Сад Оливии.
Входят Виола и шут с бубном.
Бог в помощь тебе и твоей музыке, приятель. Ты что ж, так и состоишь при бубне?
Нет, сударь, я состою при церкви.
Как, разве ты священник?
Не совсем, сударь: понимаете ли, мой дом стоит у самой церкви, вот и выходит, что я состою при церкви.
Да этак ты, чего доброго, скажешь, что король сумасброд, потому что за ним бредет нищий с сумой, а церковь стала забубенной, если ты с бубном стал перед церковью.
Все может статься, сударь. Ну и времена настали! Хорошая шутка нынче все равно что перчатка: любой остряк в два счета вывернет ее наизнанку.
Пожалуй, ты прав: стоит немного поиграть словом, как его уже треплет вся улица.
Потому-то, сударь, я и хотел бы, чтобы у моей сестры не было имени.
А почему все-таки?
Да ведь имя — это слово: кто-нибудь поиграет ее именем, и она, того и гляди, станет уличной. Что говорить, слова сделались настоящими продажными шкурами с тех пор, как их опозорили оковами.30
И ты можешь это доказать?
Видите ли, сударь, без слов этого доказать нельзя, а слова до того изолгались, что мне противно доказывать ими правду.
Как я погляжу, ты веселый малый и не дорожишь ничем на свете.
Нет, сударь, кое-чем все-таки дорожу. Но вот вами, сударь, говоря по совести, я действительно не дорожу. Если это значит не дорожить ничем, значит, вы, сударь, ничто.
Ты случайно не дурак графини Оливии?
Что вы, сударь? Оливия не в ладах с дуростью; она не заведет у себя дурака, пока не выйдет замуж, а муж и дурак похожи друг на друга, как селедка на сардинку, только муж будет покрупнее. Нет, я у нее не дурак, а главный словоблуд.
Я недавно видел тебя у герцога Орсино.
Дурость, сударь, вроде как солнце, всюду разгуливает и везде поспевает светить. Мне было бы очень жаль, сударь, если бы вашего господина она навещала реже, чем мою госпожу. Кстати, господин премудрый, я, кажется, уже встречал вас здесь?
Ну, если ты взялся за меня, лучше мне уйти от тебя. На вот, получай. (Дает ему денег.)
Да ниспошлет тебе Юпитер бороду из следующей же партии волос.
Сказать по совести, я сам тоскую по бороде (в сторону), только не на своем подбородке. — Твоя госпожа дома?
Вы не думаете, что если эту штуку спарить с другой,31 то они расплодятся?
Еще бы, если их положить вместе и пустить в дело.
Я с охотой сыграл бы Пандара32 Фригийского, чтобы заполучить Крессиду для этого Троила.
Я тебя понял: ты ловко умеешь попрошайничать.
Надеюсь, сударь, мне будет просто выпросить у вас попрошайку: Крессида-то была попрошайкой.33 Сударь, моя госпожа дома. Я доложу им, откуда вы явились, но кто вы такой и что вам нужно, ведомо одному небу; я сказал бы — одним стихиям, да слово больно затерто. (Уходит.)
Он хорошо играет дурака.
Такую роль глупец не одолеет:
Ведь тех, над кем смеешься, надо знать,
И разбираться в нравах и привычках,
И на лету хватать, как дикий сокол,
Свою добычу. Нужно много сметки,
Чтобы искусством этим овладеть.
Такой дурак и с мудрецом поспорит,
А глупый умник лишь себя позорит.
Входят сэр Тоби и сэр Эндрю.
Храни вас бог, господин хороший.
И вас также, сударь.
Dieu vous garde, monsieur.34
Et vous aussi; votre serviteur.35
He сомневаюсь, сударь; а я ваш.
Не заблагорассудится ли вам соизволить в этот дом? Моя племянница вознамерена принять вас, если таково ваше направление.
Я держу курс на вашу племянницу, сударь: я хочу сказать, что именно ею должно завершиться мое путешествие.
