Венеция. Улица.
Входит Ланчелот.
Конечно, совесть моя позволит мне сбежать от этого жида, моего хозяина. Бес меня так вот и толкает, так вот и искушает; говорит: «Гоббо, Ланчелот Гоббо, добрый Ланчелот», или: «Добрый Гоббо», или: «Добрый Ланчелот Гоббо, пусти ноги в ход, беги во все тяжкие, удирай отсюда». А совесть говорит: «Нет, постой, честный Ланчелот, постой, честный Гоббо», или, как выше сказано: «Честнейший Ланчелот Гоббо, не удирай, топни ногой на эти мысли». Ладно; а храбрый дьявол велит мне складывать пожитки: «В путь!» — говорит бес; «марш!» — говорит бес; «ради бога, соберись с духом, — говорит бес, — и лупи». Ладно; а совесть моя вешается на шею к моему сердцу и мудро говорит: «Мой честный друг Ланчелот, ведь ты сын честного отца…», или, скорее, сын честной матери, потому что, сказать правду, отец-то мой несколько… как бы это выразиться… отдавал чем-то… был у него этакий привкус…23 Ладно; совесть мне говорит: «Ланчелот, не шевелись!…» — «Пошевеливайся», — говорит бес. «Ни с места!» — говорит совесть. «Совесть, — говорю, — правильно ты советуешь!» Если повиноваться совести, надо мне остаться у жида, моего хозяина; а он-то — прости меня, господи! — сам вроде дьявола; а чтобы удрать от жида, придется повиноваться лукавому, а ведь он-то, с вашего позволения, и есть сам дьявол. И то правда, что жид — воплощенный дьявол; и, по совести говоря, совесть моя — жестокосердная совесть, если она мне советует остаться у жида. Бес мне дает более дружеский совет; я таки удеру, дьявол; мои пятки к твоим услугам; удеру.
Входит старый Гоббо с корзинкой.
Молодой синьор, скажите, пожалуйста, как тут пройти к синьору жиду?
(в сторону)
О небо! Да это мой единородный отец. Он слеп так, словно ему не то что песком, а крупным гравием глаза засыпало. Не узнает меня; сыграю с ним какую-нибудь штуку.
Почтеннейший молодой синьор, сделайте милость: как мне пройти к синьору жиду?
А поверните направо — при первом повороте, но при самом первом повороте поверните налево; да смотрите, при настоящем-то повороте не поворачивайте ни направо, ни налево, а ворочайте прямехонько к дому жида.
Святые угодники! Трудно будет попасть на настоящую дорогу. Вы не можете сказать мне: некий Ланчелот, что у него живет, живет у него или нет?
Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?
(В сторону.)
Вот погодите, какую я сейчас историю разведу.
(Старику.)
Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?
Какой там синьор, ваша милость? Сын бедного человека! Отец его — хоть это я сам говорю — честный, но очень бедный человек, — хотя, благодаря бога, здоровый.
Ну, кто бы там ни был его отец, мы говорим о молодом синьоре Ланчелоте.
О знакомом вашей милости — просто Ланчелоте, сударь.
Но прошу вас, старик, то бишь умоляю вас; следственно, вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?
О Ланчелоте, с позволения вашей милости.
Следственно, о синьоре Ланчелоте. Не говорите о синьоре Ланчелоте, батюшка мой, ибо этот молодой синьор (согласно воле судеб и рока и всяких таких ученых вещей, вроде трех сестер Парок и прочих отраслей науки) действительно скончался, или, если можно выразиться проще, отошел в лучший мир.
Господи упаси! Да ведь мальчуган был истинным посохом моей старости, истинной моей подпорой!
Неужто ж я похож на палку или на балку, на посох или на подпорку? Вы меня не узнаете, батюшка?
Ох, нет! Я вас не знаю, молодой синьор. Но, прошу вас, скажите мне правду: что мой мальчик — упокой, господь, его душу — жив или помер?
Неужто вы не узнаете меня, батюшка?
Ох, горе, я ведь почти что ослеп; не признаю вас.
Ну, по правде, даже будь у вас глаза в порядке, вы и то могли бы не узнать меня; умен тот отец, что узнает собственного ребенка. Ладно, старик, я вам все расскажу про вашего сына.
(Становится на колени.)
Благослови меня. Правда должна выйти на свет: убийства долго скрывать нельзя! Кто чей сын, это скрыть можно, но в конце концов правда выйдет наружу.
Встаньте, синьор, встаньте,24 пожалуйста; это невозможно, чтобы вы были Ланчелот, мой мальчик.
Бросим дурачиться; благослови меня. Я, Ланчелот, был твоим мальчуганом, остался твоим сыном и буду всегда твоим детищем.
Не могу поверить, что вы мой сын.
Не знаю, что мне об этом подумать; но я — Ланчелот, слуга жида, и уверен в одном: что жена твоя Марджери — моя мать.
Да, ее зовут Марджери, верно… И могу дать присягу, что если ты Ланчелот, так ты плоть и кровь моя. Господи! Будь благословенно имя твое! Какую ты бороду отрастил! Да у тебя на подбородке больше волос, чем у моего коренника Доббина в хвосте.
Значит, у Доббина хвост короче стал; когда я его последний раз видел, у него в хвосте куда больше волос было, чем у меня на подбородке.
