Он, мирный щелкопер, таких был чужд капризов,
И, шпаги убоясь, плохой скропал сонет.
Тут надо мной, глупцом, вновь посмеялся свет.
Урок на этот раз пресек мои сомненья:
С тех пор я начал всех любить – без исключенья.
Девизом я себе пословицу избрал:
«Кто верит – тот глупец». И с ним я счастлив стал.
Маркиза
Да, но в былые дни вы, в пламенном томленье,
У ног красавицы вздыхая в упоенье,
Любовь, и преданность, и нежность ей отдав, –
Так вы сказать могли б?
Граф
О нет! И все ж я прав:
Ведь женщина – дитя, ее избаловали,
Ей льстили без конца, без меры восхваляли;
Присяжные льстецы и рифмачей рои
Как бы из крана ей хвалебные струи
Точили – весь настой поэзии туманной, –
И стала женщина надутой и жеманной.
А может ли она любить? Да никогда!
Не робкий юноша ей нужен, чьи года
Страдают лишь одним: уменьем вдохновенно
Любить; ей по сердцу развратник, что мгновенно
Умеет вызвать дрожь, в кровь холод влить и зной:
Он, видите ли, сей прославленный герой
(Заслуга редкая, хоть тип довольно старый) –
Первейший ловелас всей Франции с Наваррой.
Ни ум, ни красота, ни доблести ему
Совсем не надобны. Ведь мил он потому,
Что пожил всласть. Пред ним – вот странное явленье! –
Сам ангел чистоты падет без промедленья.
Но если кто другой попросит только взгляд
Как милостыню дать – насмешкой заклеймят!
Потребуют луну с небес достать в награду!
И это не одна, – поймите же досаду! –
Но многие!
Маркиза
Ах, так? Ну что ж, благодарю!
Сейчас и я в ответ вам басню подарю.
Однажды старый лис, до мяса очень жадный,
Голодный и хромой, брел ночью непроглядной
И вспоминал с тоской о пиршествах былых:
О жирных кроликах, что в зарослях лесных
В те дни он лавливал; о курах на насесте.
Но лакомств тех родник иссяк с годами вместе,
Проворство потеряв, поститься должен он.
Вдруг дичи дух к нему был ветром донесен.
Он замер, молнии в его зрачках блеснули: