Чтобы немного перекусить, Абисогом-ага спустился вниз, но там он увидел нескольких, вероятно только что пришедших, визитёров и незаметно выскочил на улицу, иначе ему пришлось бы принять и этих посетителей, и тех, что пришли бы после, и тогда у него вовсе не было бы времени ни есть, ни спать…
Ещё до приезда в Константинополь, Абисогом-ага знал, что в Пера есть французский ресторан, куда ходят обедать преимущественно важные персоны, и поэтому, выйдя из дому, он решил прямо направиться в упомянутое заведение.
Едва он сделал несколько шагов, как перед ним вырос худой, лет пятидесяти человек в потрёпанном сюртуке.
— Сдаётся мне, что вы и есть Абисогом-ага? — сказал худой человек.
— Да.
— Не уделите ли мне несколько минут вашего времени?
— Да…
— Я, видите ли, издал ряд учебников, во многом изложенных мной в новом духе, и вот приблизительно штук сто из них, разумеется, сто экземпляров, я хотел бы предложить вам… Простите, что дерзаю… Однако до дерзости этой нас довела нация, которая не поддерживает своих преподавателей и позволяет им влачить жалкое существование. Ах, если мне не удастся сегодня же сбыть свои учебники, проклятый типограф бросит меня в тюрьму. Я ещё не расплатился ни за бумагу, ни за печать, и он грозится…
— Для чего мне учебники?
— Ну, подарите вашим друзьям, родственникам. Умоляю вас, уважьте мою просьбу, по шести пиастров это составит шестьсот пиастров, а такая сумма для вас ведь сущие пустяки.
— В какую сторону идти к французскому ресторану?
— Идти прямо. С удовольствием провожу вас туда.
— Буду благодарен.
— Как раз и побеседуем… У нас, ваша милость, преподавателей, можно сказать, ни в грош не ставят. Между тем, будучи слугами нации, они одновременно и отцы её. Это благодаря им она идёт вперёд и развивается. Но кто учитывает это? Никто!.. Да, тяжела у нас участь преподавателя. Сегодня определили его на должность, и он рад, счастлив, а через несколько дней, глядь, выпроводили из школы. Причина: попечителю поклонился не в пояс. Прослужи он несколько месяцев, не получая денег, и попроси потом в один прекрасный день хотя бы часть причитающегося ему жалованья, — его уволят. Причина: требовал денег… То и дело его ещё и попрекают куском хлеба: «Дармоеды! Сидите у нас на шее! Живёте на деньги нации!» Ах, Абисогом-ага, дорогой мой, нет, вы не знаете, как бедствуют преподаватели Константинополя! Наша бедность достигла своего апогея… Вот вы и выслушали меня, и я думаю, что после всего сказанного вы не откажетесь купить сто экземпляров моих учебников.
— Этот ресторан очень далеко?
— Нет, уже близко… Но в таком положении здесь не только преподаватели; а наши авторы, редактора, типографы, книготорговцы, все те, кто кормится печатным словом, разве они не так же нищенствуют?! Трубим о прогрессе, а сами идём назад, славословим свет, а сами идём во тьму, призываем идти направо, а сами идём налево, говорим о будущем, а сами идём в прошлое… О, когда же мы перестанем принимать слова за дела!
О, суесловие!.. О, высокопарные речи вместо высоких дел!..
— А в этом ресторане хорошие обеды?
— Отличные… Вам сто учебников послать домой?
— Через несколько дней… отвечу.
Разговаривая таким образом, собеседники добрались до ресторана.
— Пожалуйте, милости просим, Абисогом-ага, входите, — говорит учитель.
Абисогом-ага входит в ресторан и ничего, кроме зеркал, вокруг не видя, всплескивает руками:
— Мы не туда попали, здесь зеркала продают.
— Нет, нет, мы в ресторане.
Наконец оба приятеля садятся за свободный стол.
Гарсон приносит листок с перечнем кушаний.
Абисогом-ага берёт листок в руки, разглядывает его, переворачивает, разглядывает и обратную сторону и кладёт на стол.
— Что будем есть? — спрашивает учитель.
— Я — жареную баранину.
Учитель подзывает обслуживающего мальчика к столу и заказывает кушанья, как Абисогому-аге, так и себе.
— Скажите, Абисогом-ага… теперь, когда вы уже знаете, в каком они положении, учителя наши, вам не жалко их?
— Жалко.
— Тогда я спрашиваю: подобает ли целой нации безразлично взирать на то, как прозябают её учителя?
— Не подобает.
— Хотите, я сегодня же вечером доставлю вам мои учебники?
— Оставь их пока у себя, об этом поговорим после.
Гарсон приносит заказанные кушанья, Абисогом-ага, перекрестясь, съедает в два приёма своё жареное, потом, обратившись лицом к учителю, говорит:
— Кусочком мяса разве наешься? Скажи-ка этому мальчишке, чтоб мне побольше принёс.
Мальчик подбегает к столу, и учитель заказывает пилав[14].
В это время в ресторан входит полноватый, среднего роста молодой человек с пакетом в руке, и, оглядевшись, направляется к столу Абисогома-аги.
— Кажется, говорит непрошеный гость, — я имею честь видеть Абисогома-агу?
Абисогом-ага, недоумевая, молча смотрит на стоящего перед ним незнакомца. Молчит и сотрапезник.
— Кажется, — повторяет незнакомец, — имею удовольствие стоить перед тем большим человеком, который изволил посетить нашу столицу, дабы здесь… именовать себя меценатом?
