14 апреля 1506 года.
Через десять дней после избрания князем на время неразберихи в государстве бывшего посадника Дмитрия Белородцева народ стал потихоньку затихать. Казалось, все поверили, что кризис миновал и сейчас Новгород сможет отбить нападение любого возможного противника. С самим новоиспечëнным князем мне пообщаться не удалось, хотя, наверное, я бы смог этого добиться при желании. Однако у меня были пока что и более важные дела в Борках. Дмитрий, как я понял, человек весьма прогрессивный по местным меркам, хоть и не молодой. О народе думает, авторитет имеет. Так что, пожалуй, пока что беспокоиться не о чем.
Но отменять начатую мобилизацию я не торопился. И перед народом как-то неудобно, да и установленная стабильность сейчас имеет откровенно зыбкое положение. Власть в лице князя имеет легитимность лишь у простого народа. Это, конечно, весомый плюс, но вот только важно эту самую легитимность иметь ещё и среди высокопоставленных людей. А вот местная знать, как ни крути, в последние десять дней наверняка смотрит на Дмитрия мягко говоря косо и хищно. Ну не знакомы люди с продвинутой демократией, что уж тут говорить. Не то чтобы мне какой-то проверенный источник донëс о том, что князя знать недолюбливает. Просто это, как мне кажется, очевидно. Ведь не только бояре в Москве готовы родину продать ради власти и богатства. Подобная картина сейчас чуть ли не в каждом городе каждого государства рисуется.
Сейчас же я лежал в снегу, в обнимку с ружьëм, укутавшись поглубже в воротник мундира. В лесу снег тает медленнее и если в поле сейчас белели снежные островки, то здесь — напротив, маленькие участки голой земли показывались в местах, где солнце пробивалось сквозь ветви чаще. Да, Майер вытащил меня на охоту. Хоть я и говорил ему, что у меня много дел, но Генрих стоял на своём, находясь в восторге от убийственной эффективности ружья, которое я ему подарил пару недель тому назад. Да не на простую охоту он меня выманил, а с собаками. Грейхаунд — прекрасная порода для этого. Невероятно быстрая, сильная и довольно выносливая. Сегодня же, помимо двух собак Генриха, в загоне лося участвовали и трое бывших щенков, а сейчас уже просто очень молодых собак, которых Майер любезно передал мне и которые скоро отправятся со мной в деревню.
Вдруг вдалеке послышался многоголосный лай, который стал стремительно приближаться к нашей позиции. Помимо меня в разных точках залегли ещё пол десятка гвардейцев, ведь ружья хоть и довольно убойные, однако шкура лося — это не человеческая плоть и одного попадания может не хватить. Майер же координировал действия собак, как их хозяин. Между тем лай становился всё громче. Я упер приклад ружья в плечо, сконцентрировавшись на направлении звука. По задумке собаки должны гнать добычу по оврагу, а мы, находясь на возвышенностях с обеих его сторон, вести огонь с выгодных позиций. Конечно, грейхаунд — порода, которая в первую очередь применяется для охоты на мелкую и быструю дичь. Однако Генрих, не смотря на свой возраст, имел отличное представление как о искусстве благородной охоты, так и о дрессировке, а потому без труда переучил молниеносных охотников в собак для загона крупного животного. Впрочем, это не означает, что их теперь не получится использовать для охоты на зайца. Уж побегать эти фурии любят больше всего.
Меж тем молодой лось показался в поле моего зрения. Псы послушно преследовали его, соблюдая дистанцию и не подставляясь под раздачу мощных копыт и не менее мощных рогов. И вот лось уже тчжело пробегает нужные пол сотни шагов, находясь в наилучшем для выстрела месте. Я плавно жму на спуск… Бум! Приятный хлопок, предшествующий вырвавшимся из ствола пороховым газам легко бьёт по ушам, а ни с чем не сравнимый запах обжигает нос. Я, к большому сожалению, не вижу результата своего выстрела, потому как дымный порох при детонации не очень-то способствует обзору. Зато сразу после моего, последовали, один за другим, четыре хлопка.
Когда дым выстрела рассеялся, моему взору предстало могучее, пышущее здоровьем и некогда жизнью тело здоровенного лося, который сейчас лежал, истекая кровью и издавая предсмертное мычание. Собаки продолжали лаять на него, уже скорее для виду, понимая, что тот уже не жилец, но по прежнему дисциплинированно держа дистанцию. Я встал со своей позиции, вслед за мной поднялись и остальные стрелки из засады, отряхивая снег, которым мы были припорошены.
Мы подошли к телу умирающего лося. Он вяло перебирал ногами, а из его тела, сразу из четырёх точек, сочилась густая кровь.
