Дом Оливии.
Входят сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиан.
Нет, ей-богу, не останусь здесь больше ни минуты.
Но почему, изверг души моей, почему?
И вправду, сэр Эндрю, объясните нам, почему?
Да потому, черт возьми, что ваша племянница любезничала в саду с этим герцогским прихвостнем, как она никогда не любезничала со мной. Я сам это видел.
Ты мне вот что скажи, старина: видела она тебя в это время?
Не хуже, чем я вижу вас.
Да ведь это лучшее доказательство ее любви к вам.
Что ж, по-вашему, я совсем осел?
Сэр, я берусь доказать это по всем правилам перед судом рассудка и здравого смысла.
А они судили и рядили еще до того, как Ной стал моряком.37
Она любезничала на ваших глазах с мальчишкой только для того, чтобы подстегнуть вас, растолкать вашу лежебоку-доблесть, зажечь огонь в сердце, расшевелить желчь в печени. Вы должны были сразу подойти к ней и заткнуть юнцу рот остротами, новенькими и блестящими, прямо с монетного двора. Она играла вам на руку, а вы это проморгали; вы позволили времени стереть двойной слой позолоты с удобного случая, удалились от солнца благоволения графини и теперь плывете на север ее немилости, где повиснете, как сосулька на бороде у голландца. Впрочем, вы можете исправить эту ошибку, если представите похвальное доказательство своей отваги или политичности.
Значит, придется доказывать отвагу. Политичность я терпеть не могу: по мне, уж лучше быть браунистом,38 чем политиком.
Ладно, тогда строй свое счастье на отваге. Вызови герцогского юнца на поединок и нанеси ему одиннадцать ран. Моя племянница обязательно пронюхает об этом, а, можешь мне поверить, даже самая пронырливая сводня, и та не расположит женщину к мужчине так, как слава о его подвигах.
Другого выхода нет, сэр Эндрю.
А кто-нибудь из вас отнесет ему мой вызов?
Иди, напиши его размашистым почерком, воинственно и кратко. Плюнь на остроумие: главное, чтобы вызов был красноречивый и выразительный. Заляпай противника чернилами. Можешь тыкнуть его разок-другой, тоже будет не худо. Навороти столько несуразиц, сколько уместится на листе бумаги шириной в уэрскую кровать в Англии.39 Берись за дело, валяй. Пусть в твоих чернилах будет побольше змеиного яду, а чем писать, это не суть важно: хоть гусиным пером. Ну, ступай.
А где я потом найду вас?
Мы сами придем к тебе в cubiculo40. Иди же.
Сэр Эндрю уходит.
Видно, сэр Тоби, этот человечек вам очень дорог?
Да, дорог. Но я ему еще дороже: обошелся тысячи в две, как пить дать.
Надо думать, письмо он напишет необыкновенное. Но ведь вы его не передадите?
Разрази меня гром, если не передам. А ты во что бы то ни стало постарайся вытянуть ответ у юнца: сдается мне, эту парочку даже быками и канатами друг к другу не подтащить. Если ты взрежешь Эндрю и в его печени хватит крови, чтобы утопить блошиную ногу, то я готов проглотить всю остальную анатомию.
Да и на лице его соперника, этого мальчишки, тоже не заметно особой свирепости.
Входит Мария.
А вот и моя птичка-невеличка.
Если хотите повеселиться и похохотать до упаду, идите за мной. Этот болван Мальволио стал язычником, ну настоящий вероотступник: ведь ни один истинный христианин в жизни не поверит такой дурацкой выдумке. Он в желтых чулках.
И в подвязках крест-накрест?
Да, как самый мерзкий педант-учитель из приходской школы. Я шла за ним по пятам, словно его убийца. Он точка в точку следует письму, которое я ему нарочно подкинула, и так улыбается, что теперь на его физиономии больше борозд, чем на новой карте с добавлением Индий.41 Вам и во сне ничего подобного не снилось. Так бы чем-нибудь и запустила в него. Вот увидите, госпожа побьет его. Впрочем, пусть побьет, он все равно будет улыбаться и примет это как знак особого расположения.
А ну, веди, веди нас к нему.
Уходят.