Проснулся Михаил уже в больнице, в отдельной палате, судя по стерильно белым стенам и непонятной аппаратуре вокруг. В огромные окна бил свет и Михаил чуть прищурился, осознав, что ужасно голоден. Он поискал взглядом кнопку вызова или хотя бы камеры, чтобы помахать в них, но тут часть стены съехала вбок, и внутрь вошла женщина в белом халате.
Примерно ровесница Михаила, прямые черные волосы и огромные глаза, смугловатая, словно от загара, кожа и горделиво расправленные плечи, длинные ноги, легко несущие ее такой походкой, от которой у него немедленно все воспряло к жизни, попутно намекая, что эта часть не пострадала от газа.
— Доброе утро, — с белозубой улыбкой произнесла женщина, прямо и открыто глядя на Михаила.
— Доброе, — машинально отозвался тот, завороженно глядя на нее.
Похоже кто-то там раскошелился на лечение, желая загладить инцидент в своем бункере и заткнуть рты. Что же, Михаил был готов простить его, если и оплата будет на месте, и эта медсестра постарается.
— Меня зовут Татьяна Сальвини, — продолжала гостья, разглядывая Михаила, — могу я узнать ваше имя и фамилию?
Ага, сообразил Михаил, доставили анонимно куда-то? Сальвини, смуглая кожа, неужели Италия? Или… Швейцария? Это объясняло бы слегка странное произношение. Анонимное лечение, все дела? Но если анонимное, то зачем ей его имя? Впрочем, такой роскошной женщине, в которую он уже влюбился, Михаил был согласен открыться целиком.
— Михаил, — ответил он и добавил после секундной запинки. — Лошадкин Михаил Иванович.
Фамилия его не вызвала даже тени улыбки у Тани, которая чуть двинула пальцами и глазами, словно наигрывала на каком-то невидимом инструменте. Слегка нахмурилась, словно что-то не вышло, и произнесла чарующим голоском:
— Сведения о вашей смерти или пропаже, Михаил, отсутствуют в архивах, что подтверждает гипотезу доктора Наакянца.
— Конечно же, они отсутствуют, — насторожился Михаил, — с чего бы им появляться, если я не умер?
Неужели Степан что-то там провернул? Их выставили мертвыми и вывезли за границу? Это не настоящая клиника? Кто-то там решил не оставлять свидетелей? Хотя нет, зачем тогда это все? Стоп, в архивах?
— Диагност утверждает, что вы в полном порядке, — продолжала Таня, вдруг утратившая часть своего очарования, — но все же, давайте убедимся. Поднимитесь и посмотрите в зеркало.
— Какое еще зеркало? — спросил Михаил, все же поднимаясь.
На нем была какая-то больничная пижама, странно мягкая и удобная. Таня изящно повела рукой и стекло вдруг превратилось в зеркало, в котором отразился сам Михаил. Слегка вытянутое лицо и крупноватые зубы, что в сочетании с фамилией, только удваивало количество шуток на лошадиные темы. Теперь черты лица словно заострились и ввалились внутрь, но вот короткая прическа ничуть не удлинилась, и щетина отсутствовала. Переломанный в детстве нос, шрам в левой части лба — привет из детства, крупноватые уши, карие глаза.
Он никогда не был амбалом, так, крепыш ростом выше среднего, но и это все сейчас куда-то делось, он словно усох и мышцы… атрофировались? Сколько он пролежал где-то там? В горле пересохло, в животе что-то крутило, и он спросил хрипло:
— Нельзя ли стакан воды?
— Один стакан воды, — раздался приятный женский голос за спиной.
Своей приятностью и женственностью он так напомнил Михаилу тот голос с потолка в бункере, что Лошадкин невольно подпрыгнул на месте, разворачиваясь в прыжке. Неужели он еще не покинул бункера? Все это галлюцинации? Или бункер что-то там включил, какие-то современные системы и морочит ему голову?
— Очень интересная реакция, — заметила Таня, опять двигая пальцами. — Все источники уверяют, что в подобных системах использовалось оповещение женским голосом, но похоже, вас он не успокоил, да, Михаил?
Она протянула ему невесть откуда взявшийся стакан воды, а Михаил посмотрел на нее, ощущая, как в крови вскипает ярость и одновременно с этим ощущая тошноту и легкую слабость. Вода отравлена?
— Можете смело пить, — заметила Таня, — это обычная вода, просто созданная прямо на месте. Расход кредитов и энергии на ее создание и все вокруг — за счет центра здоровья, на этот счет можете не переживать.
— Сколько? — спросил Михаил, держа стакан в руке.
Тот приятно холодил, словно его только что достали из холодильника.
— Сколько я пролежал в коме? — расширил он вопрос.
