Домой я вернулся на автопилоте и в состоянии глубокой задумчивости, даже Аллу поцеловал как-то смазано, что она отметила и не преминула тут же озвучить. Пришлось рассказывать про визит в райком и про предложение, от которого я отказываться не стал. Она внимательно выслушала мою историю и — что меня безмерно удивило — даже одобрила моё согласие на работу в институтском комитете. Я почему-то считал Аллу нонконформистом — ходит на подпольные концерты, одевается у лучших спекулянтов Москвы, знакомства водит соответствующие. Но нет — оказывается, для неё комсомол был вполне живой организацией, ещё не заваленной перестроечным дерьмом по самую макушку.
В этот момент я осознал, что новые времена, наступившие с приходом Горбачева, лучше всего приняли именно те, кто активничал и при предыдущих Генсеках. Ну а те, кто тихо плыл по воле волн и весело жил от сессии до сессии, потом стали ярыми сторонниками всего советского. Я не знал, к кому я отношусь; активистом в институте я не был, но и в фаната СССР не превратился, понимая, что моя ностальгия имеет вполне конкретное объяснение — молодость, которая по большей части прошла при застое. Но вот после попадания я снова стал молодым, и снова начал вести себя, как и прежде. И если бы не настырные комсомольцы, которые по какой-то причине решили затащить меня в свой клуб, я бы и дальше жил тихо и стараясь не отсвечивать.
К тому же комсомольскую карьеру я уже рассмотрел со всех сторон и признал её негодной. Если история снова покатится по прежним рельсам, комсомольцы, конечно, побегут впереди паровоза строить капитализм и переодеваться в малиновые пиджаки, и быть в их рядах будет даже выгодно, хотя одновременно — хлопотно и опасно. А вот если мои слова, сказанные неделю назад двум обитателям советского властного Олимпа, упадут на благодатную почву, то комсомол превратится в пожирающую время и силы общественную нагрузку, за которую никто платить не будет. Саша четыре с лишним года тянул этот воз, но он инвестировал в своё будущее, и его вложения оправдались — должность освобожденного секретаря была первой ступенькой в его несомненно длинной карьерной лестнице. Года через два-три его обязательно заберут в горком комсомола, там быстренько примут в партию и переведут его усилия в нужное КПСС русло. В общем, у него всё будет хорошо — если, конечно, Михаил Сергеевич сумеет как-то справиться со своим тёзкой.
У меня был неплохой шанс тоже отправиться по этому пути. Правда, с учетом моих контактов с двумя высокопоставленными советскими чиновниками и нашей общей тайны тактика скрытности была, пожалуй, лучшим решением. Но в этом я уверен не был.
***
Моя сессия начиналась с достаточно легкого экзамена — «Историю КПСС» я, в принципе, вспомнил, а заодно заставил себя забыть наиболее одиозные перестроечные разоблачения недавнего прошлого. Конечно, я мог бы спутать решения 23-го, 24-го или 25-го съездов, которые были пустой говорильней, но насчет 20-го и 22-го был уверен в своих силах. Вопросы, которые нам раздали, никаких подводных камней не содержали.
Но я на всякий случай взял учебник и улегся на диван, надеясь прочитать главу-другую перед сном. Алла ушла на кухню и там ожесточенно гремела посудой, пытаясь приготовить ужин. Я понимал, что где-то через час мне придется идти вслед за ней, чтобы самому жарить картошку и разогревать вчерашние котлеты, но пока этого не требовалась. Недавно она призналась, что хочет научиться готовить сама; пока бабушка не уехала на дачу, Алла училась под её бдительным присмотром, но сейчас эта опция исчезла. Я лишь надеялся, что она не спалит в своем рвении весь дом.
Я успел прочитать почти половину объемной главы про целину, когда меня оторвал от этого увлекательного занятия дверной звонок. Впрочем, особого беспокойства тот звук у меня не взывал. К нам могли прийти какие-нибудь бабушкины приятельницы или просто соседи заглянуть за солью, а с ними Алла была в состоянии справиться и сама.
