В нашей конституции сказано, что цензура запрещена. Правда, что такое цензура, не сказано. А в семидесятых годах, когда я пришел на телевидение, нигде не говорилось, что над нами висит меч цензуры. У нас была свобода, а цензура существовала при свергнутом царском режиме. Тем не менее, каждый сценарий надо было нести в так называемый лит. Там сидели строгие и как бы допущенные к секретам государственной важности товарищи. За их спинами высились сейфы, где, по-видимому, и хранились государственные тайны. Товарищи внимательно читали наши материалы и если не находили, что там раскрываются секреты, то ставили на обложке штемпель «Цензор такой-то». Разрешали. А если что-то вызывало сомнения, то штемпель не ставили. То есть запрещали.
Впервые я увидел слово «цензор» на государственном штемпеле, когда еще корректором пришел работать в типографию. Меня страшно удивило это слово. В школе нам объясняли, что от цензоров страдал Пушкин, а теперь не страдает никто. И это была правда. Мы не страдали от цензуры, потому что сами прекрасно понимали, о чем можно писать или говорить, а о чем нельзя даже думать. Так что цензоры если и доставляли нам неудобства, то небольшие, да и то изредка.
Однажды я написал в сценарии, что приглашенный в студию гость «говорит о том, что…» И далее излагал своими словами, о чем он будет говорить. Цензор, дама, как тогда говаривали, не просто партийная, а партийная во всех отношениях, разрешить передачу отказалась категорически. «Вы должны написать дословно, что именно он будет говорить. А не «о том, что», - наставительно произнесла дама. Я попытался ей объяснить, что наш гость будет именно говорить, а не читать с бумажки. «Это ваше дело, - ответила дама. - Пусть выучит на память».
Я понял, что спорю с горным утесом. Поэтому во фразе «говорит о том, что…» я вычеркнул все, кроме слова «говорит», поставил двоеточие, открыл кавычки, все остальное оставил без изменений. Это цензурную даму вполне устроило.
Я быстро понял, что у нас засекречено, а что нет. В народе ходил анекдот: того, кто написал на заборе «Хрущев дурак», осудили за разглашение государственной тайны. Что в Америке средняя заработная плата выше, чем у нас, тоже было тайной, не подлежащей разглашению.
Со временем передачи для детей были освобождены от цензуры. Тем не менее, мы сами как-то вырезали из видеозаписи детского концерта прелестную девочку, певшую такую же прелестную песенку. Но платье у девочки было желтое, а бант на головке - синий. Дитя, таким образом, пропагандировало украинский буржуазный национализм. Мы это понимали без всякой цензуры.
Ходить в джинсах, а если женщинам, то и просто в брюках, было запрещено. Штаны на женских ножках считались вызовом общественному мнению. Милиционеры, дежурившие на входе в Гостелерадио УССР, получили приказ: женщин в штанах не пускать. И не пускали. Не удосужился я в свое время спросить у Ады Роговцевой, правда ли, что когда милиционер не пропустил ее на телевидение из-за того, что актриса пришла в брюках, Ада Николаевна, благо, что была в пальто, взяла да и скинула брюки: «А так можно?» - «Так можно», - сказал обалдевший милиционер.
Однажды в детскую редакцию пришла компания студентов киевской консерватории. Среди них был Тарас Петриненко, сын знаменитой певицы и нашего, к сожалению, рано ушедшего сотрудника - милейшего, умнейшего Гаринальда Петриненко, с которым мне посчастливилось дружить. Был в этой компании и Кирилл Стеценко, тезка и внук знаменитого композитора. Ребята спели нам несколько украинских песен в современной аранжировке. Это было великолепно. Сегодня так поют все, но тогда так еще никто не пел. Партия считала, что народная песня, костюм, народная архитектура являются таковыми, если они отвечают канонам эпохи позднего феодализма. Если же народная песня звучит под электрогитару, то это либо тлетворное влияние Запада, либо буржуазный национализм.
Мы об этом не подумали и решили немедленно записать хлопцев, тем более что студия оказалась свободной, а такой случай вряд ли представился бы так скоро. Оформления в студии не было, но молодцы-телеоператоры поставили под стеной несколько осветительных приборов, тонкие лучи образовали на голой поверхности замысловатый узор, и ребята спели так хорошо, что мы уже нацелились на благодарности и похвалы.
После просмотра видеозаписи меня вызвал наш самый большой начальник, человек умный, но опытный (опыт и ум вещи разные и порою взаимоисключающие). Глядя в сторону и внутренне страдая, он сказал, что в эфир передача не выйдет. В узоре на стене кто-то усмотрел шестиконечную звезду. «Это сочетание украинского национализма с сионизмом… ну, вы же сами понимаете», - сказал шеф, и я все понял.