Уговорили. Снова завела Рая песню, уже громче, увереннее, но допеть до конца не удалось. Шум во дворе тюрьмы послышался. Загремели засовы.
— Пополнение?
— Интересно, кого еще привезли? Вдруг к нам, и так тесно...
— Ничего, в тесноте, да не в обиде. Давайте, девушки, встретим их нашей песней.
— Что-то много народу?
— Охранники! Зачем бы это?
А те уже выкрикивали фамилии заключенных:
— Выходи!
— Выходи!
— Вещи взять с собой, вы переводитесь в тюрьму города Тельшяя! — несколько раз громко, чтобы слышали остающиеся, объявили заключенным.
Что это они такие вежливые? Тюрьма притихла. Не поверила. Знала тюрьма: если после полуночи, то расстрел.
Из женской камеры вывели Марту, Раю Маркову, Нину Леонтьеву.
В мертвой тишине громом отдались шаги охранников. Их было на этот раз особенно много — по два на каждого заключенного.
Взревели моторы машин. Одна за другой выехали они из ворот тюрьмы и по безлюдному городу направились за переезд, к выезду из Мажейкяя.
Миновали тихую, без огоньков, улицу, и в лица узников остро пахнуло полем.
Поныряв в придорожных канавах, машины свернули влево и вместе с запахом разогревшейся за день и не остывшей еще хвои укрепилась мысль: не другая тюрьма — расстрел! Здесь, где всегда...
— Выходи! Раздеться до нижнего белья! Одежду в кучу — она вам больше не понадобится...
Пьяный смех. Шуточки. Яма, окантованная серебристым песком. Ясная ночь. Небо в звездах. С реки тянет прохладой.
Кучка обреченных в плотном окружении автоматов и винтовок. Не вырваться. Это конец!
* * *
Какая трагедия разыгралась здесь душной июльской ночью? Кто пал первым, и кого замучили последним? Об этом знают лишь каратели: из шестнадцати заключенных, вывезенных из Мажейкяйской тюрьмы в ночь на двадцать четвертое июля сорок четвертого года, в живых не осталось ни одного.
Поднаторевшие за три года войны в зверствах мастера расстрелов не спешили. Всю ночь до ближайших хуторов и Мажейкяя доносились выстрелы и крики истязуемых — каратели творили не расстрел в обычном понимании этого слова, а изуверскую расправу.
Город слышал выстрелы и крики. Слушал и запоминал.
Пусть узнают люди...
Близится час освобождения. Бои идут на подступах к городу. Все тревожнее становится в Мажейкяе. Мечутся по нему слухи, один другого противоречивее. Говорят, будто уже освобождена Рига, но говорят также, что никого здесь немцы не оставят — посадят на корабли и морем вывезут в Германию. Чему верить? Как поступить? Была бы Марта, все объяснила, решили бы главный вопрос вместе. Нет Марты. На Эмилии Ермолаевне вся ответственность.
Если скрыться на время, чтобы не нашли, не увезли? Котомку на плечи, внука на загорбок, мать за руку и в лес темной осенней ночью уходит Эмилия Ермолаевна. Набредает на заброшенный бункер. Решает:
— Вот здесь и будем жить — крыша над головой и место глухое. Сколько надо, столько и проживем, пока свои не придут.
Удачное место выбрала — стороной, не задев на этот раз семью, прошли бои. Можно возвращаться и в Мяжейкяй, но, как на грех, пошли дожди, раскисли дороги. Пришлось зайти на первый попавшийся по пути хутор.
— В доме места нет, — сказал хозяин, — а в сарае устраивайтесь.
В сарае так в сарае, несколько дней и в нем можно прожить.
Ночью разразилась гроза. Крестили небо молнии, грохотало небо. Жался к бабушке перепуганный Борька. Бил дождь в крышу. И сквозь его шум, между раскатами грома — пощелкивание автоматного затвора, хвастливый рассказ священника-баптиста — гостя хозяина:
— Свалили мы дерево на той дороге за поворотом. Машина остановилась, и вот тогда мы их гранатами да автоматами. Ни один не ушел...
Вот так же и Марту! Наши уже здесь, а они такое творят! Эмилия Ермолаевна задержалась на хуторе, разузнала, где живет божий служка и, вернувшись в Мажейкяй, сообщила о нем и его делах кому следует.
Не стрелять больше в наших бойцов ни ему, ни его банде. Ликвидировали банду!
В Мажейкяе радостные новгородцы штурмовали поезда, идущие на восток. Уехали домой семьи Раи Марковой, Нины Леонтьевой. Эмилия Ермолаевна осталась — был слух, что заключенные собирались бежать в ту ночь и кому-то удалось это сделать. Может, Марта спаслась и на этот раз? Надежда призрачная, но кто знает? А если погибла, пусть люди узнают об этом, об ее Марте и тысячах других, расстрелянных гитлеровцами в том лесочке.
Эмилия Ермолаевна просит вскрыть могилу. Ей отказывают:
— Бесполезно... прошло столько времени... и для вас это лишнее переживание.
— Я много горя испытала в жизни, перенесу и это.
— Но, поймите, земля уже замерзла, да и вряд ли что сохранилось сейчас...
— Там песок. Все должно сохраниться, и я не уеду, пока не удостоверюсь. В Москву буду писать, но своего добьюсь...
Добилась.
И еще одно кровавое злодеяние немецко-фашистских захватчиков на нашей земле стало известным людям.
— Вы сидите пока дома. Когда надо будет, мы за вами приедем, — сказали Эмилии Ермолаевне перед вскрытием могил.
— Хорошо, я подожду, — согласилась она.
Но усидеть не смогла. Едва услышала, что вскрыта могила дочери, схватила простыни и — на кладбище. Сначала только руку увидела и поняла, что это рука ее дочери. Узнала!
— Марта! Марта! Что же они с тобой наделали? Как изуродовали?! Люди! Разве ж можно так?..
О трагедии Мажейкяя, о кровавых злодеяниях фашистов узнал весь город.
О нем узнала Литва.
На месте массовых расстрелов советских людей было обнаружено свыше четырех тысяч трупов!