Тогда испробуйте ваши ноги, сударь; приведите их в действие.
Мои ноги лучше понимают меня, сударь, чем я понимаю ваше предложение испробовать мои ноги.
Я хочу сказать — переступите порог, сударь, входите.
Я отвечу на это переступлением и входом. Но нас опередили.
Входят Оливия и Мария.
О дивно-совершеннейшая госпожа моя, да изольет на тебя небо потоки благовоний.
А мальчишка мастер льстить! «Потоки благовоний» — здорово сказано!
Госпожа, дело мое такого рода, что голос его должен достичь только вашего изощреннейшего и многомилостивого слуха.
«Благовония», «изощреннейший», «многомилости» эта тройка будет у меня теперь всегда наготове.
Закройте садовые ворота, и пусть никто не мешает мне выслушать его.
Сэр Эндрю, сэр Тоби и Мария уходят.
Вашу руку, сударь.
Я вам готов покорнейше служить.
Как ваше имя?
Цезарио был назван ваш слуга.
Вы мой слуга? Стал мир невыносим
С тех пор, как лесть учтивостью назвали.
Вы служите Орсино, а не мне.
Он служит вам, а я служу ему,
И, стало быть, я ваш слуга покорный.
Ax, что мне в нем! Я из его души
Себя бы стерла, пустоту оставив.
А я хотел бы образом его
Заполнить вашу душу.
Я просила
Мне никогда о нем не говорить.
Вот если б вы хотели рассказать,
Что кое-кто другой по мне томится,
Вы больше усладили бы мой слух,
Чем музыкою сфер.36
О госпожа!
Молю, не прерывайте. В прошлый раз
Я, словно околдованная вами,
Чтоб вас вернуть, послала вам свой перстень,
Обманом этим оскорбив себя,
Слугу и даже вас. Теперь я жду
Суда над хитростью моей постыдной
И явной вам. Что думаете вы?
Должно быть, честь мою к столбу поставив,
Ее казните вы бичами мыслей,
Рожденных черствым сердцем? Вы умны,
Вам ясно все. Прозрачный шелк, не плоть
Мне облекает сердце. Говорите ж.
Мне жаль вас.
Жалость близит нас к любви.
Нет, ни на шаг. Ведь всем давно известно,
Что часто мы жалеем и врагов.
Лишь улыбнуться я могу в ответ.
О люди, как вы преданы гордыне!
Когда терзает ваше сердце хищник,
Вы счастливы, что он не волк, а лев.
Слышен бой часов.
Часы корят меня за трату слов.
Ты мне не нужен, мальчик, успокойся.
И все ж, когда ты возмужаешь духом,
Твоя жена сорвет прекрасный плод!
Направлен вдаль твой путь.
Что ж, значит, вдаль!
Пусть счастье вечно пребывает с вами.
Для герцога ни слова нет у вас?
Постой!
Что обо мне ты думаешь, признайся?
Что вы не то, чем кажетесь себе.
Тогда и ты иной, чем я считаю.
Вы правы: я совсем не то, что есть.
Так будь похожим на мою мечту!
Что ж, может быть, так было бы и лучше:
Ведь в этот миг я вам кажусь глупцом.
О, как прекрасна на его устах
Презрительная, гордая усмешка!
Скорей убийство можно спрятать в тень,
Чем скрыть любовь: она ясна как день.
Цезарио, клянусь цветеньем роз,
Весной, девичьей честью, правдой слез, —
В душе такая страсть к тебе горит,
Что скрыть ее не в силах ум и стыд.
Прошу, не думай, гордостью томим:
«Зачем любить мне, если я любим?»
Любовь всегда прекрасна и желанна,
Особенно — когда она нежданна.
В моей груди душа всего одна,
И женщине она не отдана,
Как и любовь, что неразрывна с ней:
Клянусь вам в этом чистотой моей.
Прощайте же. Я не явлюсь к вам боле
С мольбою герцога и стоном боли.
Нет, приходи: ты властен, может быть,
Мою любовь к немилому склонить.
Уходят.