Пишет, что у него шесть Сталинских премии, пять - за дело, а одной он стыдится - за пьесу "Чужая тень". А значит, за "Русский вопрос" не стыдится...
И все эти безумные игры - сборища у Сталина по поводу Сталинских премий: кому давать, кому не давать, и простить ли писателя Злобина за его грехи и т. д.- в подробностях и на полном серьезе. Вместе с тем и немало честного и разумного по поводу тех дней... кроме одного: схватиться бы сейчас за голову - да что же это за кошмар, абсурд, наваждение, и я, поэт, интеллигент, грассирующий дворянский отпрыск, участвую в этом во всем!
И ведь не худший из людей "моего поколения" - красивый в любви и дружбе, широкий, щедрый, не робкого десятка. Первый из советских писателей, в ту эпоху еще, ухитрился быть европейцем по вкусам, образу жизни, способу работы: офис, стенографистки, свой адвокат. И скольким людям помог. И если случалось запачкаться, как в 1949-м, например, то первый же потом выручал отверженных - что было, то было. (О Фадееве сказал Шкловский по такому же поводу: "продаст за копейку, выкупит за рубль"). Кто работал под его началом в "Литературке", в "Новом мире", любят его до сих пор.
А уж сколько сделал для литературы. Издание "Мастера и Маргариты" в 1960-м - его прямая заслуга, подвиг того времени.
И вот эта "Исповедь", честная и жалкая.
Не понял. Не успел. Не смог.
Это - трагедия.
Вам ее не понять, тем, кто не выстрадал. Подвиги той поры теряют цену. Их уже не берут в расчет.
Издал Булгакова. А с каким предисловием, с какими неуклюжими оговорками и извинениями, попытками прицепить Булгакова к соцреализму и тем самым как бы легализовать его! Читать невозможно.
И впрямь невозможно. И не читайте, забудьте. Но хотел бы посмотреть на вас в той ситуации. "А у нас не будет таких ситуаций". Дай-то Бог!
Драма людей, приближавших, кто как мог и умел, это наше время, которое их же и перечеркнуло!
Заняться делом! Надоело ходить в оппортунистах, это во-первых. Во-вторых - выступать, как это у нас повелось, по всем вопросам сразу. Что бы ни обсуждалось на секретариате, высказаться считал своим долгом каждый, и это длилось часами, и были у нас уже свои записные ораторы с получасовыми речами обо всем на свете, иногда, впрочем, блестящими - но сколько же можно? Я выбрал для себя "конкретный участок" - прессу, вознамерившись доказать себе и другим, что если усердно заняться чем-нибудь одним, то от тебя будет, по крайней мере, толк.
Был такой рижский журнал "Кино", издавался на двух языках, латышском и русском, прекрасный журнал, может, даже лучший среди всех подобных изданий. Работали там, как водится, одержимые люди, получали копейки, носились в поисках бумаги, поскольку журнал их относился к какой-то четвертой, что ли, категории, даже, собственно, числился не журналом, а каким-то бюллетенем при конторе кинопроката и не имел подписки. Этим людям нужно было помочь.
Мы учредили, как положено, специальный Совет по кинопрессе, с председателем в моем лице и двумя замами, нашли какое-то важное постановление ЦК и правительства и в нем как раз пункт, дававший нам некоторые надежды, составили ответную бумагу со всеми выкладками, и так, во всеоружии, с гордым самоощущением начинающего бюрократа, я двинулся прямиком в ЦК КПСС, на Старую площадь, в 10-й подъезд.
Я "вышел" на товарища, занимавшегося журналами, всеми без исключения, выходящими на территории СССР. Человек этот блестяще, как выяснилось, знал свое дело. Он владел информацией, объемы которой трудно себе представить: названия изданий, периодичность, тиражи, фамилии редакторов, даже типографии - в масштабе всей огромной страны. И не зря. Ведь любое движение внутри этой махины - ну, скажем, изменение периодичности какого-нибудь малозаметного ведомственного бюллетеня - требовало специального решения на самом высоком партийном уровне: ЦК распоряжался всем, даже тоннами бумаги. Мой визави, Алексей Алексеевич, держал в памяти даже эти тонны - кому, на что и сколько.