Но когда девушка появилась в дверях отцовой комнаты, я понял, что это что-то другое.
— Егор, это к тебе, — Алла выглядела озадаченной — и явно не из-за ужина.
— Кто?
Я быстро перебрал в уме список кандидатов на визит к моей персоне. Он был не слишком большим — кто-то из гаражей или Стас. Больше я никому новый адрес не говорил, да и Стас знал только дом. Валентина или Михаила Сергеевича Алла знала и вряд ли растерялась бы, увидев их. Теоретически это могли быть оставшиеся на свободе приятели Боба, которые вдруг захотели продолжить наше знакомство, но я надеялся, что их припугнули достаточно сильно, чтобы они обходили нас с Аллой десятой дорогой.
В принципе, Валентин производил впечатление человека слова — раз он пообещал провести соответствующие беседы, он их проведет, даже если Земля налетит на небесную ось. Его надежность — ну и дружба с Михаилом Сергеевичем — и была основной причиной, по которой я слил ему информацию о том, кто я такой на самом деле. То есть Михаил и Лёха должны уже быть в курсе того, что может случиться, если они решат дожать меня. Родион же сидел за решеткой и вряд ли появится на свободе в ближайшие несколько лет — в этом я тоже был уверен. Стрельба в жилом доме тут пока ещё не была рядовым явлением. Да и вообще стрельба. Ему ещё повезло, что обошлось без человеческих жертв.
— Не знаю, — Алла помотала головой. — Женщина… я её первый раз вижу.
Я вздохнул, встал с дивана и отправился в прихожую. О вторжении двухнедельной давности там напоминали только заботливо развешанные по стенам картинки.
В самой прихожей никого не было, но Алла кивнула на дверь. Похоже, после того воскресенья она нескоро сможет пригласить незнакомого человека войти в квартиру. Я кивнул и открыл.
Там стояла женщина лет пятидесяти, коротко стриженная и с крашеными волосами. Она была не слишком высокой, слегка полноватой, одетой в очень неплохое пальто и какую-то странную шапку из фиолетового — в цвет волос — фетра с нелепой розочкой на боку. В руках она держала тяжелую на вид сумку из натуральной кожи — скорее, даже портфель, если судить по массивной золотистой пряжке на боку и одинокой ручке сверху.
— Здравствуйте, — сказал я. — Вы что-то хотели?
— Здравствуйте, — сказала она каким-то напряженным голосом. — Вы же Егор Серов?
Я знал этот голос, хотя и в его более расслабленной и веселой версии. Именно с его обладательницей я говорил, когда звонил в квартиру Родиона. И это был последний человек, которого я ожидал увидеть на пороге нашей квартиры.
***
Про мать Родиона я совершенно забыл, да и вообще не учитывал её в своих расчетах. Мне казалось, что без мужа она — ноль, пустое место, и ей сейчас следует обивать пороги казенного учреждения на Лубянке в попытке передать какую-нибудь посылку арестованному мужу. Ну и сыну тоже помогать, если она его хоть капельку любит.
Вместо этого она пришла к нам на порог с неясной целью. Я оглядел её — оружия заметно не было, но в портфеле можно было спрятать хоть полковую гаубицу… я преувеличивал, конечно, но ещё один наградной пистолет её мужа туда точно поместится. А у меня закончилось всё вооружение, которым я мог бы отбиваться от незваных гостей, а выходить с ломиком на огнестрел я не хотел.
Впрочем, женщина стояла спокойно, глядела прямо на меня и ожидала ответа. Или сигнала к началу стрельбы. Я быстро оглянулся — Алла находилась как раз за мной, и любой промах по моей тушке означал попадание в неё.
— Ал… ты можешь… тебе не надо… иди на кухню… — умоляюще сказал я. — Я выясню, в чем дело, и приду к тебе.
