— Послушник, — с плохо скрытой гордостью ответил мальчик.
— А как вот эта вот… — показала Нинка на мальчикову шапочку, — как называется?
— Скуфья, — сказал мальчик. — Вы только это хотели узнать?
— Да. Нет! Где у вас… где живут монахи?
— Кого-нибудь конкретно ищете?
— Н-нет… просто хотела…
— Вон, видите: ворота, стена, проходная?.. Вон там. Извините, — и мальчик пошел дальше, побежал…
Нинка направилась к проходной. Молодой дебил стоял рядом с дверцею, крестился, как заводной, бормотал, и тонкая нитка слюны, беря начало из угла его губ, напрягалась, пружинила под ветерком; женщины с сумками, с рюкзаками, с посылочными ящиками — гостинички братьям и сыновьям — молча, торжественно сидели неподалеку на скамейке, ожидая приема; за застекленным оконцем смутно виднелось лицо вахтера…
Ворота отворились: два мужика в нечистых телогрейках выкатили на тележке автомобильный мотор, — и Нинка сквозь створ углядела, как высыпали монахи из трапезной. Пристроилась, чтоб видеть — ее монашка, кажется, не было среди них; впрочем, наверняка ли? — в минуту рассыпались они, рассеялись, разошлись по двору, два рослых красавца только остались в скверике, театрально кормя голубей с рук.
Нинка вошла в проходную, спросила у сухорукого, в мирское одетого вахтера:
— Что? Туда нельзя?
— А вы по какому делу?
— Ищу одного… монаха. Он… — и замялась.
— Как его звать? — помог вахтер.
— Не знаю, — ответила Нинка.
— В каком чине?
— Не знаю. Кажется… нет, не знаю!
Вахтер развел здоровой рукою.
— Я понимаю, — сказала Нинка. — Извините, — и совсем было ушла, как ее осенило. — Он… он… неделю назад его… побили… Сильно.
— А-а… — понял вахтер, о ком речь. — Агафан! Сейчас мы ему позвоним.
— Как вы сказали? Как его звать?
— Отец Агафангел.
Телефон не отвечал.
— Сейчас, — сказал сухорукий, снова взявшись за диск. — Вы там подождите, — и кивнул за проходную.
Нинкапокорно вышла, прошептала:
— А-га-фан-гелю Отец! — и прыснула так громко и весело, что красавцы, продолжающие кормить голубей, оба разом оглянулись на хохоток.
Вахтер приоткрыл окошко:
— Он сегодня в соборе служит.
— Где? — не поняла Нинка.
— В соборе, — кивнул сухорукий на громаду Троицкого.
В церкви она оказалась впервые в жизни. Неделю тосковавшая по монаху, казнившаяся виною, час проведшая в лавре, Нинка вполне готова была поддаться таинственному обаянию храмовой обстановки: пенье, свечи, черные лики в золоте фонов и окладов, полутьма… Долго простояла на пороге, давая привыкнуть и глазам, и заколотившемуся сверх меры сердечку. Потом шагнулав глубину.
В боковом приделе иеромонах Агафангел отпевал высохшую старушку в черном, овеваемую синим дымом дьяконова кадила, окруженную несколькими похожими старушками. Нинка даже не вдруг поверила себе, что это — ее монашек: таким недоступно возвышенным казался он в парчовом одеянии.
Она отступила во тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас! — в самый момент произнесения заупокойной молитвы не сумел отогнать кощунственное видение: нинкина голова, поворачиваемая трупно-белой, огромной ладонью жлоба-шофера.
Нинка на цыпочках подошла к женщине, торгующей за загородкою свечами, иконами, книгами, шепнула:
— Сколько будет еще… ну, это?.. — и кивнула в сторону гроба.
— Служба? — спросила женщина.
— Во-во, служба.
— Часа два.
— Так до-олго?! А какая у вас книжка самая… священная? Эта, да? — ткнула пальчиком в нетолстое черное Евангелие, полезла в сумочку за деньгами. — А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..
Жизнь бурлила перед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: «Жигули», «Волги», иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппараты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех размеров, до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловянные и алюминиевые распятия, книги, газеты… И много-много ашотиков…
Нинка с Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала, ела у ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку, пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней было, что, подобно альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит она не надышится воздухом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным, нормальной, привычной плотности.
Шофер стал на подножку полузаполненного ПАЗика:
— Ну?! Кто еще до Москвы? Пятерка с носа! Есть желающие?
Какие-то желающие оказались, и Нинка тоже встрепенулась, двинулась было к автобусу, но затормозила на полпути…
…Сторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую подозвал, собрался пустить на разведку, но устыдился, перекрестил, отправил с Богом.
И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим платьем с черным древесным стволом, поджидала Нинка.
— Здравствуйте, — сказала пересохшими вдруг связками.
— Здравствуйте, — остановился наполноге монах.
— А вы что, и впрямь — Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте так?