— Что, простите? — мне с трудом удается отпихнуть этого психа и отступить назад.
Тот стоит на пару ступенек ниже, но при этом смотрит сверху вниз. Высокий, с мощно развитой мускулатурой, лишь частично прикрытой дорогой одеждой. С ухоженной бородой — будто только что вышел из барбершопа.
На вид адекватный человек.
Но при этом взгляд голубых глаз давит чем-то тяжелым, демоническим. Будто он не знает границ и для него нормы морали значат не больше, чем надоевшее жужжание мухи.
— Извиняйся! — вдруг приказывает незнакомец.
Обманчивая мягкость в низком, бархатном голосе напоминает кошачьи лапки, из которых в любой момент могут проступить когти.
Мне не нравится ни он, ни его «извиняйся!», но в данной ситуации я действительно оплошала, а свои ошибки надо признавать.
— Простите, что толкнула вас, — выдавливаю из себя неохотно, — Надеюсь, вы не очень сильно пострадали.
— Пострадал от чего? От тебя что ли, неуклюжая? — неожиданно он заходится оскорбительным смехом, и я начинаю закипать:
— Послушайте, я была не осторожна, но я извинилась. Не смею вас больше задерживать…
— От твоего «прости», — перебивает меня собеседник, загораживая дорогу, — мне ни тепло, ни холодно. Извиняться надо так, чтобы мне стало приятно, детка. Хочешь расскажу, как сделать приятно взрослому мужчине?
Правая рука сама собой взлетает вверх. Не успевает ладонь достичь наглой бородатой щеки, как мое запястье перехватывают, выворачивают в немыслимой траектории, — и всего через долю секунды я стою, руками вверх прижатая к каменной стене, а мой обидчик довольно усмехается и проводит шершавой пятерней по моей шее.
— Пусти! — зло выдыхаю, изо всех сил пытаясь выбраться.
До своего кинжала и топорика, закрепленных на поясе, мне не дотянуться.
Коленка в пах с ним не проходит.
Мое трепыхание ему — что трепет глупой бабочки.
Он откровенно наслаждается своим физическим превосходством, а я…
Я ощущаю себя на дне.
Униженной, дальше некуда.
Даже, когда я жила в деревне среди грубых, косматых мужиков, сильно напоминавших бомжей, они не позволяли себе подобного.
Один раз Рыжий Грег сплоховал, наслушавшись дядиного вранья, но потом он неделю подряд таскался за мной побитым щенком и пытался загладить вину.
Не то, что этот агрессивный хлыщ…
Наталкиваюсь на его наглый взгляд, и он еще раз подтверждает мои выводы.
Это взгляд абьюзера, избравшего себе очередную жертву.
Мерзавец думает, что я, зажатая им на безлюдной лестнице, слабее. Поэтому не собирается отступать, пока не раздавит мое сопротивление всмятку.
Во мне все больше разгорается злость.
Ладно. Сам напросился.
Между нашими головами небольшая дистанция, сантиметров пятнадцать.
Ее как раз хватает, чтобы разжечь на уровне его подбородка огненные всполохи. Они недостаточно объемные, чтобы языки пламени облизали ему кожу или схватились за бороду, но достаточно интенсивные, чтобы незнакомец обжегся.
Нормальный человек отбежал бы, шипя и ахая от боли.
Но этот…
Этот псих даже не дрогнул. Продолжает буравить меня насмешливым взглядом, при этом хищно скалит идеально ровные зубы, имитируя, наверно, улыбку.
Затем поднимает правую руку, пронзает ею пламя и… неторопливо гладит меня по щеке! Запястье при этом полностью погружено в огонь, а ему хоть бы что. Улыбка не сходит с лица, в глазах — какое-то странное удовольствие.
Он больной?
От увиденного я окончательно впадаю в ступор. Тону в догадках.
Это огненный маг? Воин, которого Харальд призвал для борьбы с нечистью? Или… Это просто псих, с аномально высоким болевым порогом?
Ешки матрешки!
Не мог меня Вейзер заранее предупредить, что у него по замку бродят психи?! Я бы сидела тогда в спальне тихо, как мышка, и терпеливо ждала, пока меня позовут на пикник.
Харальд, чтоб тебя!
Где же ты ходишь?!
Внезапно тело незнакомца исчезает — его будто невидимой силой от меня отшвырнуло.
Я гашу пламя перед лицом, скрывающее происходящее, и вижу теперь Харальда, точнее, его спину. Теперь он стоит между мной и психом, угрожающе напрягая мышцы, и рычит.
Нет, не ругается хрипло.
Не шипит.
А именно рычит. Низко и утробно.
Странное дело, в присутствии хозяина дома псих немного теряет свою бойкость. Какое-то время злобно пялится в ответ, уже без наглой усмешки, а потом исчезает за ближайшими дверьми.
Вейзер, наконец, поворачивается ко мне, дрожащей и растерянной, прижимает к груди и бережно поглаживает по спине. От этого простого выражения заботы у меня внутри что-то надрывается, и я начинаю обиженно всхлипывать:
— Где ты был? Этот псих… Меня напугал… Он не боится огня… Ненормальный…
— Этот псих, — к сожалению, мой брат, — шепчет мне Харальд. — Младший. Он провокатор и дикарь, но больше он тебя не тронет… Не бойся. Я проведу тебя в сад, — мой защитник берет меня за руку и через его горячую, твердую ладонь в меня потихоньку втекает спокойствие и уверенность.
Пока мы идем по садовым тропинкам, я закидываю его вопросами:
— Почему он не обжегся? Мой огонь обжигает других, я это точно знаю.
— Специальная мазь и долгие тренировки, — деревянным голосом отвечает мой спутник.
— Ого! — удивляюсь. — Надеюсь, ты дашь мне рецепт этой мази? Она очень пригодилась бы боевым магам. Они то и дело обжигаются на тренировках.
— Эээ… Возможно. Если найду тетрадь с рецептом.
Такой ответ меня не устраивает.
Это даже не ответ. Это откровенная отмазка.
Но мы уже на месте, а я ужасно хочу пить. Горло пересохло до такой степени, что еще чуть-чуть — и начну каркать. Спорить с красивым мужчиной, постоянно облизывая губы и откашливаясь, как-то не камильфо.
Здесь, в небольшом пяточке, окруженном высокими кустами роз, накрыт низкий столик. Вокруг него раскиданы подушки, расшитые причудливыми узорами. Тонкий аромат цветов перемешан с каким-то другим, дивным оттенком…
Забытый запах из прошлого…
— Очень пить хочется, — признаюсь. — Можно воды?
Харальд наполняет чашу водой, и протягивает мне. Проглотив все чуть ли ни одним залпом, становится полегче, а потом он наливает в мою чашку черную жидкость, задумчиво приговаривая:
— Не знаю, понравится тебе этот напиток или нет. Он горький, терпкий, но зато прекрасно бодрит. Думаю, если ты одновременно будешь есть мед…
Стоит мне поднести к лицу чашку, как из моих губ вырывается блаженное мычание, и я восторженно шепчу:
— Это же кофе!