— В коме? О нет, — слегка улыбнулась Таня, снова демонстрируя белые зубы. — Вы находились в криокамере, Михаил, экспериментальной, едва не убившей вас, но в то же время, спасшей вам жизнь. Вижу, вы уже догадались, что прошло немало времени, и надо заметить, среди наблюдающей за нами комиссии были сторонники растягивания процесса, поэтому мы и воссоздали обстановку больничной палаты вашего времени.
Вашего времени! Михаил словно врезался во что-то лбом, в голове все поплыло. Он машинально осушил стакан залпом и чуть дернул головой, присел обратно на кровать. Все слова о больничных палатах и любви к Тане испарились, словно и не было. Наблюдающая комиссия! Михаил опять дернул головой, но так и не обнаружил камер.
— Но я придерживаюсь политики правды и…
— Сколько? — перебил ее Михаил.
— Сейчас две тысячи сто двадцать шестой год новой эры или от рождества христова, — ответила Таня, глядя на него с какой-то странной теплотой и сочувствием. — Обрывки информации о вас из уцелевших после войн информационных архивов уверяют, что вы не отличались особой набожностью, но если это важно, то я могу сообщить год по другим календарям.
— Не надо, — ответил Михаил, ощущая, как голова идет кругом.
Почти сто лет! Войны?! Но как? Почему? Уцелевшие архивы?!
— Так вы знали, кто я?! — почти взвился он, но вскакивать не стал — голова кружилась.
— Рекомендуется принять успокоительное и снотворное, а также немного отдохнуть, — сообщила кровать.
— В жо… к черту отдых! — вспылил Михаил. — Я и без того проспал почти сто лет!
— Учащенный пульс, усиленное сердцебиение, — Таня повела рукой и кровать заткнулась. — Да, Михаил, мы с определенной долей уверенности предполагали, кто вы, но не знали наверняка. Записи о том бункере, в котором вас нашли, отсутствовали. Конечно, многое оказалось уничтожено в пламени войн, но мы предполагаем, что записи отсутствовали изначально, это верно?
— Я сам не знаю наверняка, — убито отозвался Михаил, — но скорее всего. Нет записей — нет координат для удара, и мы всегда ездили на подобные объекты анонимно.
Таня зависла на секунду, похоже сверялась с сетью, и Михаил вдруг осознал, что на ней и нет ничего. Нет, одежда присутствовала, хотя и не слишком скрывала такое крепкое и ладное тело, словно вылепленное лучшими пластическими хирургами, но отсутствовали компьютер, монитор, модемы, всякие гаджеты, даже смартфона не наблюдалось.
— Мы поехали туда, — и он назвал дату, — нас было шестеро.
— Да, дата сходится, — кивнула Таня, — гипотеза подтверждена. Вы отправились туда в день начала Третьей Мировой, и остальные ваши товарищи…
Да какие нахрен товарищи, сердито подумал Михаил, ведь он и не знал там никого, кроме Степана, но говорить об этом вслух не стал.
— … оказались нейтрализованы системой управления бункером, и в конечном итоге умерли там. Если наши предположения верны, они успели повредить систему управления, но не до конца, и та отключилась не сразу, а лишь десятки лет спустя. По оценкам наших специалистов, бункер был спроектирован для автономного проживания в нем в течение ста пятидесяти лет, но вышло так, что жильцов в нем не оказалось, кроме вас, Михаил.
— Умерли?
— Система управления сочла их врагами, у них не было ни кодов, ни ключей, — в голосе Тани слышалась какая-то странная печаль, словно она сочувствовала погибшим, которых никогда не знала.
— И что было потом? — вырвалось у Михаила.
Следовало отложить все и отдохнуть, переварить новости, но его словно что-то толкало изнутри: спросить, узнать правду.
— Бункер не успели оборудовать оружием и он отсутствовал в записях и скорее всего именно поэтому не стал мишенью для ударов, которые обменялись в ходе начала Третьей Мировой, — ответила Таня. — Она оказалась разрушительной и мир, каким вы его знали, Михаил, рухнул и распался, но добила его уже Четвертая Мировая, которую, к счастью, не успели довести до конца, до окончательного истребления всего живого.
— А как же ядерная зима? — спросил он растерянно.
Почти сто лет. Две мировые войны, окончательное истребление всего живого? Живого! Все, кого он знал, умерли, родители, дети… ладно, детей у него не было, в свои тридцать он так и не женился, хотя и сожительствовал с рядом женщин. Алена! Коллеги по работе… ладно, их тоже не было, он подался во фрилансеры, одна из причин по которой его приметил Степан со своими анонимными работами.
— Загрязнение атмосферы было значительным и его последствия до сих пор сказываются, — кивнула Таня.
Михаилу вдруг нестерпимо захотелось, чтобы она подошла, села рядом, взяла его за руку и прошептала страстно, что теперь все будет в порядке и плевать на комиссию или кто там еще за ними наблюдал.