Абисогом-ага, не осведомлённый в подобного рода тонких оборотах, берёт ложку и начинает уплетать только что принесённый ему пилав. Что же до учителя, то, полагая приход незнакомого краснобая обстоятельством, могущим расстроить его дело, он предпочитает помалкивать.
— Кажется, — в третий раз повторяет непрошеный гость, я имею счастье находиться в обществе благороднейшего лица, чьё имя третьего дня я прочитал в одной из наших газет?
Абисогом-ага, занятый своим пилавом, продолжает безмолвствовать, и тот вынужден выразиться яснее:
— Кажется, это вы, ваша честь, Абисогом-ага?
— Да.
Молодой человек садится.
Мальчик подбегает к столу и спрашивает у нового клиента, что подать.
— Яичницу, — отвечает новый клиент, положив свой пакет на свободный стул.
Абисогом-ага приканчивает и пилав и заказывает поджаренную па углях рыбу.
— Эх, Абисогом-ага, великим счастьем почитаю сидеть за одним столом с добрейшим из моих соотечественников. Ваш покорный слуга причисляется к представителям национальной интеллигенции, причём, пожалуй, и немного поэт… Я — автор ряда драм, и желал бы хоть по двадцать экземпляров каждой из них преподнести вам.
— О! Кого я вижу!.. — восклицает вдруг некто с улыбающимся лицом, устремляясь к Абисогому-аге. — Моё почтение! Добрый день!
— Добрый день.
— Я из наших отечественных адвокатов. Узнав о вашем приезде, поспешил засвидетельствовать… и сразу же попросить, чтобы вы все ваши тяжбы поручили мне…
— Тяжбы? У меня их нет.
— Если у вас нет никаких судебных дел, то зачем же вы приехали?
— Я по другому делу приехал.
— Нет, это представить себе невозможно! Вы, такой человек, и не имеете ни единой тяжбы? Это же не только немыслимо, но даже и, если угодно, бессовестно!.. Прошу прощения, однако полагаю, что у подобных вам лиц должны быть десятки, сотни судебных дел, ибо чем больше этих дел, тем меньше адвокатов, лишённых средств к существованию. Кому же как не вам затевать судебные дела?! Не нищим ли прикажете судиться?
— Я ни с кем не сужусь и не буду судиться.
— Удивительная вещь! Что, вы даже не намерены кого-нибудь отдать под суд?
— Ни за что! Никого упекать под суд не хочу, нет причины.
— Разве чтобы судиться, непременно нужна причина? Подайте какую-нибудь жалобу— и дело завертится.
— Ну, и что я от этого выиграю?
— Вы не выиграете, но ваш адвокат выиграет и будет бога молить за вас… Большие люди ныне поступают и так: дабы вспомоществовать адвокатам, на каждого, кто им чуть поперечит, подают в суд, требуя наказания за оскорбление личности.
— Я безобразий не люблю.
— Шучу, Абисогом-ага. Но шутки в сторону, — сказал адвокат, придав лицу серьёзное выражение. — Я слышал, что на пароходе вы с кем-то немного повздорили, и тот вас оскорбил, обругал обидными словами.
— Ничего этого не было.
— И что вы ему ответили не менее обидными словами.
— Я?
— И что потом вы оба от слов перешли к делу, и завязалась драка.
— Чушь!
— И что вы ударили его по голове.
— Неправда!
— А он дал вам пощёчину.
— Враньё!
— И что кто-то вмешался… значит, был и третий.
— Откуда же третий, коли и второго-то не было!
— Был и третий. И этот третий схватил вас за руку.
— Выдумка!
— И этот третий схватил и второго за руку.
— Чепуха!
— И, таким образом, ой вас разнял.
— Ерунда!
— Но вы не успокоились, вы решили подать в суд, так как недовольны, что вас разняли.
— Чушь!
— И, понятно, ищете искусного адвоката.
— Довольно врать!
— И, наконец, я слышал, что вы хотите видеть меня…
— Нет, не хочу!
— …Чтоб я согласился вести вашу тяжбу. Собственно, поэтому я и пришёл сюда.
— Ты всё это от себя выдумал.
Тут за стол присаживаются ещё двое: один — чтобы подарить Абисогому-аге свою книгу, другой — подписать его на какую-то газету, и они тоже заказывают себе наилучшие блюда и уписывают их за обе щеки.
Абисогом-ага, мысленно проклиная себя за то, что чёрт дёрнул его прийти в ресторан, подзывает мелькающего между столами мальчика и требует принести счёт.
Минута — и мальчик приносит счёт на сорок франков. Сотрапезники тут же хором переводят их на турецкие деньги и сообщают Абисогому-аге:
— Сто семьдесят шесть пиастров.
— Сто семьдесят и шесть? Нет, столько я не съел.
— Да, вы съели меньше, но ведь сидящие за столом ваши гости тоже пообедали, — сказал адвокат, машинально взяв на себя функции защиты.
— Мы очень унизились в мнении Абисогома-аги, — сказал второй сотрапезник, — за наш обед — подумать только! — платит он.
— Мне стыдно за всех нас, мы не выполнили святого долга хозяев перед гостем, — сказал третий.
— Мы приносим извинения за нашу невежливость, — сказал четвёртый, — но мы уж не преминем, Абисогом-ага, пригласить вас на днях на обед.
Абисогом-ага, не отзываясь, отсчитал сто семьдесят и шесть пиастров, отдал их мальчику и, мрачный, насупленный, кинулся к выходу. Очутившись на улице, он молча поклялся господом больше никогда в жизни ни в какой ресторан не заходить.
Пилав — восточное кушанье из варёного риса с мясом; плов.