Она внимательно посмотрела на меня, на женщину, снова на меня.
— Да, конечно.
Когда она скрылась в коридоре, я испытал нечто, похожее на облегчение. Я снова повернулся к женщине и сказал:
— Да, это я. Чего вы хотели?
И встал так, чтобы она не могла пройти в квартиру, не опрокинув меня.
***
— Вы не пригласите меня войти? — грустно спросила женщина.
— Нет… мы тут недавно пережили вторжение, с тех пор очень нервно относимся к незнакомцам, — я ответил, наверное, слишком грубо, но сложно быть вежливым, если в любой момент ожидаешь, что в тебя начнут стрелять.
— Понимаю… я как раз по этому поводу. Я мать Родиона, это он в вас…
— Я уже понял, — перебил я её. — Скажите, зачем вы пришли?
— Я хотела бы извиниться за сына.
— Вот как… — я немного расслабился. — Что ж… к вам у меня претензий нет… разве что по поводу его воспитания. Вы знаете, что он у вас ругается матом? Но это многие делают, я и сам грешен. А вот его стремление бить по лицам других людей заслуживает всяческого порицания. Недосмотрели вы за ним в детстве… но я принимаю ваши извинения. В конце концов, иногда обстоятельства…
— Вы не поняли, — по лицу женщины пробежала легкая тень. — Мне нужны не просто извинения, мне нужно, чтобы вы пошли в милицию и написали отказ от претензий в отношении Родиона…
— Вот как? — повторился я. — Прошу прощения, но к нему претензии у меня как раз есть, и, боюсь, простыми извинениями он не отделается. Он как бы стрелял в меня и в мою девушку. А до этого методично ломал этой девушке жизнь — не один, но он явно был в их компании главным, когда его Боб ушёл в армию. Вы же знаете Боба?
— Да, конечно… мальчики были так дружны.
— Дружба это хорошо, если она не против кого-то. А тут четыре здоровых лба ополчились на одну маленькую девчушку… вы видели её, это она открыла вам дверь, и это её я отослал, чтобы она не слышала того, что вы можете сказать. Видите? Уже две претензии, и за обе извиняться бессмысленно. Алле испортили два года, у меня эти «друзья», — я изобразил кавычки, — буквально спёрли неделю жизни, хорошо, что не целиком. И это не считая того, что как раз Родион грозился переломать мне ноги, а потом вообще собирался меня пристрелить. Я, знаете ли, дорожу своим телом, оно мне ещё понадобиться, и не стремлюсь учиться ходить на костылях. Честно говоря, я даже не знаю, что может сделать ваш Родион, чтобы я пошел в милицию и что-то там написал. Боюсь, это невозможно…
— А деньги? — с внезапным порывом прохрипела женщина. — У нас забрали почти всё, но кое-что осталось… золото, драгоценности… и деньги тоже есть, вот тут! — он приподняла свой саквояж и потрясла им.
Внутри что-то глухо звякнуло.
«Господи, зачем соблазняешь одного из малых сих?»
Искушение было сильным. Я даже заподозрил очередное вмешательство в мою жизнь — например, со стороны всемогущего КГБ или не менее всемогущего ЦРУ и их дрессированных экстрасенсов, которые прямо сейчас сидят за стеной нашего дома и читают мои мысли в режиме реального времени. Мол, сунуть этому прохвосту в зубы энную сумму — сколько ему там не хватает на машину, квартиру и видеомагнитофон — и можно дальше обделывать свои дела без опасения необдуманных действий всяких там попаданцев из будущего. Но я отогнал эту мысль. КГБ вроде пока играло на моей стороне, с ЦРУ я, кажется, не пересекался — во всяком случае, по этому делу. Ну а решать вопросы с помощью пачек денег в новенькой банковской упаковке ушлые людишки умели всегда; семья Родиона явно была из таких. Вот и его мама с приятным голосом и не слишком приятным при ближайшем рассмотрении лицом в непривычных обстоятельствах решила прибегнуть к привычному средству — то есть к подкупу.