— Система управления бункером не получала никаких команд, так как их некому было отдавать. Вначале предполагалось, что создателя бункера и близких ему людей нашли мертвыми, но ваши слова, Михаил, подтвердили, что он там так и не появился. Соответственно, бункер так и простоял закрытым все эти годы и не стал мишенью и в ходе Четвертой Мировой, о нем просто никто не знал. Обнаружили его лишь недавно, когда реактор дал протечку за пределы бункера, стены которого, похоже строили не совсем по стандартам.
Михаил лишь улыбнулся криво, ну да, тут сэкономили, там не соблюли технологию, здесь срезали пару углов, обычное дело, он и сам так делал. Кто же этому «кто-то там» доктор, что хотел сохранить все втайне? Вот и поплатился за свою таинственность, да и в бункер не успел, так ему и надо!
— Погодите, — он потер переносицу, — если бункер был рассчитан на сто пятьдесят лет, то зачем там эти штуки, в одной из которых я очутился? И почему система управления позволила мне в ней лежать?
— Я не знаю, — просто ответила Таня, — но могу предположить, что система нейтрализовала угрозу, а потом просто не получала новых команд и продолжала держать вас в капсуле. Насчет этих штук (опять движение глазами, словно она что-то листала), есть предположение, что предполагалось «вахтовое проживание». Пара или тройка людей присматривает за системами, остальные лежат в капсулах, меняются по очереди.
— Но это же все равно, — вскинулся Михаил и тут же опустил плечи. — Неважно.
Что толку возражать или говорить, что парочка людей спятила бы от скуки? Или там предполагались вахты по месяцу? Какая теперь уже разница, что там планировалась и почему этот кто-то там так поступил, хотя, возможно, он просто торопился, зная что-то о приближении мировой войны, не локальных конфликтов. Оставил отделку на потом, ну и понятно.
— Так вы, Таня, — он попробовал улыбнуться, но поймал свое отражение в зеркале окна.
Да, тело его изрядно деградировало за время в капсуле, но он выжил! Проскочил две мировые войны и судя по Тане, не прогадал!
— Специалист по адаптации переселенцев из прошлого? — спросил он.
Таня весело и задорно рассмеялась, искренне и так открыто, словно знала Михаила всю жизнь. Ничуть не обидно, как он вдруг понял, и опять мысленно нахмурился. Все это сильно смахивало на синдром утенка, не того, который был в мемасике про утку-политика, а того, который обозначал первое впечатление. Увидел Таню и влюбился, или организм пытался так отыграться за пропущенные сто лет?
— Путешественников во времени? — предположил он еще. — Замороженных?
— Ах, если бы, если бы, — Таня перестала смеяться и вздохнула со странной печалью. — Вы первый, Михаил, и нет, я не специалист, просто сотрудница ближайшего центра здоровья, где занимались вашим размораживанием и восстановлением после извлечения из капсулы. Без избавления от прошлых дефектов, как вы сами видите, чтобы пробуждение не стало для вас чрезмерным шоком. Сами понимаете, у нас нет опыта подобных вещей, и мы, можно сказать упражняемся на вас, Михаил, вы наша подопытная морская свинка, в каком-то смысле.
— Скорее лошадка, — попробовал пошутить он и удалось, Таня снова улыбнулась. — А почему первый?
— Заморозка так и не стала массовой, — сообщила Таня, — а центры крионики подверглись ударам и оказались уничтожены. Редкие уцелевшие капсулы оказались отключены от систем, поддерживавших охлаждение, и находившиеся в них либо гибли, либо выходили наружу, чтобы погибнуть уже там. Время между третьей и четвертой мировыми войнами стало разгулом ужаса, хаоса и смертей. Все моральные нормы и принципы, и без того уже давно ослабленные, окончательно рухнули и решившие продолжать борьбу за мировое господство, прибегали к любым средствам. Ядерное оружие оказалось не так просто восстановить, но в ход пошло биологическое и химическое, избирательные эпидемии, отравления воды и еды, пропаганда и внушение, массовые техники информационного воздействия, честно говоря, даже до сих пор тяжело говорить о том периоде, даже нам, придерживающимся политики правды.
Она уже второй раз упоминала какую-то политику правды, отметил Михаил.
— Из этого хаоса, насилия и беззакония восстал новый мир, не сам по себе, конечно. Люди поднялись и уничтожили тех, кто пытался уничтожить их, но об этом вам еще предстоит узнать. В ходе лечения, восстановления и адаптации.
— Адаптации?
— Разумеется, Михаил, мир изменился и вам необходима будет адаптация, — улыбнулась Таня. — А сейчас вам необходимо будет поспать и отдохнуть.
Михаил даже не почувствовал укола и отключился, провожая Таню взглядом.