиков из всех белорусских больниц и военных госпиталей, любвеобильные сестры, бесплатное питание, спирта и времени квантум сатис, т.е. сколько влезет. Такой душевной
командировки в моей жизни до этого не было. И не будет.
Если, конечно, забыть радиацию. Забыть легко: радиация - это совсем не больно.
Подумаешь, легкий металлический привкус во рту в некоторых местах Зоны, слегка
подсевший голос - только и всего.
Правда, через год умерла от острого лейкоза давешняя лапушка-лаборантка. И было
ей отроду двадцать четыре года. Еще через год рак гортани у одного из докторов.
Я пробыл там вместо положенных шести - восемь месяцев. Мое везенье: надо ж было
моему сменщику за день до отъезда сюда надраться до полного умопомрачения (от радости, радо полагать), оседлать мотоцикл и на полном газу врезаться в телеграфный столб. Беднягу
собирали по частям, но заменить его было некем, я ждал, пока найдут. И уже далеко за
пределами Чернобыля впервые по-настоящему заполз в душу страх. Потому что никто не
знал, какую дозу радиации он получил. Зато все знали, что в официальных документах
вранье. Мне, напримар, записали в карточку 2-3 бэра. - это за восемь-то месяцев! Цена этим
записям равна газетным сообщениям того времени, разница чисто количественная: вранье
глобальное и вранье частное -= все равно вранье.
А самое главное, никто ведь не знает , сколько этих самых бэров надо, чтоб увидеть
Косую.
В Афгане в этом смысле было легче. Там уж если вернулся - все, будешь жить. В
Чернобыле наоборот: убьет именно после того, как вернулся. Афган убивал пулей, ножом, осколком, и всем ясно, где тебя убили. Чернобыль убивает через все известные болезни: рак, лейкоз, инсульт, инфаркт - но они ведь были и до Чернобыля!
Где же вы теперь, друзья-чернобыльчане? Нас, военных медиков, было не так уж