Александрия. Зал по дворце.
Входят Клеопатра, Энобарб, Хармиана и Ирада.
Что ж, — Энобарб, нам делать?
Поразмыслить
И умереть.
Кто в этом виноват —
Антоний или я?
Один Антоний.
Он похоти рассудок подчинил.
Пусть ты бежала от лица войны,
Лица, которым два враждебных войска
Друг друга в содрогание приводят, —
А он куда помчался? В то мгновенье,
Когда две половины мира сшиблись
(И лишь из-за него), поставил он
Зуд страсти выше долга полководца.
Вот стыд-то был, страшней, чем пораженье,
Когда летел он за твоей кормою
Сквозь строй своих и вражеских галер.
Тсс… Замолчи.
Входят Антоний и Евфроний.
Таков его ответ?
Да, господин.
Обещаны царице
Уступки, если выдан буду я?
Он так сказал.
Скажи об этом ей.
(Клеопатре.)
Седеющую голову мою
Пошли мальчишке Цезарю, и он
Тебя за это царствами осыплет.
За голову твою?
(Евфронию)
Вернись к нему.
Скажи, что, розой юности украшен,
Он должен мир геройством удивить;
Что деньги, корабли и легионы
Принадлежать могли бы даже трусу
И что военачальники его
Могли бы одержать свои победы
И под началом малого ребенка.
Так пусть один, без этих преимуществ,
Со мной, лишенным их, сразится он —
Клинок с клинком. Я дам письмо. Идем.
Антоний и Евфроний уходят.
(в сторону)
Да, как же! Цезарь только и мечтает,
Чтоб, распустив победные войска,
Размахивать мечом, как гладиатор.
Эх, вижу я, что внешние утраты
Ведут к утрате внутренних достоинств:
Теряя счастье, мы теряем ум. —
Коль ты еще способен измерять,
Как с полновесным Цезарем ты мыслишь
Равнять себя, пустышку? Видно, Цезарь
И разум тоже твой завоевал.
Входит придворный.
Посол от Цезаря к царице.
Вот как?
Без церемоний, запросто! — Взгляните,
Как нос воротит от расцветшей розы
Тот, кто перед бутоном падал ниц. —
Впустить его.
(в сторону)
Я, кажется, повздорю
С моею совестью. Служить глупцу
Не значит ли из службы делать глупость?
Однако ж тот, кто своему вождю
Остался верен после пораженья,
Над победившим одержал победу
И тем себя в историю вписал.
Входит Тирей.
Чего желает Цезарь?
Я хотел бы
Сказать тебе о том наедине.
Не опасайся. Здесь мои друзья.
Но и друзья Антония, не так ли?
Ему друзей бы столько, сколько их
У Цезаря, иль ни к чему мы тоже.
Захочет Цезарь, и дружить с ним будет
Наш господин, а стало быть, и мы.
Отлично. — Достославная царица,
Забудь о бедах, — заклинает Цезарь, —
И помни лишь одно: что Цезарь он.
По-царски сказано. Ну, продолжай.
Он знает, что к Антонию в объятья
Тебя толкнула не любовь, но страх.
О!
Честь твоя изранена, и он
Тебя жалеет, зная, что насилье
Тебя покрыло пятнами позора.
Он бог, ему вся истина известна.
Не добровольно честь моя сдалась,
Но сломлена в бою.
(в сторону)
Да неужели?
Проверю у Антония. — Бедняга,
Такую течь ты дал, что нам пора
Бежать, беря пример с твоей дражайшей,
Не то с тобой мы все пойдем ко дну.
(Уходит.)
Что Цезарю сказать, о чем ты просишь?
Едва ли сам не молит он тебя,
Чтоб ты позволила ему быть щедрым.
Он был бы счастлив, если б захотела
Ты сделать посох из его Фортуны
Себе в поддержку. С радостью он примет
Известье, что, Антония отвергнув,
Себя считать ты будешь под защитой
Владыки мира.
Как тебя зовут?
Тирей.
Наиучтивейший посол,
Ты Цезарю великому скажи:
Его победоносную десницу
Целую я коленопреклоненно
И свой венец кладу к его ногам.
Из уст его, которым внемлет мир,
Я приговора для Египта жду.
Вот благороднейшее из решений.
Когда со счастьем мудрость не в ладу,
Ей выгодней довольствоваться малым,
И будет ей случайность не страшна.
Даруй мне честь: знак выполненья долга
Дай на руке твоей запечатлеть.
Когда-то Цезаря отец названый,
О будущих походах размышляя,
Любил играть рукою этой бедной,
Дождь поцелуев падал на нее.
Тирей целует ей руку.
Входят Антоний и Энобарб.
Что вижу я? Юпитер громовержец! —
Ты кто такой?
Я исполнитель воли
Могущественнейшего из людей,
Того, чьи повеления — закон.
(в сторону)
И всыпят же тебе сейчас.
Эй, слуги! —
Вот как, мерзавец!.. Демоны и боги!..
Где власть моя? Бывало, крикну: «Эй!» —
И взапуски мальчишечьей ватагой
Бегут ко мне цари: «Чего изволишь?».
Оглохли вы?
Входят слуги.
Еще Антоний я.
Взять этого шута и отстегать.
(в сторону)
Да, мучить издыхающего льва
Куда опасней, чем возиться с львенком.