— Вон! Пшли отсюдава! — Отгонял грейхаундов вовремя подоспевший Майер. Собаки неохотно притихли и присмирели.
Я подошёл ближе к бьющемуся в последней агонии животному. Могучий зверь, опасный соперник, представляющий невероятную опасность для агрессивно настроенного человека. Вот только нас было больше. У нас были собаки и, что самое главное, смертоносные ружья, пять выстрелов из которых не смогли убить его на месте. Плоский штык вошёл в горло. Зверь замер и мерно, принимая свою учесть, в последний раз закрыл глаза. Под ложечкой как-то неприятно засосало. Мне не то чтобы стало жалко лося. Отнюдь, это же охота и мы здесь для этого и собрались. Но когда мы с Генрихом вдвоём шли на кабана пол года назад, имея при себе лишь пару посредственных арбалетов, я такого не чувствовал. Страх, эйфорию победы — да. Но не это чувство. Тогда мы рисковали, а сейчас… Сейчас всё было спланировано и даже в случае промаха нашим жизням ничего бы не угрожало. Как-то это подло, что-ли…
В деревню мы возвращались лишь с Генрихом и Иваном. Остальные гвардейцы принялись обрабатывать тушу лося. Этот процесс занял бы не менее часа, но мне хотелось поскорее вернуться домой. Даже не так. Мне хотелось поскорее убраться с места удачной, но не принесшей толком никакой радости охоты. Собаки, довольные собой, трусили следом за нами, с любопытством озираясь по сторонам и, казалось, даже улыбаясь. Вот так и не скажешь, что ещё недавно они с диким лаем загоняли могучего зверя, трусливо прячась от его вялых атак, огрызаясь из далека и вынуждая его идти прямо в нашу ловушку.
Вдруг, словно из ниоткуда, нам на встречу из-за поворота выехал одинокий всадник. Крупный и плечистый, он неспешным аллюром двигался по середине дороги. Иван привычным образом напрягся и невзначай так потянулся к ружью. Генрих, краем глаза заметив это, лишь саркастически хмыкнул, не выражая большой тревоги относительно каждого встречного человека. Да, стрелять из седла гвардейцы тренировались отделено, однако производимые мануфактурой стволы мало походили на кавалерийские карабины, а потому такая стрельба была едва ли эффективной.
Когда расстояние между нами и всадником сократилось настолько, что можно было различить черты лица, я коротко бросил лейтенанту «отставить». Всё потому, что в мнимой угрозе я узнал своего относительно нового соратника, Евпатия.
Евпатий владел соседней деревушкой, что находилась чуть более, чем в двух вëрстах от моей. Людей в ней насчитывалось едва ли сто пятьдесят человек, а то и меньше. Впрочем, Евпатий — молодой помещик. Ему всего-то двадцать три года и он не имеет таких строгих консервативных устоев, как многие наши соседи. Ему чуждо само понятие ограничения свободы человека. Таких вот энтузиастов было не много. Пару недель назад я отправлял посыльных во многие десятки, если не сотни, сëл и деревень, предлагая взаимовыгодное сотрудничество. Предлагал приехать, посмотреть, как работает мануфактура. Приняли приглашение немногие, а заинтересовались и того меньше. Большинство лишь покачало головой, поохало, поахало и удалилось в своё имение. И правда, ну учудил сосед, оторвал крестьян от земли и приучил к ремеслу. Чудно, забавно, ну и ладно. Но были и те, кто загорелся. Немного, всего несколько человек, но были. Среди них был и Евпатий. Мы с ними в тот же день стали планировать общий проект, вложения, считать прибыли… А потом царь умер. Потом мне стало как-то не до этого. Мне, но не им. Загоревшись столь новаторской идей, помещики уже вовсю скребли по сусекам, планируя строительство собственных мануфактур.
— Здорово, Евпатий! — Поприветствовал одного из первых либералов на Руси. Именно так я в душе его окрестил. Ну не нравилось мужику ограничение свобод, даже если речь идёт о крестьянах. Он и свою выгоду, конечно, во всём видел, удивляясь эффективности наёмного труда на примере моей деревни. Впрочем, Ефпатий был ещё и патриотом, каких поискать. В общем, у нас с ним и ещё несколькими прогрессивными помещиками нашлось очень много общего.
— Здравствуй, Александр! — Отозвался он.
— Ну как дела с мануфактурой? — От моего вопроса Евпатий прямо-таки расцвёл.
— Замечательно дела! Вот вчера ряд заключил с артелью немецкой, чтобы крестьян зазря не дëргать. А сегодня вот, нашёл, где лес для стройки взять.