Я уж заодно попросил о каких-то благах для "Советского экрана" и "Искусства кино", а также и о том, чтобы информационный бюллетень союза сделать ежемесячным, на что тоже требовалось "решение". Алексей Алексеевич взялся мне помочь, не упустив проехаться по поводу нашей "революции" в кино. Я бы удивился, если бы он ее одобрял. Скорее всего, был у него свой взгляд и на Горбачева. В этих кабинетах взгляды свои держат при себе, но догадаться при желании всегда можно...
"Не мог себе представить"?! (Запись в дневнике). Климов только что вернулся от Горбачева, это было при мне; принялся рассказывать, все мы развесили уши. Это не первая аудиенция - Климов один из тех, кому генсек наверняка симпатизирует. Шел он с просьбой допустить его к архивам собирался делать документальный фильм о Сталине (потом передумал). Вопрос был решен в минуту. Дальше пошел вольный разговор, генсек не торопился. "Ну как тебе тезисы?" - спросил он у Элема. Имелись в виду тезисы к предстоящей партконференции, только что опубликованные, новость эта на устах у всех. Шутка ли, впервые речь идет о свободных выборах в стране, еще, правда, с какими-то ограничениями, не во всех округах, но - впервые и свободных. Климов, в своем обычном стиле, возьми и скажи, что тезисы половинчатые, можно бы и посмелее. "То есть как? - обиделся Горбачев.- А мог ли ты еще год назад представить себе что-нибудь подобное? Вот я - не мог!"
И дальше таким же образом генсек пытал Климова насчет Московского то ли партийного актива, то ли конференции, где впервые давали слово всем, и посреди зала стояли микрофоны - первый, второй, третий и так далее (как будет потом на съездах народных депутатов; тогда это было тоже в первый раз). И снова несговорчивый Климов сказал: "половинчато". И снова Горбачев, уже сердясь, произнес: "А мог ли ты подумать еще год назад? Вот я - не мог!"
Я абсолютно верю в точность рассказа - Климов на моей памяти никогда не врал, он просто не снисходил до того, чтобы что-то приукрашивать или привирать в угоду собеседнику, не тот характер. Да и пересказан разговор буквально под свежим впечатлением, через какой-нибудь час после того, как состоялся. И фразу эту мог сказать только он, Горбачев, так простодушно признаваясь в сердцах: не знал, не мог себе представить еще год назад!
Потому что он и впрямь не знал и не представлял. И уж тем более не ведал о последствии этого шага, этого подарка стране и миру - свободных выборов в СССР.
Было это в 1988 году, весной. Ровно через год Москва 90 процентами голосов изберет во власть опального Ельцина.
С головой в политику. Понятно, что и до сих пор мы не давали повода усомниться, на чьей мы стороне. Теперь же политика, очень четко ориентированная, стала едва ли не главным содержанием нашей бурной деятельности. В этом смысле как бы фирменным знаком союза стал обновленный Дом кино, Дом кинематографистов, как мы его теперь назвали (чтобы не было аналогий с Домом обуви!). Поистине все, что было прогрессивного в Москве или старалось казаться таковым, собиралось в этих стенах, начиная с Межрегиональной группы депутатов и кончая обыкновенной тусовкой (не здесь ли, кстати, и родилось это слово)...
Итак, с головой в политику!
Связано это, конечно, с личностью нашего нового лидера Андрея Смирнова, заступившего на вахту вместо уставшего Климова.
Смирнов - человек политический. И уж, разумеется, никакой не коммунист, пусть даже либерального толка. Скорее диссидент.
А кроме того, одержимый. Его неистовость в сочетании с утонченной культурой, безаппеляционность вместе с даром убеждения или, если хотите, внушения - все это вместе, да еще с бюрократическим креслом в придачу, с телефоном-вертушкой, с которого он не снимал руки,- соединилось в какую-то непреодолимую власть. Если про Ельцина говорят, что он всего сильнее там, где разрушает, то и нашему Андрею можно было приписать ту же страсть. Разрушал он, как мог и вполне откровенно, советский социалистический строй и все, что с ним, по его разумению, было связано.