— Вы знаете, я откажусь, — я покачал головой, и её лицо поникло. — Не потому, что гордый или что-то там ещё. Просто для вас это бессмысленные траты. Даже если я сто раз схожу в милицию и напишу миллион заявлений, на судьбу вашего Родиона это повлияет примерно никак. Если бы он пришел ко мне с кулаками и нанес, как говорят следователи, побои средней тяжести или что ещё подобное — тогда да, примирение сторон было бы возможно. Но он зачем-то взял с собой пистолет, а потом принялся стрелять в белый свет как в копеечку, и это уже не хулиганство, тут заявления пострадавших не нужны. Поэтому мой вам совет — сохраните эти драгоценности и деньги, — я с сожалением посмотрел на портфель, который она так и держала на весу. — Они вам ещё пригодятся.
— Вы… вы не поможете мне? — из уголка её правого глаза вытекла одинокая слеза.
— Не могу. Дура лекс суд лекс. Закон суров, но закон. От меня там ничего не зависит. Я мог бы взять деньги, что-то пообещать, но на самом деле это было бы простым воровством. Я не хочу в этом участвовать. До свидания.
Я хотел закрыть дверь, но она сделал шаг вперед, заступив одной ногой в квартиру.
— Постойте! — воскликнула она. — Но мне ясно дали понять, что если вы…
— Вас обманули. Это не тот случай, — жестко сказал я. — Прощайте.
Она отступилась, и я смог закрыть дверь. Повернул замок — и замер в ступоре.
Я не обманывал Валентина. Я действительно был добрым. Может быть, именно поэтому те, кто нападал на меня или Аллу, были ещё живы, а эта женщина, хорошая мама нехорошего мальчика, могла предлагать мне деньги в зыбкой надежде отмазать своего половозрелого дебила от гарантированной тюрьмы, а не готовила его похороны. Интересно, кто мог её надоумить прийти ко мне с кучей ценностей, собранных в одну кучку?
У меня похолодело в груди.
Я схватил телефонную трубку, чертыхнулся, положил трубку на место, побежал в нашу комнату, достал из сумки небольшую записную книжку, вернулся в прихожую…
— Егор, кто это был? — Алла вышла из кухни и смотрела на меня с беспокойством. — Я слышала, как она предлагала тебе деньги… и вы говорили про Родиона…
— Это была его мать, — коротко бросил я, набирая нужный номер и проклиная техническую отсталость этого времени. — Хотела сына вытащить.
— Но ты…
Я жестом попросил я замолчать и с нетерпением начал считать длинные гудки, которые пришли с той стороны.
Тут в дверь настойчиво постучали. Алла попыталась пройти мимо меня, чтобы открыть, но я остановил её.
— Не надо, это чужие… — тут телефон наконец соединился с абонентом, знакомый голос произнес короткое «алло», и я торопливо проговорил: — Валентин, это Егор, ко мне пришла мать Родиона, который у нас стрелял, принесла деньги и ценности, чтобы я написал заявление, что не имею претензий к её сыну. Я ей отказал, в квартиру не пускал, ничего у неё не брал. Но к нам сейчас стучат в дверь — именно стучат… думаю, либо ваше ведомство, либо смежники. Мне открывать?
***
Я не знаю, каким чудом Валентин сразу врубился в ситуацию. Но он не стал ничего переспрашивать, а лишь сказал «да» и посоветовал тянуть время, после чего отключился. Я вспомнил, что понятия не имею, где он живет и сколько ему до нас добираться. Но решил сделать так, как он сказал. И повернул замок.