— Ну, хорошо, если так. — Удовлетворённо кивнул я. — Однако ты всё же подтяни и своих людей. Только с плату, само собой. Чтобы к наëмному труду привыкали. А ежели с инструментом или гвоздями помощь нужна, так не стесняйся, у меня того навалом. Сам видел, как быстро штамповали по зиме.
— Вот спасибо! — Обрадованно подскочил он. Так, что его скакун, хоть и явно был в расцвете сил, недовольно фыркнул.
— Ну, бывай, Ефпатий! — Я положил правую руку со сжатым кулаком на сердце. — «Про либертатэ попули!» — Гаркнул я условную кодовую фразу на латыни, составленную в тот самый день мною и всеми вотчинниками, заинтересованными в инновациях. Как в экономических, так и в политических.
— «Эт патрие!» — С готовностью и гордостью выкрикнул он ответ, повторяя мой жест. Ну а что, надо же как-то налаживать полезные связи с местными силами. Пусть не с крупными, так с мелкими уж точно.
Мы прибыли в Борки к полудню. Где-то далеко на полигоне звучали одиночные, но множественные хлопки выстрелов. Это Максим решил заняться индивидуальной стрелковой подготовкой ополчения. Говорит, точность стрельбы оставляет желать лучшего. Я, конечно, хотел в случае боестолкновения брать плотностью огня, но так, пожалуй, даже лучше. Основной отряд гвардейцев же, в данный момент, находился в местной церквушке. Но не на исповеди и не на служении, а на очередных занятиях. Так уж вышло, что в Борках в данный момент гораздо больше людей, знающих иноязычную грамоту и письмо. А вот на русском писать умеет лишь местный поп, да мало-мальски староста. Вот только Ефиму, при всём желании, сейчас не до этого. С внедрением новых законов, политики налогообложения и прочих реформ немолодой уже староста не всегда мог найти время на себя, постоянно координируя действия населения и выполняя функции целой администрации с собственным архивом.
А вот священник, пусть не сразу, но взялся за обучение ребят из гвардейского взвода грамоте. И те постигали её с не меньшим желанием, чем прочие науки и языки, которые им преподавали плохо говорящие по-русски Жак и Оскар. И сейчас я прибыл в местную церковь, что возвышалась над деревней каменным столпом, дабы понаблюдать за качеством их обучения.
Местный священнослужитель хоть и не лез в мои дела, смирно сидя у себя в церкви, однако подход к обучению у него был уж очень консервативный. Вот и сейчас мне пришлось собственноручно вносить изменения в его систему образования.
— Отец Мефодий, ну я же объяснял! — Вновь сокрушался я. — Больше свечей в учебном классе! Не нужно экономить на качестве обучения людей.
— Но то есть расточительство…
— А доска? — Прервал его я. — Ну я же выдал вам хорошую, большую учебную доску. И мел с ней в придачу. — Упорный священник никак не хотел принимать прогрессивные методы, ворча что-то в свою бороду. Да, он — единственный, кому я позволил оставить на лице всю растительность, не облагая штрафом. — Так, я завтра заеду, чтобы всё было, как я указал. — В ответ Мефодий лишь серьёзно кивнул, давая понять, что к указаниям моим впредь отнесётся более ответственно.
Вдруг снаружи, через открытые широкие двери церкви, послышался стук копыт. Я пошёл посмотреть, кто это так торопится на богомолье. В дверях я столкнулся с запыхавшимся Лаврентием. Хоть он и скакал верхом, всё равно от чего-то вспотел и сбил дыхание.
— Что стряслось, сержант? — Не смотря на мнимую стабильность, установившуюся в городе и за его пределами, мой спящий (в хорошем смысле этого слова) агент оставался в городе и выполнял всё те же задачи, спокойно выслушая и, что тоже немаловажно, высматривая.
Сержант принял стойку и отдал честь, ударив кулаком в грудь. Да, пожалуй, этот жест скоро нужно будет вводить в официальный обиход. Выглядел мой личный Берия хоть и слегка растрëпано, но от того не менее серьёзно и, как всегда, с не по годам проницательным взглядом.
— Командир, докладываю, — Ровным голосом отчеканил он, как будто мгновение назад не хапал жадно ртом воздух. — В Новгороде, сегодня, ранним утром был убит князь Дмитрий. — Я сокрушённо рухнул на ближайшую скамью. Как?.. Так быстро? Но…
— Кто? Как? Есть подробная информация? — Я тяжело сглотнул, хотя во рту было абсолютно сухо.
— Я сам был на месте убийства. — Начал доклад Лаврентий. — Тело тогда, конечно, уже убрали, но по рассказам в груди и животе было много колотых ран. Украшения, коих у князя было немного, все остались на месте.