Интересно, что ему все сходило с рук. Он не был вхож, как Климов, в высокие кабинеты, но научился обходиться без визитов: с утра садился за вертушку - и, оказывается, о многих вещах можно договориться, если недостаточно "поставить в известность". Скорее всего, по той простой причине, что уже никто не знал, чего на сегодняшний день нельзя.
Можно ли, например, пригласить в Москву из Парижа Андрея Синявского, соответственно оформив ему и его жене въездные визы, при том, что они "с тех пор" еще ни разу не приезжали и гражданства лишены? Андрей же, в данном случае Смирнов, придумал зачем-то, чтобы Синявский выступил у нас на пленуме. Зачем? А вот так!
Так можно или нельзя? Смирнов говорил "можно", ссылаясь одним начальникам на других и тем - на этих, включая Лубянку.
И мы встречали в Москве Синявского.
С Солженицыным оказалось сложнее. О приглашении, разумеется, речи не шло - сам писатель заявил по телефону Смирнову, что приезжать к нам туристом не намерен. Но в декабре его 70-летие. Мы хотим отметить юбилей у себя в Доме кино, готовим большой вечер. Как быть? Это 1988 год. Еще несколько месяцев назад было открыто заявлено, и не кем-нибудь, а секретарем ЦК Медведевым перед иностранными журналистами, что Солженицын антисоветчик и что "Архипелаг ГУЛАГ" не будет издан у нас никогда. Так и сказано было: "никогда". Они не сомневались, что им принадлежит вечность.
Кому на этот раз звонил по вертушке Смирнов? На кого ссылался, кому пудрил мозги? Пригласительные билеты с портретом писателя были уже отпечатаны. Пришлось все-таки убрать 70-летие, чтобы, Боже упаси, не подумали, что мы поздравляем. Это было единственной уступкой. На самом вечере Андрей сказал: мы проводим разрешенный вечер. Это не так эффектно, как запрещенный. Но, если вдуматься, это факт высокого значения... Правильно сказал.
Провели вечер памяти Галича. Перед тем восстановили его в союзе так, чтобы прилюдно об этом объявить. На этот раз разрешения не спрашивали. Требовалось оно или нет, никто толком уже и не знал.
Я помню, как восстанавливали. Окончилось очередное долгое, как всегда, заседание. Смирнов попросил остаться секретарей. И - неожиданно: "Есть такое предложение..."
В тишине поднимаем руки. Один голос "против". И оттого даже значительнее все остальные "за". Вопрос не такой бесспорный. Еще никто никого не восстанавливал - ни в других союзах, ни даже у нас. Это впервые. Ни у кого не спрошено. Сами, как велит совесть. Поднимаю руку, чтобы запомнить это на всю жизнь.
Во всем этом было что-то вызывающее, может быть, даже провокационное. Иногда мне казалось, что он заигрался - и мы, стало быть, вместе с ним. А чем плохо, в конце концов? Мы шли с опережением, пользуясь невнятной ситуацией. Мы делали ее внятной, как могли. Порою, может быть, не стоило так спешить. Например, с разрушением унитарного союза, независимостью союзов республиканских. Шло бы все своим чередом - так нет, мы еще подталкивали. Лезли поперед батьки в пекло. Пожалуй, напрасно. Или с теми же рыночными отношениями в кинематографе: уж очень бурно взялись. Не терпелось.
Что тут скажешь?
Уходили все дальше, торопливо и нерасчетливо, от себя прежних, от прошлого, изживая его в себе, вместе и каждые по-своему, начиная с генсека, который "не мог представить", а кто же из нас "мог", покажите мне этого человека!..