Луна и звезды! — Высечь негодяя!
Да если б два десятка государей,
Подвластных Цезарю… я б их велел…
За дерзкое прикосновенье к этой…
Как звать ее — не Клеопатрой же.
Стегать его, пока, гримасы корча,
Не завопит он о пощаде. Взять!
О Марк Антоний!..
Взять его и высечь!
И привести назад. С моим посланьем
Он к господину своему вернется. —
Слуги уводят Тирея.
Полуотцветшей ты уже была,
Когда с тобой я встретился. Затем ли
Оставил я супружеское ложе,
Не захотел иметь детей законных
От редкостной жены, чтоб надо мной
Негодница смеялась, для которой
Что я, что первый встречный лизоблюд!
Мой господин!
Таким, как ты, нет веры!
Но если мы — увы! — в грехе погрязли,
То боги нас карают слепотой,
Лишают нас способности судить
И нас толкают к нашим заблужденьям,
Смеясь над тем, как шествуем мы важно
К погибели.
О! До того дошло?
Покойный Цезарь мне тебя оставил
Объедком. Что там Цезарь, — Гней Помпей
От блюда этого отведал тоже;
Уж не считаю многих безымянных,
Кого тебе случалось брать в постель
В минуты вожделенья. Мне известно,
Что с воздержанием знакома ты
Лишь понаслышке.
О! Зачем ты так?
Позволить, чтоб угодливый холуй
Осмелился простецки обращаться
С твоей рукой, усладою моей,
Печатью царской, символом священным.
О, будь сейчас я на горе Базанской,
Переревел бы там стада быков!37
Для бешенства есть повод у меня.
Сейчас мне так же трудно быть учтивым,
Как шее висельника — говорить
Спасибо палачу.
Возвращаются слуги с Тиреем.
Ну, отстегали?
И как еще, мой господин.
Кричал он?
Молил простить?
Помиловать просил.
Когда отец твой жив, пускай он плачет
О том, что ты ему не дочь, а сын:
И сам раскаивайся, что некстати
Пошел за Цезарем победоносным, —
За то и высечен. Как в лихорадке
Дрожи при виде белых женских рук.
Вернись же к Цезарю и расскажи,
Как принят был. Да передай, смотри,
Что, кажется, рассердит он меня,
Бубня о том презрительно и чванно,
Чем стал я, но не помня, чем я был.
А рассердить меня легко теперь,
Когда моя звезда, сойдя с орбиты,
Готова кануть в бездну преисподней.
И если господину твоему
Поступок мой и речи не по вкусу,
То мой вольноотпущенник Гиппарх
В его руках, и Цезарю вольно
Побить его, пытать или повесить —
На выбор, чтоб со мною расквитаться.
Прочь! Уноси рубцы свои! Пошел!
Тирей уходит.
Ну, все?
Увы! Моя луна земная!
Затмилась ты, и это уж одно
Антонию паденье предвещает.
Ты продолжай, я подождать могу.
Чтоб Цезарю польстить, ты строишь глазки
Завязывальщику его сандалий.
Меня ты плохо знаешь.
Охладела?
О милый! Если охладела я,
Лед сердца моего пусть превратится
По воле неба в ядовитый град
И первая же градина пускай
В меня ударит: с нею пусть растает
И жизнь моя. Пусть градина вторая
Убьет Цезариона. Пусть погибнут,
Затопленные бурей ледяной,
И дети все мои, и весь народ;
И пусть непогребенные тела
Останутся москитам на съеденье.
Довольно, верю я.
Итак, Александрию взять осадой
Задумал Цезарь. Здесь я с ним сражусь.
Дух наших войск еще не поколеблен,
Рассеянный наш флот опять сплотился
И в боевой готовности. — Так где же
Ты было, мужество мое? — Послушай,
Коль не паду я в битве и смогу
Поцеловать еще раз эти губы,
Вернусь я, кровью вражеской забрызган
И в летопись мечом себя вписав.
Еще надежда есть!
Вот мой герой!
Утроятся и мужество и сила,
Неистово сражаться буду я.
Во дни удач беспечных я врагов
Щадил нередко, — шуткой откупались.
Теперь же, зубы сжав, я буду в Тартар
Всех отсылать, кто станет на пути.
Давай же эту ночь мы, как бывало,
В веселье проведем. — Позвать ко мне
Моих военачальников унылых. —
Наполним чаши. Бросим вызов вновь
Зловещей полночи.
К тому же нынче
День моего рожденья. Я считала,
Что горьким будет он. Но если ты
Антоний вновь — я снова Клеопатра.
Еще повеселимся.
Император
Велит военачальников созвать.
Да, да. Объявим им. А к ночи пусть
Их шрамы от вина побагровеют.
Пойдем, моя царица. Не иссякла
Еще в нас сила жизни. В бой я ринусь,
И восхитится смерть, что столь же страшен
Мой меч, как страшная ее коса.
Антоний, Клеопатра и свита уходят.
Сейчас-то и пред молнией небесной
Он не моргнет. Назвать бы можно ярость
Боязнью страха. В этом состоянье
Способен голубь заклевать орла.
У полководца нашего отвага
Растет за счет ума. А если храбрость
Без разума, тогда бессилен меч.
Нет, кажется, пора его покинуть.
(Уходит.)