Господи, как ты изменился! Как же ты ладишь со своим хозяином? Я ему подарок принес. Как вы с ним ладите?
Ничего, хорошо. Но что до меня, я решил от него убежать; и до тех пор не присяду, пока не проделаю хорошего конца. Хозяин мой — настоящий жидюга. Ему — подарки дарить! Подари ему веревку, чтобы удавился; я у него на службе с голоду дохну. У меня все ребра можно пальцами пересчитать. Я очень рад, отец, что ты пришел. Отдай-ка свой подарок лучше синьору Бассанио; какие он, говорят, замечательные ливреи своим слугам заказывает! Если мне не удастся поступить к нему, я убегу, на край света убегу. — Вот редкая удача! Он сам сюда идет. К нему, отец! Потому — будь я жид, если еще останусь служить у жида.
Входит Бассанио с Леонардо и другими слугами.
Это вы можете сделать; но поторопитесь: ужин — не позднее пяти часов. Отправьте эти письма, отдайте ливреи в работу и попросите Грациано зайти ко мне домой.
Один из слуг уходит.
Прямо к нему, отец.
Спаси, господи, вашу милость!
Очень благодарен. Тебе что-нибудь нужно от меня?
Вот, синьор, сын мой, бедный малый…
Не бедный малый, синьор, а слуга богатого жида, который хотел бы… как вам объяснит мой отец… 25
Он, синьор, как говорится, спит и видит…
Словом, долго ли, коротко ли, я служу у жида, а желательно мне, как вам объяснит мой отец…
С позволения вашей милости, нельзя сказать, чтобы он жил со своим хозяином душа в душу.
Короче говоря, сущая правда в том, что жид меня всячески притеснял, а это меня и заставляет, как мой отец, старый человек, божьей милостью вам изложит…
Тут вот у меня блюдо из голубей; я осмелюсь предложить его вашей милости, и просьбица моя…
Чтобы не тратить даром слов, просьба эта меня очень интерцедирует, как узнает ваша милость от этого честного старика… потому… хоть я сам это говорю, хоть и старик он, бедняга, а все-таки отец мой.
Говорите кто-нибудь один. Чего вы хотите?
Служить у вас, синьор.
Вот и весь дефект нашей просьбы!
Тебя я знаю, и исполню просьбу.
Тебя хвалил мне нынче твой хозяин;
Повышен ты, коль это повышенье —
Оставить дом богатого жида,
Чтобы служить такому бедняку.
Старая пословица прекрасно поделилась между моим хозяином Шейлоком и вами, синьор: у вас — божья благодать, а у него — деньги. 26
Ты хорошо сказал. Ступайте оба;
Простись с хозяином и приходи
Тогда в мой дом.
(Слугам.)
Ему ливрею выдать
Наряднее других. Исполнить точно.
Пойдем, отец. А! Так мне не найти себе места? А! Так у меня языка во рту нет? Ладно!
(Смотрит на свою ладонь.)
Найдите-ка во всей Италии еще такую счастливую ладонь. Готов ее положить на библию для присяги, что я буду удачлив. Вы посмотрите-ка, нечего сказать, простая линия жизни: женщин-то, женщин сколько! Пятнадцать женщин, пустое дело; одиннадцать вдов, девять девиц — для одного человека недурной доходец. Кроме того, трижды буду тонуть на краю гибели. Да еще смертельная опасность на краю перины. Это я называю — удачное спасение. Ну, если фортуна женщина, она добрая бабенка в таких делах. Пойдем, отец; я с жидом прощусь в одно мгновенье ока.
(Уходит вместе со старым Гоббо.)
Так позаймись, прошу, друг Леонардо,
Всем этим. Закупив и все устроив,
Скорей вернись; я нынче угощаю
Друзей ближайших. Поспеши! Ступай.
Со всем усердьем все исполню я.
Входит Грациано.
Где господин ваш?
Вот он там, синьор.
(Уходит.)
Синьор Бассанио…
Грациано!
К вам просьба есть…
Заранее согласен.
Вы не должны мне отказывать в этом: я должен ехать с вами в Бельмонт.
Должны? Так едем! — Но, Грациано, слушай:
Ты слишком резок, пылок, невоздержан
В речах. Тебе идут такие свойства, —
В глазах у нас все это — не пороки;
Но где тебя не знают, там, пожалуй,
Покажешься ты дерзким; постарайся ж
Прибавить несколько холодных капель
Терпения в свой пылкий дух, — иначе
Ты повредишь мне диким поведеньем,
И все надежды рухнут!
О Бассанио!
Коль не приму я скромный вид, не буду
Учтиво говорить, ругаться редко,
Молитвенник носить, взирать смиренно,
Во время предобеденной молитвы,
Глаза прикрывши шляпою,27 вздыхать:
«Аминь», и строго соблюдать приличья,
Как тот, кто смотрит бабушке в угоду
Святошей, — больше вы не верьте мне.
Отлично; мы увидим.
Но эта ночь не в счет: вы не судите
Меня по ней.
Нет, это было б жаль.
Скорей просил бы вас надеть одежды
Смелейшего веселья: жду друзей я
Повеселиться! А теперь прощайте.
Есть дело у меня.
А я иду к Лоренцо и к другим,
Но к ужину мы будем все у вас.
Уходят.