— Марта! — В голосе матери мольба и предупреждение. Марта резко повернулась:
— Что Марта? Что Марта? Я знаю, что ты хочешь сказать. Расстреляют! Ну и пусть! Чем такая жизнь... И нет, не может быть такого закона, который бы запрещал оказывать помощь раненым!
Первый раз Марта закричала на мать. Лицо ее побледнело от гнева. Эмилия Ермолаевна взглянула на нее с удивлением:
— Ты не дослушала меня до конца. Я хотела сказать, что к раненому пойду я. Тебе нельзя, ты же...
— Знаю. Но я тоже пойду. Захвати воды, чтобы обмыть рану. — И не слушая больше возражений, бросилась за припустившим по улице Альбертом.
* * *
Она заканчивала перевязку, когда столпившиеся вокруг ребятишек растолкал Скурстен. Быстро оглядел раненого, бросил Марте:
— Ловко у тебя получается — не первый раз...
— Не первый! У меня есть и значок «Готов к санитарной обороне!» Снова донесете? — выпрямилась Марта.
Скурстен отвел глаза, не выдержав взгляда Марты, и, не скрывая ухмылки, пообещал:
— Там видно будет. — Окинув всех липким взглядом и давнув каблуками землю, зашагал прочь.
— Кто это? — настороженно спросил красноармеец.
— Наш, деревенский... Скурстен его фамилия.
— А что это он так?
— Всю жизнь между двух стульев сидит. Да бы не беспокойтесь — немцев в деревне нет, рана нетяжелая. Поправитесь. Мама, помоги мне.
Они подняли красноармейца и повели к дому, но он, поняв их намерение, остановился:
— Нет! Если они заберут меня у вас... я не могу... Марта перебила его:
— Ничего нам не будет — вы же раненый. Он усмехнулся:
— Вы еще не знаете фашистов, а я насмотрелся — от границы отступал...
— Марта, — вмешалась в разговор мать, — а если в пустой дом? Он близко к лесу. В случае чего...
— Вот это правильно. Давайте туда, — одобрил красноармеец, и, видя, что Марта колеблется, добавил: — Не надо упрямиться, так будет лучше.
* * *
Песня послышалась Эмилии Ермолаевне:
И так это было неожиданно, что не сразу и вспомнила, что это любимая песня дочери. Неужели Марта? Осторожно заглянула в комнату. Слава богу, не померещилось — дочь напевала чуть слышно.
«Отошла, значит!» — облегченно вздохнула Эмилия Ермолаевна.
Боясь спугнуть настроение дочери, вышла во двор. Прислушалась. Тихо в деревне. Сторожко. И в той стороне, где Новгород, тоже тихо: бои отодвинулись на север, к Ленинграду, сюда лишь изредка доносились скоротечными всплесками.
Не знали в Николаевке, что фронт встал по Ильменю, Малому Волховцу да Волхову, что в эти дни решается участь Ленинграда, а под Новгородом происходят лишь мелкие стычки, называемые боями местного значения. Не знали и не могли знать, что, к великой их беде, фронт будет стоять почти неподвижно чуть ли не два с половиной года и, если бы кто сказал такое, не поверили. Потому что ждали другого — начнется наступление, освободят Николаевку в первый же день. Близко она от фронта — каких-нибудь пятнадцать-двадцать километров.
«Уж скорее бы», — думала мать. И все вглядывалась, вслушивалась, не загремит ли на востоке, не начнется ли наконец там все по-настоящему? И за Марту радовалась: как-никак, а забота о раненом отвлекла ее от своих дум и бед, заставила выпрямиться.
* * *
В тот первый день, когда устроили они красноармейца в пустом доме, накормили и уложили, мальчишки дождались Марту у крыльца. Глаза вопрошающие.
— Все в порядке, — ободрила их Марта, — только не надо здесь бегать, чтобы не привлекать внимания. Хорошо?.. А если появятся немцы, найдется кто смелый, чтобы предупредить?
— Я!
— Я!
— Я! — каждый вперед с поднятой, как в школе, рукой.
— Мы его караулить будем!
— Я так и думала, а сейчас уходите...
— Это мы его нашли, мы его и караулить будем!
— Хорошо! Хорошо! — чувствуя, как влажнеют у нее глаза, заверила Марта мальчишек. — А сейчас давайте все-таки расходиться.
Ребята долго еще спорили. Каждому хотелось остаться дежурить первым, но караул несли исправно. И все равно тревожно, неуютно Марте. Вся деревня знает о раненом. Сначала только они с матерью кормили его, потом осмелели другие. Все вроде бы хорошо, но кто знает... За что можно поручиться, если в деревне живет Скурстен?
Смолкла песня. Марта выглянула в окно — ничего подозрительного. А это кто идет? Николай! С ума сошел — среди белого дня в гимнастерочке расхаживает! Ох, беда с ним! Нагрянут немцы — ни за что пропадет!
Вскочила с места, бросилась к двери, чтобы отчитать его, но раненый обезоружил ее улыбкой:
— Не сердись, Марта. Я проститься зашел. Спасибо сказать. Если бы не ты...
— Решил уходить все-таки?
— Пора. На ногах уже крепко стою и вообще...
— Крепко? Видела, как морщишься. Не рано?
— В самый раз, чтобы поздно не было.
— Если решил, надо идти, нечего судьбу испытывать, — поддержала Эмилия Ермолаевна, — а пока садись, я на стол соберу и на дорогу чего-нибудь.
— Не откажусь, тетя Миля, — повеселел Николай, — тем более что за столом, судя по всему, мне последний раз сидеть придется, — потер он от удовольствия руки, — а там пенечки да бугорочки... — Он вдруг оборвал себя на слове и сузившимися глазами посмотрел в окно. — А черт, накаркал на свою голову!
Марта метнулась к одному окну, к другому. Поздно! Дом окружали фашисты. Позади них маячил Скурстен. Вдали тесной испуганной кучкой держались мальчишки — прозевали!