С трудом дохожу до спальни, сопровождаемая обоими братьями, один из которых теперь приходится мне деверем, а другой — мужем.
Ужасно хочется, как в шахматах, поменять короля и ладью местами. Вот только в жизни подобную рокировку сделать не получится.
Никогда я себя не чувствовала настолько подавленной.
Хотя с опекунством дяди все было сложно, но теперь мне оно кажется милым и почти безобидным по сравнению с тем, куда я только что вляпалась. Замужество подразумевает исполнение супружеских обязанностей, а меня при одной мысли о прикосновении Ринхара начинает трясти.
Не знаю про их внутрисемейную динамику, но уверена, что младший брат сделал меня разменной монетой.
Пожелал отомстить за пренебрежительное отношение. Или решил получить желанный трофей, чтобы в кои то веки обойти старшего.
А еще, конечно, захотелось поиметь лично меня. Ведь с первой минуты заявил, что я «вкусная».
Купил меня, как будто я еда, вещь, а не человек со своими взглядами.
Ворочаюсь с бока на бок. Сминаю холщовую простынь, пуховую подушку тискаю в пальцах. Рисую узоры пальцами на каменных стенках. Хотя я буквально раздавлена усталостью, моральной и физической, сна ни в одном глазу.
Тем более за дверью то и дело слышны тяжелые шаги. Кто-то там ходит, и этим безмерно меня пугает. Вдруг это «дядя»? Или Ринхар?
Задвижка в спальне хлипкая. Любому под силу сбить одним ударом плеча, а братьям Вейзерам так вообще пальцем тронуть — и дверь сама сойдет с петель.
Наконец, не выдерживаю, и сердито бурчу:
— Кто там?
— Ари, постарайся уснуть, — слышу тихий голос Харальда. — До замка путь долгий. Мы поедем на лошадях. Ты не выдержишь дороги, если не отдохнешь, как следует.
— С тобой мне больше не о чем говорить, — зло шиплю. — Я тебе доверяла, а ты… Привел ко мне этого гада, а потом просто взял и отдал меня ему! Молодец! Поделился щедро, по-братски! Тебя так, наверно, отец в детстве учил, да? Все самое лучшее отдавать младшему?
За дверью вновь раздаются шаги, но Харальд молчит, а вот меня пробило на эмоции и уже не остановиться:
— Как мне теперь жить с этим абьюзером? Ты хоть понимаешь, что это значит — быть физически слабее такого, как он? И даже сбежать далеко не получится, потому что при первом же ранении или серьезной болезни я просто сдохну! Да лучше сдохнуть, чем на всю жизнь оказаться привязанной к больному психу!
— Ари, я здесь не один, — вдруг говорит старший Вейзер, и тут же слышится бархатный голос «мужа»:
— Что такое «абьюзер», Ана? Признаться, я впервые слышу это слово. Не знаю, каков его смысл, но звучит оно красиво. В общем-то у тебя все получается красиво. Ты даже злишься очаровательно.
От бессилия, ярости, отчаяния швыряю в дверь табуретку. Когда та с грохотом разлетается на части, я рычу:
— Оставьте меня в покое! Оба! Пока вы здесь… вышагиваете, я точно не усну!
Вскоре шелест шагов удаляется в сторону гостевых комнат. Наконец-то, ушли.
Подождав примерно с пол часа, я решаю, что мне пора действовать. Сначала доберусь до дома Марии, а там юркну в портал к магам…
Здесь, с этими двумя, я точно не останусь!
Ну и что, что мне светит гангрена!
Стану первой безрукой охотницей. Сделаю насадку с лезвием себе на культю, как у воительницы в «Безумном Максе», и буду биться с оборотнями до последней капли крови!
Вскакиваю с кровати и крадучись скольжу на выход.
Беззвучно пробираюсь сквозь питейный зал ко входной двери. Открываю аккуратненько так, что даже дверь не скрипнула, кидаюсь наружу и… со всей дури впечатываюсь в невидимую стену.
Меня рикошетом отбрасывает обратно.
Потираю ушибленные места, негромко охая от боли, еле-еле встаю и побитой собачонкой плетусь в спальню.
Когда я, наконец, смыкаю веки и проваливаюсь в забытье, в дверь раздается стук. Не знаю, сколько он длится, но постепенно его громкость нарастет, вынуждая меня открыть глаза.
Мамочки, я вообще спала этой ночью или не успела?
Встаю с кровати и ахаю. Все тело ломит, а в местах вчерашнего столкновения с невидимым барьером по мне будто каток проехался. И вишенкой на торте еще голова чугунная.
За дверью стоит Кира с печальными глазами и с подносом, полным еды. Будто в последний путь меня провожает.
— Ты ж моя девочка… — жалостливо причитает она.
Смотрит в упор на мою скулу. Судя по ощущениям, там красуется смачный фингал, и я быстро прикрываю ту часть лица волосами.
Женщина уныло оглядывает комнату, ставит поднос на пол рядом с матрасом — табуретка от моего ночного броска развалилась на части — и констатирует:
— Значит, замуж вышла девонька. Попрощалась с девичеством, свободой. Теперь придется мужу угождать. Крутиться-вертеться вокруг него…
Слушаю вполуха, стараюсь не принимать близко к сердцу ее слова. Она хоть и добрая, но совершенно не в курсе происходящего. Говорит так, как будто раньше у меня была свобода.
Никогда у меня не было свободы в новом теле!
Была лишь ее иллюзия, пока я училась.
Так что…
— Девонька моя, я тебе вот платочек принесла, — Кира протягивает мне нарядный, расписной платок. — Ты ведь теперь замужняя. Негоже чужим мужчинам свои волосы показывать.
Мне кажется, я ослышалась.
Я, конечно, поражалась раньше деревенским женщинам постарше, даже в жару гуляющим в платках, но в академии никаких платков никогда не было.
Кира, видя недоумение, с которым я верчу кусок ткани, отбирает его и сама повязывает мне на голову, при этом нашептывая:
— А ты все-таки смирись, девонька. Я понимаю, ты не думай. Ты гордая, видная. Редкая птица. Но мужу надо уступать. Особенно, по ночам. А то так и будешь ходить всю жизнь в синяках…
Как только до меня доходит, о чем она говорит, срываю с себя платок. Решительно отстраняю навязчивые руки, вручаю обратно поднос, платок и заявляю:
— Спасибо, Кира. Я сыта.
— Вот и славно, — раздается за спиной ненавистный голос Ринхара. — Потому что нам пора отправляться в путь.