На лестничной площадке стояла внушительная толпа — двое мужчин в штатском, у которых только что на лбу не было написано «оперативный состав», а один держал в руках тот самый кожаный портфель. Были ещё три милиционера в форме — старший был старшиной. А за их спинами неловко перетаптывались мужчина и женщина в домашней одежде; им, видимо, предстояло быть свидетелями, и одним из них был наш сосед Алексей, который мне даже махнул рукой. Я тоже его поприветствовал, но быстро перевел взгляд на одного из оперативников, который показался мне чуть менее опасным.
— Добрый день. Что вам нужно?
— У нас постановление на обыск в этой квартире. Ты тут живешь?
Я покатал в уме варианты ответа.
— Да, живу. Покажите постановление, пожалуйста. И удостоверение тоже… по телевизору говорили, что у сотрудников милиции обязательно надо спрашивать удостоверения.
В моём будущем я бы не успел договорить это предложение. Скорее всего, меня бы положили на пол где-то на первом упоминании «удостоверения». Но сейчас время было другое, а этих ребят сдерживало присутствие понятых, которые могли и не согласиться просто наблюдать явное нарушение закона в его бытовом понимании.
Поэтому тот оперативник, к которому я обращался, просто улыбнулся.
— Мы не из милиции, — сказал он и мазнул передо мной чем-то очень похожим на удостоверение; во всяком случае, золотые буквы на обложке точно присутствовали. — Майор Лозовский, КГБ СССР. Постановление здесь, — он постучал по папке, которую держал в руках. — Все подписи и печати в наличии, не сомневайся.
— Хотелось бы посмотреть, — осторожно сказал я. — Мы ничего не нарушали.
— Все вы так говорите, — негромко пробурчал его напарник. — У нас есть обратная информация.
— Другая, — автоматически поправил я. — Другая информация.
— Умничаем? — недовольно поморщился первый. — Постановление, значит, хотим? Вот, смотри.
Мне под нос сунули раскрытую папку, где действительно находился желтоватый лист очень официального вида с крупной надписью «Постановление» на самом верху и несколькими подписями и фиолетовыми гербовыми печатями внизу.
Но больше ничего я прочитать не мог — то ли у майора дрожали руки, то ли это был специальный прием для обезвреживания слишком дотошных «клиентов». Формально он ничего не нарушал и показывал документ, а то, что мелкие и плохо пропечатанные машинописные буквы размывались в глазах, ещё надо было доказать.
— Вы позволите? — я протянул руку. — У вас всё дрожит, читать невозможно.
— Не положено! — рявкнул второй. — Из его рук читай!
— Я просто придержу, чтобы… — начал я.
— Не положено!
Милиционерам позади, кажется, было весело — наверное, они не каждый день видят, как их коллеги из более грозного ведомства попадают впросак. Правда, я не считал, что эти комитетчики куда-то попали — напротив, это я был в очень интересном положении, которое могло привести к чему угодно. Мать Родиона — а я не сомневался, что эти два визита связаны между собой — не имела возможности чего-нибудь подбросить нам в квартиру. Но вот эта сладкая парочка могла сделать что угодно — квартира у нас большая, что и где там находится, не знает, наверное, и Алла, так что было делом техники засунуть пачку меченых денег в одну из книг на полках в коридоре, а потом найти их.
В том, что эти ребята не уйдут просто так, я тоже не сомневался. Но я точно знал, что рано или поздно они войдут. И, скорее, сделают это, невзирая на любые мои уловки. Но мне нужно было тянуть время. И поэтому я упрямо сказал:
— Положено! В процессуальном кодексе обговаривается, что постановление об обыске должно быть предъявлено гражданину и, в случае необходимости, разъяснено ему, — я не знал, есть в этом кодексе такая статья, но надеялся на лучшее. — Кроме того, там есть пункт про то, что перед обыском гражданину дозволяется пригласить адвоката. У меня будет такая возможность?
Я понятия не имел, где я буду искать адвоката вечером в пятницу, но рассчитывал на то, что мне дадут позвонить, и я смогу набрать номер Михаила Сергеевича. Он тоже сейчас не помешает.