— Место преступления? — Продолжил я заваливать разведчика вопросами.
— Гончарный конец, тëмный закоулок возле самой стены. — С готовностью отчеканил он. — На месте преступления во многих местах примята трава. Возможно, хотя даже скорее всего, нападавших было несколько. Также вокруг места убийства есть следы крови. Много где: на снегу, на траве, даже на стене.
— Князь защищался. — Сделал вывод я.
— Да. Это вновь говорит о том, что нападавший был не один. — Я вспомнил того лося, что мы завалили на охоте. Большой и могучий, он отмахивался от назойливых мух, пока не попал в нашу ловушку. Так и Дмитрий. По одиночке недоброжелатели были ему на один зуб. Но стоило им объединиться…
— А что охрана князя? — Спросил я.
— Он её выбирал не сам. Возможно подкупили, чтобы в нужный момент смотрела не туда. А может…
— Может и сама его убила. — Догадался я, до бела сжав кулаки. — Есть информация о том, кто его охранял?
— Так точно. Всю охрану новому князю благородно выделил от полка воевода. — Повисла звенящая тишина. Пазл сложился.
— Думаешь?..
— Уверен. — Лаврентий подхватил моë опасение и раздул его до большого пожара.
— Тогда пора действовать.
Я быстрым шагом вернулся в изрядно посветлевший учебный класс, где отец Мефодий уже осваивал доску и мел.
— Вынужден прервать твой урок, отец Мефодий. — Я выудил из общей стопки самый приличный желтоватый лист бумаги, потом ещё один, но уже не взирая на качество. Первый я положил перед священником, а второй дал Лаврентию.
— Пиши письмо Григорию от моего имени. Пусть сегодня же собирает своих людей и валит из города сюда, в Борки. Под любым предлогом, не важно. — Доходчивый разведчик коротко кивнул и, выудив из своей наплечной сумки перо, сел за один из столов, одолжив у сослуживца чернила. Я же повернулся уже к священнику.
— Пиши, отец Мефодий. — Немолодой поп сноровисто взял перо и, мастерски обмакнув его в чернила так, чтобы те не капали, принялся меня слушать. Я давно уже думал, что может произойти подобное. И планировал все возможные исходы и мою реакцию на них. Не ожидал, только, что жизнь перспективного князя так быстро оборвётся. — Пиши так: «Здравстуй, Михаил, воевода Новгородский. Пишу тебе я, король Шведский, Финляндский и Норвежский, Олаф…»
Интерлюдия.
Ночь с 15 на 16 апреля 1506 года.
Новгородский детинец.
В эту ночь Михаил позднее обычного возвращался в свои покои. Он шёл по стене детинца, как вдруг, пройдя в тень одной из башен, заметил нечто странное. В лунном свете, проходящем через широкую бойницу башни, виделась чья-то тень. Воевода бросил взгляд на её источник. Человеческая фигура, вся в чëрном одеянии, с воротником по самые глаза, сидела прямо в окне бойницы. Михаил хотел было уже поднять тревогу и атаковать странного, но от того не менее злостного нарушителя. Однако тот, вместо того, чтобы принять бой или хотя бы попытаться сбежать, лишь выпрямился и, достав откуда-то свиток с тяжёлой алой печатью, бросил его воеводе. Тот сноровисто поймал послание. Странная тень не атаковала и не убегала, а лишь терпеливо ждала. Михаилу стало интересно. Он сломал замысловатую печать, какую ранее никогда не видел, развернул письмо. Сначала его глаза сузились, силясь разобрать в тень кривые буковки. Потом расширились, когда он понял, что там написано. Когда же он поднял глаза обратно на чудного гонца, того уже не было в окне бойницы. Михаил посмотрел по сторонам, но нигде не нашёл той таинственной фигуры, что передала ему столь важное для его жизни послание.
Тогда воевода выглянул в эту самую бойницу, одновременно подивившись, как этот странный человек вообще мог протиснуться а неё. Он посмотрел вниз, однако никаких следов и движения не обнаружил. Тогда, перекрестившись и сплюнув три раза через плечо, он вновь взглянул на письмо и воодушевлённо, с каким-то нездоровым блеском в глазах, рванул обратно. Туда, где всё ещё пировали сотники.
А стоило ему тогда посмотреть наверх, он бы заметил, как, держась за зацепленную к башне верëвку, упëршись ногами в стену, неподвижно стоит та самая «тень», что пролезла в узкую бойницу. Лазутчик облегчённо выдохнул и, выругавшись не по-русски, посмотрел наверх, где, присев, находился его сообщник, только уже более здоровенный во всех аспектах.
— Бьëрн, шайтан тебя подери, а ну вытаскивай меня отсюда!