А что в кинематографе? А в кинематографе, похоже, наступает золотой век. Наша пресловутая, одиозная, злополучная, как еще выразиться, клятая "модель" исправно работает. Бывшие творческие объединения, ныне самостоятельные студии заказывают сценарии, запускают в производство фильмы по собственному усмотрению, по воле своих правлений и худсоветов во главе с новоизбранными председателями-худруками. Никаких прохождений в инстанциях, всё на свой страх и риск. Предполагается, правда, что председатели-худруки избраны на определенный срок, с последующим отчетом и перевыборами, а прошло на сегодня уже лет двенадцать, и никто никого не переизбирал и не слушал отчетов, но это уже детали... Зато в состав своих правлений председатели вовлекли замечательных людей, и это тоже было задумано. К нам, на студию "АРК-фильм", под руководством Райзмана, бывшее третье объединение "Мосфильма", пришли Игорь Виноградов, Евгений Сидоров, Валентин Толстых. Меньшов к себе на студию пригласил Владимира Лакшина, Наумов - Егора Яковлева, и все они, что интересно, исправно ходили, читали сценарии, даже получали небольшую зарплату, и заседания худсоветов были удовольствием для тех, кто их посещал, иногда просто праздником мысли.
И уж что самое интересное: на все это есть деньги. О деньгах пока ни звука. Непостижимо! И свобода и деньги - всё разом. Золотой век!
Считается, конечно, что фильмы наши себя окупят, да еще и с прибылью, как это было раньше. Ну, а сейчас-то уж тем более, кто мог в этом сомневаться.
А рядом уже плодятся - с нашего же благословения, при нашей помощи новые, независимые студии, по сути кооперативы, если вспомнить тогдашнее, ныне забытое слово. Вдруг нашлись среди наших же кинематографистов люди с коммерческой жилкой, бизнесмены, и, смотришь, через месяц-друтой он уже "юридическое лицо" с собственной печатью и счетом в банке, со своим офисом и с замысловатым названием вроде "Паритета", "Рапида", "Ренессанса" или "Форы", оказавшейся, кстати, наиболее успешной в ряду других. Подумать, сколько же таких талантов, скорее всего природных, оставалось под спудом, теперь-то для них наконец простор.
Другое дело, что за годы, прошедшие с того времени, независимые студии, вопреки всем прогнозам и надеждам, не произвели сколько-нибудь выдающихся фильмов, а иные и вовсе распались или, может быть, переключились на побочный бизнес. Но это все впереди. Пока "независимые" еще создаются и обещают составить здоровую конкуренцию "традиционным", а те, в свою очередь, избавившись от государственной опеки (но не от денег!) обещают скорый подъем кинематографа.
Тут бы, конечно, в самый раз - парочку необыкновенных сценариев, да к ним бы еще незаурядных режиссеров, желательно из молодых, тех, кому до сих пор не давали ходу. Ну где ваши замыслы, ребята, что-то вы не летите к нам на крыльях! Неужели оскудела наша кинематографическая нива, верить не хочется!
Но, что поделаешь, видимо, общий недостаток всех таких проектов и моделей, начиная с моделей общечеловеческого устройства,- то, что они просчитывают как бы идеальную ситуацию и берут во внимание все, кроме людей. То есть и людей тоже, но скорее всего условных. То есть полагая, что они все на месте и поведут себя адекватно.
Это как идея социализма, рассчитанная, по моему разумению, немцами на немцев же, то есть на честных, законопослушных и уж никак не вороватых граждан - людей, добросовестно опускающих свои 20 пфеннигов в метро.
Верилось, конечно, что и люди появятся, не замедлят, были бы условия. А условия есть.
Ищем молодых. Читаем сценарии. Ловлю на студии Александра Аскольдова, только что пережившего триумф своего "Комиссара" - картина явилась после двадцати лет небытия, чудом сохранившись и представ в первозданной мощной красоте. "Какие планы, Саша? Приглашаем к нам, на "АРК-фильм", с любым проектом!.." Саша хмуро кивает. Обещает прийти. Не приходит... Где он теперь, в каких заграницах?
А пока запускается со своим оригинальным замыслом Сергей Юрский. Снимает "Слугу" Вадим Абдрашитов. В одном из павильонов построен с размахом зал судебных заседаний, здесь начат двухсерийный "Процесс" Алексея Симонова и вашего покорного слуги. Это то, о чем я уже рассказывал: нет правых и виноватых, праведных судей и злостных преступников, есть одна драма, общая для всех. Блистательный худсовет надавал нам советов, и отнюдь не цензурного свойства, разумеется. И по-прежнему ни слова про деньги. Золотой век продолжается.